Страница 24 из 102
— И тем не менее, — продолжал он, — вы не сможете найти ни одного мужчину, который согласился бы с этим. Правильнее будет сказать — признал бы это, поскольку миф о женской сдержанности и относительной холодности только подкрепляет их собственное уродливое самомнение. Мужчина — это тот, кто уверен в себе, а в вашем окружении ничтожнейшее число тех, кто знает, что женщина побежит за ним по пятам, как спаниель. Когда такое достигается, это считается величайшим достижением мужественности. Остальные же, кто менее уверен в себе, полагают, что женщины уступают им в страстности.
Она слушала, буквально впитывая его слова, и при этом ощущала безумный восторг самого момента, когда, казалось, они стали столь близки и искренни друг с другом. Это было для нее нечто само собой разумеющееся, чего она страстно желала всю свою жизнь, но просто не знала об этом, ведь с ней разговаривали доверительно и относились к ней так, словно она заслуживала особого уважения. Ибо впервые она осознала, что между ней и любимыми ею мужчинами постоянно стоял барьер ее женского существа. Он же, напротив, совсем близко подошел вместе с ней к этому подразумеваемому барьеру и отодвинул его в сторону, причем сделал это изящно, бережно и очень деликатно.
Она забыла о Шерри.
Она больше не считала его злым и жестоким.
Она стала безоглядно покорной, сейчас ею управляло какое-то бесстыдное, стихийное обожание.
Теперь его красота казалась ей величественнее, чем прежде; его мощь — безграничной; и весь он — ловким, умным, великолепным и непревзойденным. С тех пор как все ее внимание бессознательно сосредоточилось на нем, на лице ее были написаны предельное почтение и сильнейшее желание.
Но вот выражение ее лица совершенно изменилось — впервые она увидела откровенную похоть во взгляде мужчины.
С появлением этого первобытного чувства, которое Джасинта заметила в его взоре, стало понятно, что все известные ей мужчины, в том числе и те двое, которые любили ее, были лжецами. Ее гордость, которая всегда сдерживала ее, равно как и чисто женское упование на мужское уважение, и нежность превратились в откровенные руины. Больше у нее не оставалось надежды на то, что она сможет все поправить и обрести заново. Так выглядит стеклянное здание, разрушенное землетрясением.
Казалось, прошло совсем немного времени, пока Джасинта стояла в оцепенении и ожидании, совершенно растерявшись от осознания того, что существует некий новый мир, о чем она даже и не подозревала. Это проявление мужского желания мало напоминало то, что она видела прежде и которое так вдохновило ее и привело в восторг, ибо сейчас выражение его лица очень напоминало принадлежавшее Мартину или Дугласу. От него исходила какая-то первобытная дикость, пульсирующая тираническая похоть, которая вздымалась над ней подобно табуну диких мустангов, обезумевших и пронзительно ржущих, сметающих все со своего пути. Казалось, эта волна неистового вожделения обладала какой-то вселенской мощью.
И в этот момент до Джасинты донесся отдаленный гулкий рокот, а за ним — отчетливое громыхание. Ее взор устремился к ровной линии окон, расположенных под потолком, и стали видны неровные вспышки молнии. Начиналась буря.
Джасинта отозвалась на это буйство природы сильнейшим волнением, которое возрастало в ней с каждой секундой. Она не на шутку встревожилась, ибо ей показалось, что где-то внутри стремительно растут ее собственная нерешительность и трусость.
Ей хотелось повернуться и убежать от него. Мысленно она уже видела себя неистово бегущей из этой ослепительной залы, и его — догоняющим ее. Потом представила, как бесшумно проходит сквозь стену, и как только достигает ее, он остается позади, сбитый с толку и беспомощный.
Она ощутила в его бурном желании угрозу своей окончательной гибели. Он сделает так, чтобы она не умерла… Такого страха она не чувствовала даже тогда, когда поняла, что Мартин собирается убить ее. Разница, видно, состояла в том, что ее смерть была внезапной и окончательной и потому не вызвала ничего, кроме равнодушия. А вот здесь, если этот человек подчинит себе ее тело, ей придется всегда испытывать то ощущение, которое он навяжет ей. Она станет его пассивной и совершенно беспомощной жертвой, он будет постоянно приводить ее в неистовое возбуждение, и рано или поздно вследствие какой-нибудь фатальной случайности она просто-напросто разрушит саму себя, отвечая на его неукротимую и беспредельную страсть.
Ее глаза, большие и черные, полные боли и молчаливой просьбы, смотрели прямо на него, и наконец она медленно протянула руки вперед, словно моля о милосердии. Ее голова чуть-чуть откинулась, отчего стала видна совершенная линия белоснежной шеи, в то время как вертящаяся люстра то и дело окрашивала в разные цвета лицо и плечи.
— Пожалуйста, — прошептала она. — Отпустите меня… отпустите…
Он стремительно подошел к ней, сверху вниз посмотрел ей в глаза, и серьезное выражение на его лице вдруг сменилось выражением удивительной нежности и ласки.
— Ну почему вы боитесь? — спросил он. — Почему вы опять лишились силы духа и выглядите не так задорно, как всего несколько минут назад. Почему не источаете воодушевления, как при жизни? — Он приблизился, и та же улыбка оказалась совсем рядом, так что стал отчетливо ощутим мужественный запах, исходящий от его тела; сверкнули ослепительные зубы; к ней пришло неожиданное и нестерпимое желание, чтобы он прикоснулся вновь. И Джасинта закрыла глаза.
— Потому что… я люблю вас, — тихо ответила она и сама удивилась этим словам, не сразу даже осознав, что произнесла их.
Она ждала, а потом, наконец снова открыв глаза, увидела, что его лицо приблизилось к ее лицу. Улыбка не сходила с его уст. Его губы коснулись ее губ легко и мягко, но в следующую секунду он раздвинул ее губы и впился в них с какой-то всепоглощающей безумной жадностью. Джасинта страшно растерялась, чувствуя, как ее покоряет неуемная, безумная и безжалостная сила, и вновь протянула руки вперед, растопырив пальцы и отступая назад, чтобы отодвинуться от него. Но его руки уже обвили ее тело, и она почувствовала, как он прижал ее к себе.
Джасинта испытывала дикий страх. Она чувствовала себя захваченной врасплох и совершенно беспомощной. Ее контроля над собой, над собственным поведением больше не существовало. Она потеряла последние силы, ощущая при этом мучительное и беспредельное отчаяние. Потом ее охватило предчувствие, что в следующий миг она будет уничтожена, разбита и принесена в жертву его неукротимому желанию.
Где-то высоко-высоко над ее головой через темные окна врывались яркие молнии и доносился отдаленный гром. Казалось, буря набирает силу. Грохот стоял такой, словно некий гигант огромными шагами поднимается в гору.
В то время как одной рукой он крепко прижимал ее к себе, вторая его рука медленно двигалась по ее спине вниз, и по телу Джасинты пробегало нечто сродни электрическим разрядам; сердце билось сильнее и сильнее, все тело наливалось теплотой, и совершенно непроизвольно и бессознательно для нее куда-то испарились прежние страхи, сменяясь таким же сильным желанием и возбуждением, которые испытывал он. Она сильнее прижалась к нему, ее голова раскачивалась из стороны в сторону, ей казалось, сейчас наступит смерть от неуемного желания, бившего из нее восхитительным фонтаном.
Она непроизвольно стонала, будто напевая вполголоса, и погружалась в бесконечное тепло его страстного объятия. Постепенно Джасинта теряла сознание собственного «я», оно сменялось каким-то древним, первобытным и непонятным стремлением полностью подчиниться его могущественному господству.
Очень скоро исчезла викторианская дама, в одно мгновение превратившаяся в измученную желанием страстную женщину, а спустя несколько секунд — в обуреваемую похотью самку.
Было естественно, что его руки легкими, какими-то волшебными и стремительными движениями расстегнули на ней одежды, которые одна за другой бесформенной грудой плавно упали на пол. Потом он резко отпустил ее и в одно мгновение сорвал с себя рубашку, а за ней — брюки. Они смотрели друг на друга страстными взорами. Сейчас ей показалось, что он буквально ослепляет своей красотой и мощью, беспредельной, буйной, неуемной.