Катитесь вы со своей войной!

Уильям Сароян

Катитесь вы со своей войной!

Вот сижу в этой комнатушке этак два-три месяца или два-три года спустя, пишу рассказ про участников голодного марша, про то, какие мысли роятся в их головах, про их замечательные мечтания относительно себя и вселенной. И тут раздается стук в дверь. Очень настойчивый стук.

Я знаю, едва ли ко мне пожаловал счастливый случай, ибо счастливый случай уже стучался в мою дверь несколько лет назад, когда я выходил из дому искать работу. Так что, сдается мне, это мой кузен Керк-младший, лучший из известных мне писателей, который не написал ни строчки и не собирается. А если не он, тогда это печальный молодой человек в синем поношенном сержевом костюме из агентства по взысканию задолженностей. Раз в месяц он является ко мне с извещением о том, что если я не уплачу четыре доллара, которые задолжал агентству по найму за мое трудоустройство в 1927 году, то дело будет передано в суд и меня прикуют к позорному столбу или даже упекут в тюрьму.

Этот молодой человек приходит ко мне столь часто, что я очень хорошо с ним знаком, и мы даже в некотором роде с ним подружились, хотя на первый взгляд может показаться, что мы враги. Мне так и не пришло в голову спросить, как его зовут, зато он рассказал мне о себе все, и я знаю, что у него есть жена и маленькая дочка, которая вечно болеет, и он очень за нее переживает.

Поначалу этот молодой субъект мне не нравился, и я недоумевал, на кой черт он работает в таком заведении, как агентство по выколачиванию долгов, но когда он рассказал про свою дочурку, я стал понимать, что надо же ему хоть как-то зарабатывать на жизнь, и он занимается этим отнюдь не потому, что ему это по душе, а просто оттого, что это было ему позарез крайне необходимо. Он заходил ко мне, подавленный своими треволнениями, и пытался напустить на себя суровый вид, а потом говорил: «Видите ли, мистер Стурица, моей конторе очень надоело ваше уклонение от платежей, и мы должны немедленно получить с вас полный расчет». А я отвечал: «Садитесь. Угоститесь сигареткой. Как себя чувствует ваша дочь?» Отчего молодой сборщик долгов вздыхал, присаживался и закуривал сигарету. «Таков мой долг — быть к вам строгим, — говорил он. — Я должен быть с вами суровым. Ведь вы задолжали нашему клиенту четыре доллара». А я ему в ответ: «Я никому не должен ни гроша. Я должен полдоллара своему кузену Керку-младшему, но он не заявлял на меня в агентство». Потом мы беседовали с полчасика, и молодой сборщик долгов рассказывал мне, как ему тяжко приходится. А я рассказывал ему о своих трудностях, и как тяжко приходится мне: хочется писать хорошо, а получается плохо. Приходится идти в публичную библиотеку и разбираться, как это удавалось Флоберу.

Ход моей мысли обрывает стук, я встаю и иду открывать. Если это мой кузен Керк, то я, пожалуй, отчитаю его. Если же молодой человек из агентства по сбору долгов, я буду учтив и справлюсь о здоровье его дочери.

Однако это ни тот, ни другой, а упитанный человечек лет пятидесяти с унылым лицом, которое мгновенно озаряет какая-то потрясающая мысль. В левой руке он держит большой коричневый пакет, набитый, без сомнения, очень важными документами. Человечек мне незнаком, что вызывает у меня крайнее любопытство, ибо я как всегда надеюсь разузнать о нем достаточно, чтобы написать про него добротный короткий рассказ.

— Это вы — Энрико Стурица? — вопрошает человечек, выкрикивая слова.

И я начинаю догадываться — где-то в мире произошло нечто исторически важное.

— Да, сэр, — тихо отвечаю я.

— Энрико Стурица, — продолжает человечек таким тоном, будто меня вот-вот приговорят к смерти за какой-то мелкий и позабытый проступок, — мне выпала большая честь сообщить вам от имени Международной лиги за сохранение демократии и уничтожение фашизма, большевизма, коммунизма и анархизма, что вы признаны годным для несения строевой службы на фронте, и, как только вы наденете шляпу и пальто, я с удовольствием препровожу вас вниз, посажу в «паккард» и отвезу в штаб полка. Там вас оденут в новенький мундир, выдадут книжечку с инструкциями, написанными языком, понятным даже семилетнему ребенку, и вручат винтовку, и обеспечат ночлегом.

Человечек отчеканил свою речь с таким выражением, чтобы произвести на меня впечатление, но она не произвела на меня особого впечатления. Я выдержал паузу, прикурил сигарету и пригласил гостя войти и присесть. Он вошел, но сесть отказался.

— Разве началась война? — вежливо интересуюсь я.

— Да, конечно, — улыбается мне в ответ человечек, намекая на то, что надо быть полным идиотом, чтобы об этом не знать. — Война объявлена сегодня утром, — возвещает он, — ровно в шесть часов пятнадцать минут.

— Кто же объявляет войну в такой час, — отвечаю я, — когда все еще спят? Кто объявил войну?

Вопрос застает его врасплох — он краснеет от смущения, скорчив гримасу и пытаясь откашляться.

— Полный текст объявления войны напечатан во всех утренних газетах, — отвечает он.

— Я не читаю газет, — говорю я, — а только иногда заглядываю в «Крисчен сайнс монитор», и то нечасто. Я — писатель, чтение газет пагубно отражается на моем стиле. Я не могу себе этого позволить. Но война меня интересует. Кто написал объявление о войне?

Я не нравлюсь человечку, и он даже не пытается отвечать на мой вопрос.

— Вы — Энрико Стурица? — спрашивает он снова.

— Он самый, — отвечаю я.

— Отлично, следуйте за мной, — говорит человечек.

— Прошу прощения, — говорю, — я пишу рассказ о голодном марше и должен закончить его сегодня. Я не могу следовать за вами. После завершения рассказа я должен пойти на берег Тихого океана немного размяться.

— Я требую, чтобы вы следовали за мной, — говорит человечек. — Именем Международной лиги я требую, чтобы вы пошли со мной.

— Идите к черту, — говорю я тихим голосом.

Человечек начинает трястись от возмущения, и я начинаю опасаться, как бы с ним не случился какой-нибудь приступ. Но он по-военному поворачивается, выкрикивает мне: предатель — и удаляется.

Я возвращаюсь к своей машинке и пытаюсь продолжать рассказ, но не тут-то было. Война есть война. Все знают, как тяжело она отразилась на нервах писателей, вызвав к жизни всевозможные сумасбродные стили и причуды. Известие о войне встревожило меня, и я начинаю хандрить, сидя на стуле и ничего не делая, пытаясь собраться с мыслями.

Не проходит и получаса, как снова раздается стук в дверь. Я отворяю и вижу мужественную фигуру молодого человека в офицерской форме. Очевидно, это породистый типчик с университетским образованием, жизнерадостный и совсем не дурак.

— Энрико Стурица? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю я. — Входите.

— Меня зовут Джеральд Эплби, — говорит молодой офицер, протягивая руку.

— Очень приятно познакомиться, — отвечаю я. — Хотите присесть?

Молодой мистер Эплби принимает мое приглашение, достает портсигар, открывает. Я угощаюсь сигаретой, мы закуриваем и начинаем разговор.

— Мне стало известно, что мистер Ковингтон приходил за вами сегодня утром, — говорит мистер Эплби. — Судя по его рапорту, вы не особенно, если так можно выразиться, жаждете следовать в штаб полка. Мой начальник, генерал Эгмонт Пратт, предложил мне побывать у вас и провести с вами беседу в надежде убедить вас в необходимости вашего безотлагательного участия в нынешней войне, пока цивилизация не оказалась в опасности.

Эплби — занятный экземпляр. Он примечателен тем, что только война и опасность, угрожающая цивилизации, способны возвысить его над узколобостью и пустотой его существования.

— С чего вы взяли, что цивилизация в опасности? — спрашиваю я. — Кто вам это сказал?

— Если мы не разгромим врага, — шпарит молодой Эплби, уходя от ответа, как мальчишка, — то цивилизация будет разгромлена, и настолько основательно, что весь мир снова погрязнет в беспросветном варварстве.

— О какой цивилизации вы говорите? — спрашиваю я.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.