Гайдар

Уже было объявлено, что с января 1936 года тонкий двухнедельный «Пионер» станет «толстым» ежемесячником. И Боб Ивантер, который на него больше не сердился, хотел получить рассказ для январского программного «толстого» номера.

Он тоже хотел поспеть к январскому номеру, во-первых, чтобы окончательно помириться с Ивантером, а во-вторых, нужны были деньги.

План работы у него сначала был такой: начисто перепишет в конторскую книгу то, что уже сделано. А затем пойдет дальше. Думал: будет беловик, но не выходило ни одной неправленой строки. Вместо беловика получился еще один черновик.

Зато сразу обнаружились просчеты композиции. Например, «что за человек наша мама?». Светлана спрашивала в самом начале путешествия, когда читатель к этому еще не мог быть готов. И чтобы проверить себя, набросал на последней странице конторской книги, в какой последовательности расположатся эпизоды:

«Первая песня Светланы

Полусказка

«Что за человек наша мама?»

Мы идем навстречу Фриде

Мы встречаем собаку Полкана-Великана

История пастуха и Полкана.

Вторая песня Светланы. Мы ей простили. Болото… Черт» .

И тут же, чтоб не забыть, пометил, каким будет финал: «Возвращение… Вертушка» .

В этом перечне имелось уже все, только вразброс. И когда это увидел, то составил другой, как думал, окончательный план.

«1. Поле движется.

2. Плохо дело фашистам.

3. Полкан-Великан, пастух.

4. Первая песня Светланы к цветам.

5. Болото - черт.

6. «Что за человек наша мама?»

7. Дальше небо печальное («Что ж, - говорю я, - может быть, мы простим ее?»).

8. Домой и вторая песня Светланы.

9. Встреча» .

Редко ему бывало все так ясно, как теперь. Ион работал быстро: две-три страницы большого формата в день, каждый вечер с удовольствием отмечая, что чистых страниц в конторской книге остается все меньше, а конец работы - все ближе.

В Малеевке отдыхали жена и дочь Ивантера (у маленькой Лены обнаружили что-то с легкими. Врачи срочно послали ее «на воздух» - и каникулы для Лены с мамой начались задолго до Нового года).

И он читал им «Хорошую жизнь». Проверял. Понравилось обеим. Тогда уже стал читать другим: любил читать, если вещь выходила. Это всегда поддерживало рабочее настроение и… помогало править.

Отзывы были только восторженные. Его поздравляли. Да и сам видел, что рассказ получился. И, выведя последнюю строчку, пометил: «6 декабря 1935 г. Малеевка» . А на первой странице зачеркнул «Хорошая жизнь» и написал «Голубая чашка».

В «Пионере» ждали. Сообщил, что рассказ готов. Оставалось только передиктовать и выправить после машинки. Он уехал в Москву. В двух-трех местах читал там. И с удивлением узнал, что в литературных кругах ползут слухи. Его снова обвиняли «в сентиментальности», в том, что полугодовая дискуссия его, мол, ничему не научила. Правда, делали это пока лишь втихомолку, исподтишка, «создавая мнение».

Не понимал, кому и зачем это нужно. Он не перехватывал чужие темы. Не перебегал никому дорогу. У него не было, если опять заболеет, ни рубля в запасе. Писал он мучительно, мало и, если верить критикам, чаще всего «средние книжки». И все же то немногое, что писал, не давало кому-то покоя. И какова бы ни была цена этому «исподтишковому мнению», оно не проходило для него даром. Просыпаясь, вдруг утром спрашивал себя: «А что, если они правы?»

От покойного состояния снова не осталось и следа. Ему нужно было, чтобы хоть один человек, авторитету которого он безусловно поверит, сказал бы правду. Любую. Он, слава богу, еще не стар. В промежутках между приступами болезни у него достаточно ясная голова. И если он в самом деле заблуждается на свой счет, еще не поздно, по всей видимости, попробовать работать по-другому.

Он едет в Ленинград, к Маршаку. Большего авторитета в детской литературе нет. Как Маршак скажет, так и будет.

Маршака знал еще по первому своему приезду в Ленинград.

Потом встретились в тесном и шумном коридоре «Молодой гвардии», редакция которой помещалась в старом доме на Новой площади, ион спросил:

- Узнаете? Только теперь я не Голиков, а Гайдар. Аркадий Гайдар.

И, шагая по коридору, стал рассказывать Маршаку о книгах, которые успел написать, и о тех, которые еще напишет. И читал наизусть целые страницы.

Затем виделись еще несколько раз. И Маршак однажды сказал ему:

«Вы человек талантливый, пишете хорошо, но не всегда убеждаете. Убедительные детали у вас не всегда. Логика действия должна быть безупречной, даже если действия эксцентрические…»

Поговорить всерьез им, конечно, не дали. И Маршак пригласил: «Хотите подробнее поговорить - приезжайте лучше ко мне».

- Ладно, - сказал он, - я приеду в Ленинград.

И бог знает, когда бы выбрался, не случись истории с «Голубой чашкой».

То ли потому, что это снова был город, где он начинал, то ли потому, что встреча с большим мастером всегда как бы школьный экзамен, волновался очень. И на мгновение мелькнуло даже: «А может, не показывать?…»

Но Маршак встретил его так приветливо и приезду так обрадовался, что всякие сомнения тут же отпали.

Он остановился в гостинице. Маршак обещал, что придет к нему, благо издательство (все тот же дом с глобусом) и гостиница рядом. И пришел. И они засели в номере с рукописью «Голубой чашки».

Как десять лет назад, когда он еще совсем ничего не умел, Маршак выверял на слух вместе с ним каждую строчку. Он восхищался каждым вместе найденным словом и той стремительностью и легкостью, с которой Маршак работал. И они переписали весь рассказ.

Думал: «Эх, живи я поближе к Маршаку…»

Целый день ходил по Ленинграду успокоенный и восхищенный. Потом, перед тем как отдать на машинку, все перечитал и ужаснулся: «Это не мой почерк…» Было такое впечатление, что кто-то очень талантливо пересказал «Голубую чашку» своими словами. Это походило на хорошо отретушированный портрет: вроде бы и ты, а лицо пугающе чужое-Тем временем Ивантер оборвал в гостинице телефон. Кончался декабрь. Давно подготовленные материалы январского номера нужно было засылать в набор. А в редакции не только не было «Голубой чашки», под которую был сделан макет и заказано все оформление, но и сам он тоже сидел еще в Ленинграде.

После истории с «Синими звездами» подводить Боба Ивантера второй раз не мог. Но и оставить рассказ в «отретушированном» виде тоже не мог. И, опасаясь, что смалодушничает и отошлет в «Пионер» выправленный Маршаком вариант, схватил рукопись, в которой восхищался каждым вместе найденным словом, порвал на мелкие клочки и выбросил.

После этого не оставалось ничего другого, как только сесть и написать все заново.

В конце концов он приехал не для того, чтобы «Голубую чашку» написал Маршак. Он приехал спросить, можно ли так писать, как пишет он, не с точки зрения критики, мнение которой сегодня может быть одним, а завтра совсем другим, а с точки зрения настоящей литературы…

И Маршак ответил: «Можно». Правда, с некоторыми оговорками. Самуилу Яковлевичу, например, совсем не нравилась «Сказка о Мальчише», но за многое и хвалил. В том числе и за то, что в «Голубой чашке», произведении для детей, он на полном серьезе говорит о проблемах семьи, о заботах и тревогах взрослых.

Ион снова, уже один, сел за стол. И не выходил из комнаты несколько дней.

«Мне тогда было тридцать два года, - решительно писал он, подсчитав, что через месяц, в январе тридцать шестого, ему в самом деле будет тридцать два, - Марусе двадцать девять, а дочери нашей Светлане шесть с половиной…

Мы со Светланой думали ловить рыбу, купаться, собирать в лесу грибы и орехи. А пришлось… сразу подметать двор, подправлять ветхие заборы, протягивать веревки, заколачивать костыли и гвозди…

Только на третий день, к вечеру наконец-то все было сделано. И как раз, когда собирались мы втроем идти гулять, пришел к Марусе ее товарищ - полярный летчик».

Приезд полярного летчика, из-за которого Маруся с легкостью отказывалась от их общих планов и который почему-то стал лишь Марусиным гостем, - вот что он делал завязкой рассказа.