Страница 11 из 15
Установив связь с моряками, Семенцов решил все-таки повидать Михайлюка, для чего вырядился слепцом, а Костю прихватил в качестве поводыря.
Некоторое время он прислушивается, потом делает знак Косте и начинает бесшумно ползти вдоль забора. Собак у Михайлюка, знает Семенцов, нет, за забором — сарай, а за сараем — дом. Он приподымается и, невидимый в темноте, легко перепрыгивает через забор. За ним прыгает Костя. Все тихо.
Они огибают сарай, поворачивают направо и спустя минуту стоят в низких темных сенях дома. Семенцов стучит два раза тихо, один раз громче, ждет и опять стучит. Никто не отзывается. Значит, Михайлюка нет. Может быть, его взяли в гестапо?
В это время слышится скрип отворяемой калитки. Кто-то направляется к дому.
— Здравствуй, Трофим!
В темноте слышно, как идущий резко останавливается:
— Кто тут?
— Это я, — сказал Семенцов.
— Тьфу ты, пропасть! То один, то другой…
Михайлюк отпер дверь, пропустил гостей в дом, завесил окно дерюжкой, потом зажег лампочку, прислонил костыли к стене, опустил свое короткое грузное тело на табурет у стола и лишь после этого обернулся лицом к Семенцову. Лицо у Михайлюка было крупное, красное, с частыми прожилками на носу, с отвислыми щеками.
Семенцов пристально смотрел на него:
— Где комиссар?
— Пропал комиссар, — сказал Михайлюк.
Наступило молчание.
— А ты? — спросил Семенцов.
Михайлюк устало махнул рукой.
— Ты сидай, слухай. А ты, пацан, — обернулся он к Косте, — рот на замок, будто нет тебя!
Несмотря на увечье, а может быть, благодаря ему Михайлюк всюду свободно бывал, все видел и слышал. Это был именно такой человек, какой требовался партизанам. На днях
Михайлюк разузнал, что в город доставлены строительные материалы, а возле бывшего амбара «Рыбаксоюза» поставлен караул. Михайлюк хотел дать знать об этом на Каменную Косу, но Семенцов перестал являться.
Спустя день после того, как у Михайлюка побывал лоцман Познахирко, на зорьке кто-то постучался. Михайлюк посмотрел в окно и разглядел соломенную шляпу, которую носил Семенцов. Но это был не Семенцов, а Аносов. Первым делом он потребовал взрывчатку, хранившуюся у Михайлюка, затем выслушал его сообщение и особенно заинтересовался амбаром «Рыбаксоюза».
— Я ему: дайте срок, узнаю. А он: срок один-война! — рассказывал Михайлюк. — Вышел я последить, не шляется ли кто возле хаты. Мост как шарахнули, гестапо совсем осатанело, а полицаи ровно собаки рыщут. Вхожу обратно, вижу — комиссар уже собирается. Говорю ему: погодили бы до вечера, неспокойно у нас, а он: некогда годить! И ушел.
Днем Михайлюк был в городе и услышал, что какого-то человека арестовали возле амбара «Рыбаксоюза». Он сразу подумал: не Аносова ли? До самого вечера Михайлюк кружил неподалеку от здания горсовета, где теперь помещалось гестапо. Он знал, что обыкновенных арестованных оставляют в комендатуре, а особо важных переводят в гестапо. Если комиссара опознали, его обязательно отправят сюда. День кончался. Михайлюк уже надеялся, что этого не случится. Но в сумерки он увидел Аносова под усиленным конвоем…
— Комиссар не такой человек, — покачал головой Семенцов, — его голыми руками не возьмешь… Что-то здесь не так.
— Говорил я ему: дан срок, узнаю. Так нет же, сам полез.
Семенцов с ожесточением заскреб подбородок.
— Какого человека загубили! А?
Михайлюк тяжело задышал, глаза его налились кровью, даже волосы в бороде, казалось, зашевелились. Но он пересилил себя и сказал просто:
— Что я? Костылями разве отобьешь его!
Несколько минут оба молчали. Семенцов сидел, крепко
обхватив руками колени, и что-то соображал. Костя с надеждой смотрел на него. Может, Семенцов сумеет спасти Аносова?
Вдруг Михайлюк повернул ухо к двери, прислушался. Он поднялся, оперся на костыли и быстро вышел. Семенцов и Костя остались одни.
С улицы донесся сердитый окрик:
— С кем разговариваешь?
— Да бог с вами, — степенно отвечал Михайлюк.
— Я за тобой давно посматриваю, — продолжал первый голос. — Думаешь, не знаю, что ты за птица? А ну, поворачивай оглобли!
Послышались шаги возле калитки, потом — во дворе. Не оставалось сомнений: кто-то задержал Михайлюка и шел сюда. Семенцов сдвинул в сторону сундук, под которым был ход в подпол, погасил лампочку, столкнул Костю в подпол, а сам шагнул к двери, нащупывая в кармане наган. Шаги приближались.
— Пожалуйте, окажите уважение, — говорил между тем Михайлюк, все повышая голос, очевидно, чтобы предупредить Семенцова. — Погода собачья и служба ваша, правду сказать, тоже… собачья.
— Что-о? В морду захотел? Отворяй, хромой черт!
— Так смотрите… не оступитесь, — уже не скрывая насмешки, ответил Михайлюк и толкнул костылем дверь. Семенцов отступил за дверь, готовый встретить неизвестного, с которым, видимо, не без умысла так дерзко разговаривал Михайлюк.
Дверь шумно распахнулась. В комнату вошли двое. Михайлюк, чуть задев Семенцова плечом, принялся шарить по столу, разыскивая спички и бормоча: «Сей момент… извиняюсь». Неожиданно он повернулся, костыль скрипнул в его руках, послышался удар.
— Хватай его! — крикнул Михайлюк, зная, что Семенцов здесь. И не успел спутник Михайлюка опомниться от удара костылем, как железные руки Семенцова нашли его в темноте и сдавили его горло, а Михайлюк заткнул ему рот тряпкой. После этого Семенцов повалил его на пол, а Михайлюк, прыгая на одном костыле, отыскал спички и зажег лампу.
Теперь Семенцов и Костя, высунувший голову из подпола, могли разглядеть, кого послал им бог. Это был Данила Галаган, — полицай, собственной персоной.
Пока он приходил в себя, Михайлюк рассказал, как все случилось.
— Только я вышел за калитку, вижу — кто-то под окном стоит. «Ага, — думаю, — вон ты где!». Его в чине повысили, он и старается. — «Стой! — кричит, — я за тобой давно посматриваю, тля безногая!» Это он мне. А я, конечно, шапку долой и поздравляю с чином, честь-честью, все как полагается. Куда там! С кулаками лезет. «Кого прячешь?» Ну, я иду, конечно, а сам прикидываю: стоящее это дело или не стоящее? Может, самого спросим? — кивнул Михайлюк на Галагана, который уже пришел в себя и дико смотрел то на хозяина, то на Семенцова.
Костя вылез из подпола и встал у стены. Семенцов приказал ему завесить окно поплотнее и, предупредив Галагана, что прострелит его паршивую башку, если он пикнет, приступил к допросу. Кляп был вынут. Галаган увидел направленный на него пистолет и начал послушно выкладывать все, что знал об интересовавшем Семенцова складе: там, в амбаре «Рыбаксоюза», хранится большой запас тола, потому и поставлен караул.
В надежде задобрить Семенцова Галаган сверх того признался, что слышал от офицеров, квартирующих в его доме: за городом спешно возводится новая пристань, там будет перевалочный пункт, отсюда боеприпасы, техника, продовольствие должны следовать морем к фронту…
— А товарища Аносова кто выдал? — спросил Михайлюк.
— Не знаю… святой крест, не знаю!
— А Шевелевича и его жинку? А хворого Гриценко, его сын на фронте… Вспомни, вспомни, Данила Тимофеевич, — невозмутимо продолжал Михайлюк.
— Не я, не я, — затрясся Галаган. — Мое дело сполнять…
— А нашего товарища Аносова кто выдал? — повторил тем же ровным, страшным голосом Михайлюк. — Он твою дочку учил, сына учил, в люди их вывел…
Галаган молчал.
— Аносов в подвале гестапо?
Галаган утвердительно кивнул.
— Скоро?
Г алаган от страха не сразу понял, о чем его спрашивают, а поняв, через силу пролепетал:
— Завтра.
Семенцов безмолвствовал во время этого диалога. При последнем слове Галагана он быстро приставил пистолет к его голове:
— Врешь, чертов сын!
Галаган побожился, что сегодня был отдан приказ поставить наутро виселицу на площади.
Теперь замолчали все. Михайлюк тяжело опустился на табурет. Семенцов не уродил с Галагана ястребиных бешеных глаз. Костя ежился у стены, его била лихорадка.