Страница 18 из 24
— Мурад Гарогланян.
— На каком языке вы говорите? — спросил судья.
— На армянском, — ответил мой кузен Мурад.
Бакалейщик открыл и подал судье бутылку, тот поднес ее к губам, сделал три глотка, ударил себя в грудь и сказал:
— Я чрезвычайно горд, что познакомился с калифорнийцем, который говорит по-армянски.
Бакалейщик указал на меня.
— Арам Гарогланян, — сказал я.
— Вы братья? — спросил судья.
— Двоюродные.
— Все равно. Теперь, Эббот, разрешите узнать, по какому поводу эта пирушка и ваше поэтическое волнение, если только это не бред?
— Вот эти ребята только что пришли сюда после того, как показали той старой реке, — пояснил бакалейщик.
Судья сделал еще три глотка, три раза неторопливо ударил себя в грудь и переспросил:
— После чего?
— Они только что явились после купания.
— И никого из вас не знобит? — спросил судья.
— Знобит? — сказал Джо. — Мы не больны.
— Больны? — бакалейщик громко расхохотался. — Судья, эти ребята голыми ныряли в черную зимнюю воду и пришли сюда пылающие летним теплом.
Мы доели бобы и хлеб. Нам очень хотелось пить, но мы боялись показаться назойливыми, попросив по стакану воды. Я, во всяком случае, боялся, но Джо не стал долго думать.
— Мистер Эббот, — сказал он, — можно нам воды?
— Воды? — спросил бакалейщик. — Вода существует для того, чтобы в ней плавали.
Он достал три бумажных стакана, подошел к маленькому бочонку с краном и наполнил стаканы светлой золотистой жидкостью.
— А это вам, ребята, пейте на здоровье. Пейте солнечный, еще не бродивший сок золотого яблока.
Судья налил бакалейщику из своей бутылки, после чего поднес ее к губам и сказал:
— Ваше здоровье, джентльмены.
— Да, сэр, — оказал Джо.
Мы выпили.
Судья закрыл бутылку, сунул в задний карман, внимательно посмотрел на нас, словно собирался запомнить на весь остаток своей жизни и сказал:
— До свидания, джентльмены. Суд открывается через полчаса. Мне нужно вынести приговор человеку, который говорит, что он не украл, а позаимствовал у другого лошадь. Говорит он по-испански. А тот другой, который утверждает, что лошадь была украдена, говорит по-итальянски. Итак, до свидания.
— До свидания.
Одежда уже почти высохла, но дождь все лил.
— Большое спасибо, мистер Эббот, — сказал Джо, — нам надо идти домой.
— Не за что, — ответил бакалейщик. — Это вам спасибо.
Какая-то странная молчаливость нашла вдруг на этого человека, который всего лишь минуту назад вел себя так шумно.
Мы тихо покинули лавочку и стали опускаться вниз по шоссе. Дождь теперь только чуть-чуть накрапывал. Я не знал, что и думать обо всем этом. Первым заговорил Джо.
— Этот мистер Эббот, — сказал он, — стоящий человек.
— На вывеске его фамилия Даркус, — сказал я, — Эббот — его имя.
— Имя там или фамилия, не знаю, — сказал Джо, — одно точно, что человек он стоящий.
— И судья тоже, — сказал мой кузен Мурад.
— Образованный, видно, — сказал Джо. — Я бы и сам выучился французскому, да только с кем потом говорить?
Мы молча продолжали путь. Через несколько минут черные тучи расступились, проглянуло солнце, и вдали на востоке над Сьерра-Невадой мы увидели радугу.
— Мы и правда показали той старой реке, — сказал Джо. — А он был сумасшедший?
— Не знаю, — сказал мой кузен Мурад.
Мы добрались до дому только через час.
Мы всё думали о тех двоих и еще о том, был ли бакалейщик сумасшедшим. Лично я был уверен, что нет, но в то же время мне казалось, что он вел себя как чокнутый.
— Пока, — оказал Джо.
Он пошел вниз по улице, но, пройдя метров двадцать, обернулся и сказал что-то словно сам себе.
— Что? — крикнул Мурад.
— Именно! — сказал Джо.
— Что — именно? — крикнул я.
— Он сумасшедший!
— Откуда ты знаешь?
— Как же можно, чтоб тебя сорвала с лозы и съела по ягодке молоденькая девушка?
— А хоть бы и сумасшедший, — сказал мой кузен Мурад. — Ну и что же?
Джо сжал подбородок рукой и задумался. Теперь солнце светило вовсю, стало тепло, и мир наполнился светом.
— Нет, все-таки, не сумасшедший! — прокричал Джо.
И двинулся дальше своей дорогой.
— Самый что ни на есть сумасшедший, — сказал кузен Мурад.
— А может быть, — сказал я, — он не всегда бывает такой.
Мы решили больше не говорить об этом до тех пор, пока снова не отправимся купаться, а тогда заглянем еще раз в лавочку и посмотрим, как там идут дела.
Когда через месяц мы снова пришли в лавку после того, как выкупались в канаве, вместо Эббота Даркуса там хозяйничал другой мужчина. Он тоже был не иностранец.
— Чего вам? — спросил он.
— Колбасы на десять центов и одну французскую булку, — сказал Джо.
— А где мистер Даркус? — спросил мой кузен Мурад.
— Уехал к себе домой.
— А где его дом?
— По-моему, где-то в Коннектикуте.
Мы сделали себе бутерброды с колбасой и стали есть.
Под конец Джо не выдержал:
— Он был сумасшедший?
— Ну, — сказал молодой человек, — трудно сказать. Сначала я думал, что он псих. А потом решил, что нет. Способ, каким он вел дела в своей лавке, наводил на мысль, что он не в себе. Он больше отдавал даром, чем продавал. В остальном с ним все было в порядке.
— Благодарю вас, — ответил Джо.
Лавка была теперь в полном порядке и стала довольно скучным местом. Мы вышли оттуда и отправились домой.
— Он сам ненормальный, — сказал Джо.
— Кто? — спросил я.
— Этот парень, что стоит сейчас за прилавком.
— Тот малый?
— Угу… тот парень, у которого нет никакого образования.
— По-моему, ты прав, — сказал мой кузен Мурад.
Всю дорогу мы вспоминали образованного бакалейщика.
— Пусть меня возделают, — сказал Джо, расставаясь с нами и уходя вниз по улице.
— Пусть меня сорвут с дерева и бросят в ящик, — сказал мой кузен Мурад.
— Пусть меня срежет с лозы и съест по ягодке молоденькая девушка, — сказал я.
Несомненно, то был замечательный человек. Спустя двадцать лет я решил, что он, наверное, был поэтом и держал бакалейную лавку в этом маленьком захудалом поселке ряди поэзии, которая нет-нет да и попадалась там, а вовсе не ради презренных денег.
Локомотив 38, оджибвей
Однажды к нам в город приехал человек верхом на осле и стал являться что ни день в публичную библиотеку, где я тогда проводил почти все свое время. Это был высокий молодой индеец из племени оджибвеев. Он сказал что его зовут Локомотив 38. В городе все считали, что он сбежал из сумасшедшего дома.
Через шесть дней после того, как он к нам прибыл, на Туларе-стрит троллейбус сбил и серьезно ранил его осла. На другой день на углу улиц Марипоза и Фултон животное подохло, вероятнее всего от внутренних повреждений. Осел упал на тротуар, придавил индейцу ногу, застонал и сдох. Индеец высвободил ногу, поднялся, прохромал в аптеку на углу и заказал телефонный разговор на дальнее расстояние. Он звонил своему брату в Оклахому. Вызов стоил ему больших денег, которые он по требованию телефонистки опустил в щель аппарата так, словно для него это было обычное дело.
Я сидел в это время в аптеке и ел банановое мороженое с толчеными орехами.
Выйдя из телефонной будки, он увидел, что я сижу у стойки с газированной водой и ем это фантастическое кушанье.
— Хелло, Вилли, — оказал он.
Он знал, что мое имя не Билли — просто ему нравилось называть меня так.
Он прохромал к буфету, где продавалась жевательная резинка, и купил три пакета с фруктовыми соками. Потом вернулся и спросил:
— Что ты ешь? Это выглядит довольно привлекательно.
— Особое банановое. С толчеными орехами.
Индеец взобрался на соседний стул.
— Дайте мне того же, — сказал он девушке, торгующей содовой.
— Нехорошо очень вышло с вашим животным, — сказал я.
— В этом мире для животных нет больше места. Какой бы мне купить автомобиль?