Страница 7 из 15
А что касается моего прадеда, то он служил в Темир-Хан-Шуре, где находился большой гарнизон царской армии. В конце XIX и начале XX века в Темир-Хан-Шуре было две православные церкви, один костел, одна армянская церковь, две мечети и две синагоги. До революции этот небольшой город был столицей Дагестана, а получил свое название в честь Тамерлана. Темир-Хан – Тамерлан, а Шура по-даргински озеро, то есть озеро Тамерлана. Точно известно, что в 1396 году войска Тамерлана стояли лагерем вокруг живописного озера в горах, отсюда и произошло название местности.
В середине XIX века озеро осушили и на его территории, включая бывшие берега, довольно скоро возник город Темир-Хан-Шура (озеро Тамерлана), который теперь называется Буйнакск.
Тот факт, что на рубеже XX века в городе Темир-Хан-Шуре с населением 9 тысяч человек (из которых 2,5 тысячи приходилось на гарнизон) действовал польский католический костел, ясно дает понять, что присутствие поляков в тогдашней столице Дагестана было отнюдь не единичным и, к тому же, польская община обладала достаточными средствами, чтобы содержать свой храм.
Да, кстати, о Тамерлане-завоевателе. По роду своей профессии я кое-что знаю и держу в памяти о многих исторических лицах, живших на этой земле сотни, а то и тысячи лет назад, как в библейский, так и в добиблейский периоды. Например, меня поразило последнее желание Тамерлана, высказанное им перед смертью. Он велел, чтобы прежде, чем предать тело земле, его обнесли по завоеванным им землям с свободными от савана руками, устроенными так, чтобы они были подняты вверх и ладони их открыты.
– Пусть мир знает, что я ничего не унес с собою в могилу, – сказал Тамерлан. – Пусть все это увидят и хорошенько подумают.
По профессии я археолог, отдал этой работе много лет. И, наверное, поэтому кое-что из моего историко-археологического багажа всплывает в памяти как бы само собой, не спросясь. Очень похоже на то, как говорит одна моя знакомая о своих великовозрастных деточках: «Я не управляю этим процессом».
Думаю, что я состоялся в своей профессии. О таких принято говорить с почтительной иронией в голосе: «широко известный в узких кругах». Я с 37 лет – профессор. Мои печатные труды на русском и некоторых других языках занимают целую полку, не большую, но и не маленькую, а стандартную. Кто помнит советские времена, должен помнить и так называемые чешские книжные полки. Они тогда были в большом дефиците, впрочем, как и приличные книги. Моя профессия позволила мне побывать и поработать в Европе, Азии, Африке, в обеих Америках. В Австралии и в Антарктиде не был, хотя и надеялся побывать. Убежден, что особенно в Антарктиде есть работенка для нашего брата – археолога.
Но вернемся на Кавказ, в мое детство, к моим четырем бабушкам.
Три старших сына Бабук – Тадеуш, Сигизмунд, Лех – умерли в детстве, а двое младших – мой отец и мой дядя – были сосланы перед большой войной «туда, не знаю куда», а формально – «без права переписки». Когда давали такую статью, люди догадывались, что это может означать расстрел. Хотя потом выяснилось, что расстреливали не всех. Например, мой дядя Казимир вернулся в 1953 году. Его спасло то, что все эти годы он работал шофером где-то на рудниках, кажется, возил какие-то грузы из Монголии в СССР. Так что в судьбе Бабук были настолько невосполнимые потери, что можно понять ее равнодушие к оставшейся жизни. Да и тетя Нюся в качестве второй жены ее мужа Адама появилась очень давно. Тот сентябрьский день 1923 года Бабук всегда помнила, расписанный по минутам.
Летом меня каждый день заставляли мыть ноги. Наливали в маленький медный таз нагревшуюся на солнце, отстоявшуюся воду из большой железной бочки возле курятника и заставляли.
Почему-то у нас было много медной посуды, которая сейчас совсем не в ходу. Наверное, все наши медные кастрюли разной емкости, большие и маленькие тазы, ковшики, сковородки, кружки и чайники «достал» где-то в городе мой дед Адам. Конечно он, кому еще такое под силу? И я смутно припоминаю, что, кажется, дед «достал» их чуть ли не через самого Франца!!!
Не было у нас только медного самовара. Все четыре бабушки сожалели об этом, и однажды мой дед Адам сказал, что «самовар будет».
– От Франца? – робко спросила Бабук.
– Нет, от одного человека, – отвечал дед Адам.
Всякий раз, отправляясь в город, дед обычно говорил:
– Я в одно место, к одному человеку.
Никто из нас пока не видел ни Франца, ни этого самого «одного человека». Но в могущество того и другого мы все верили свято.
Однажды, в теплый погожий день ранней осени, дед в очередной раз отправился в город – «в одно место, к одному человеку». На закате дня он вернулся домой с каким-то несуразным предметом на плече, довольно большим и странным на вид серо-зеленым предметом и какой-то черной трубой коленом.
– Вот вам ломовский самовар, – ставя предмет на землю перед нашим домом, сказал дед.
– Да ему сто лет в обед, – прыснула смешливая тетя Клава.
– Я и говорю – ломовский самовар, – не обращая внимания на тетю Клаву, сказал дед. – Чай в нем самый вкусный, князья пили.
Похожие самовары я встречал потом только в музеях. Самовар был этакий круглый пузан с большими удобными ручками по бокам и увенчанный, как короной, подставкой для заварного чайника, а в ней конфоркой, заодно скрывающей внутреннюю трубу, в которую полагалось класть древесные угли. Дров у нас не было, и мы клали мелко порубленные и расщепленные старые виноградные лозы. Они тоже горели хорошо, и уголь давали жаркий, долгий, такой, как надо. Виноградные лозины бывали довольно толстые, с мое запястье, а попадались и еще толще. Для самовара мы специально отбирали как можно толще – для жара. Главное в самоваре – жар и запах раскаленных углей. Может быть, из-за этого запаха я и стал археологом? Не исключаю. В запахе горящей и тлеющей в самоваре виноградной лозы мне чудилось что-то первобытное, древнее, какие-то давно забытые люди каких-то давно забытых времен. Это ощущение прочно запало в мою детскую душу, и, может быть, именно оно пробудило во мне интерес к истории и археологии, вместе взятым. Да, я согласен, что сплошь и рядом история всего лишь «мнение победителей». Согласен и с тем, что еще со времен египетских фараонов и раньше в архивы нередко закладывались заведомо ложные сведения, поэтому я настороженно отношусь к архивам. Но ведь об археологии не скажешь этого столь категорично, хотя и тут встречаются искусные подделки. Встречаются. Но все-таки в истории их многократно больше, чем в археологии. Я рад, что с младых ногтей выбрал археологию и, как говорится, прожил жизнь на своей улице, весьма далекой от суеты и злобы дня.
Но как я не любил мыть ноги!
Что касается мытья моих ног, тут все четыре бабушки были непреклонны и единодушны. Даже далекая от наших семейных хлопот тетя Клава, и та не забывала воскликнуть:
– В доме четыре женщины, а у единственного ребенка цыпки!
И все они дружно боролись с моими цыпками. Каждый вечер наливали в медный таз теплую воду, давали мне кусок пемзы и темный обмылок. Пемзой я должен был тереть пятки, а обмылком мылить ноги до колен. Намылив ноги, я, вместо того чтобы тереть пемзой свои пятки, тер днище медного таза. Мне нравился скрежет, нравилось, что можно было рисовать по медному днищу всякие штуки, например моего друга Джи. Бабук слышала плоховато, и я ее не раздражал, тетя Мотя была молодая и крепилась, тетя Клава, как правило, по вечерам еще торговала в городе газировкой, одна только тетя Нюся вскипала время от времени:
– Ты что трешь? Пятки три, а не тазик! Или мне потереть?
– Не надо, я сам потру, – уныло соглашался я с тетей Нюсей и еще более уныло начинал тереть пемзой свои пятки. Хотя зачем их тереть, если завтра все равно во двор? Этого я не мог взять в толк, и так и засыпал с ногами в тазу и пемзой в руке.
Самоваром заведовала тетя Нюся, во-первых, потому, что когда-то давным-давно у нее в родительском доме был свой самовар, а во-вторых, потому, что она у нас была главной по хозяйству и чем хотела, тем и заведовала.