Страница 4 из 10
Когда Гриша закончил читать, он снова неуклюже поклонился. В первых рядах захлопали, а с последних раздались свист и боевой клич: «У-у-у!» Я сидела в недоумении. Алина аплодировала, а у меня появилось желание засвистеть. Впрочем, Буйковский воспринимал свист весьма своеобразно: он был им доволен и даже помахал рукой тем, кто сидел за нашими спинами.
Потом он прочитал еще несколько стихотворений на тему беззаветной любви, верной дружбы и восхищения самыми разными вещами – от заплеванной урны в парке до разрывающего ночную тишину черного байка. И опять молодежь в последних рядах радостно свистела, выла и топала ногами от восторга, а жалкая кучка солидных зрителей в первых рядах сдержанно аплодировала.
Поэт просто светился от удовольствия. Наконец он объявил, что почитает свои старые стихи на заказ. Из зала сразу кто-то крикнул:
– Гриня! Давай «Старик и горе»!
Гриня понимающе покивал головой, мол, разделяю вашу тягу к таким вещам. Он выставил вперед теперь уже левую ногу, а правую руку вскинул вверх и начал читать. Стихотворение было про бедного дедушку, который жил один в своей квартире и попивал от горя и одиночества.
От всего этого веяло какой-то безысходностью. Хотелось плакать. Я покосилась на Алину. Та слушала, буквально открыв рот.
Такая печальная история вышибала слезу. Спившегося старичка было, конечно, жаль, «черные» риелторы, естественно, вызывали острое чувство ненависти. Грине долго аплодировали, улюлюкали и свистели. Он кланялся, потом кто-то выкрикнул с задних рядов:
– Буёк, давай нашу! «Морда кирпичом»!
– «Морда кирпичом»! Буёк, давай «морду»!..
Гриня тут же встал в какую-то странную позу Буратино, шагающего в школу с азбукой под мышкой, и, подпрыгивая, затараторил скороговоркой:
На задних рядах скороговорку с готовностью подхватили. За нашими спинами доносилось:
– Скажи, прикольный малый? – подмигнула мне Алина, кивнув на кривляющегося на сцене Буйковского.
– Уж куда прикольней! – съязвила я. Мне лично такие речевки не нравились.
– Тебя что, не вставляет? – удивилась подруга.
– Да знаешь, что-то не очень.
Алина хмыкнула и повернулась к сцене. А Гриня уже читал на заказ какую-то новую речевку:
– Хорошо, что Лев Толстой не дожил до такого, – шепнула я Алине. – А Буйковский что себе думает – надел лапти, отрастил бороду, и нате, пожалуйста, – великий русский писатель?!
Подруга прыснула.
К концу вечера я поняла одно: меня коробит от бездарных пошленьких стишков этого рыжего клоуна. Я вообще удивляюсь тому, что в местных изданиях хвалят его, с позволения сказать, «произведения». Писал бы себе для местных рэперов, а в искусство не совался. Со сцены между тем звучала очередная речевка-скороговорка:
Задние ряды выли от восторга.
– Это что, ностальгия по детству, когда, гуляя во дворе со сверстниками, в туалет бегали за гаражи да за кустики, ленясь подняться домой на пятый этаж? – усмехнулась я.
Алина хихикнула.
– Если бы это написал восьмилетний мальчик, я бы, пожалуй, ему даже поаплодировала, но когда такое выдает двадцатилетний юноша-переросток, тут уж – извините… А вообще, может, пойдем? – спросила я подругу, кивнув на выход.
– Ты что?! Давай дослушаем. Прикольно же!
– Прикольно? Хорошо, Алина, но учти: я сижу здесь исключительно ради тебя!
«И героически терплю это издевательство над своим тонким эстетическим вкусом», – добавила я мысленно.
В этот момент Гриня выдал со сцены нечто совсем оригинальное:
А у юного дарования, оказывается, садистские наклонности! Но на этом он не остановился:
– Не приведи судьба оказаться на улице рядом с господином Буйковским, когда он на прогулке! – снова шепнула я подруге. – Заплюет, как пить дать! Верблюд горовский!
– Похоже, ты не воспринимаешь его как поэта, – сделала вывод Алина.
– Поэта?! – переспросила я и, почти не задумываясь, выдала экспромтом:
Нечаева покатилась от смеха, а я посмотрела на Гриню, мечущего со сцены в зал свои «перлы речевые». Еще один-два таких его «шедевра», и мне никакого героизма не хватит высидеть вечер до конца, даже потешаясь при этом над автором.
– Может, все же пойдем? – кивнула я на выход.
– Поль, ну, давай досидим до конца, я хочу послушать, – заканючила подруга.
Но на мое счастье, эта пытка вскоре кончилась. Буйковский поклонился зрителям, загадочно пообещав написать «еще много чего», а те, в свою очередь, обрадованно зааплодировали и, конечно же, засвистели.
– Видишь, как все радуются? – спросила меня Алина.
– Еще бы: вечер наконец-то закончился!
– Пойду возьму у Гриши автограф…
Подруга достала из сумки желтую книжечку стихов, которую купила сегодня утром в «Книжной лавке», и стала пробираться к сцене, возле которой столпился народ. Кто-то пытался взять автограф у Буйковского, кто-то лез, чтобы поздороваться с ним, как со старым знакомым. Часть зрителей вывалилась в фойе, в их числе была и я. Решив подождать подругу в более или менее спокойной обстановке, я встала в фойе у окна.
Глава 2
И вдруг я увидела выходящего из зала Антона Ярцева. Он шагал к дверям, на ходу убирая диктофон в карман.
– Антон!
Журналист повернул голову, нашел меня взглядом и подошел ко мне.
– Полина? Привет. А ты здесь какими судьбами?
– Такими же, какими и ты: пришла послушать нашу доморощенную знаменитость.
Ярцев усмехнулся:
– И как тебе?
– Вытерпеть можно, – кивнула я и добавила: – Правда, с трудом.
– Зато молодежь от него просто тащится, я имею в виду подростков и недорослей. Видела рэперов на задних рядах? Из них ведь тоже кое-кто пишет, точнее было бы сказать, пописывает. Братья по цеху!
– Ты здесь от редакции?
– А ты что думала, по зову души? – Антон усмехнулся. – Нет, меня лично такое, с позволения сказать, искусство, не вставляет. Хотя, знаешь, я с этим Буйковским имел счастье познакомиться лично.
– Да? И как он тебе? – поинтересовалась я.
– Вот если бы я не слышал его стихов, то сказал бы, что он вполне нормальный парень.