Страница 9 из 11
— Что ж ты, — спросила, помолчав Ганка, — даже и не поцеловал ее?
— Да я сам испугался… Только я к ней — он вышел. Тролль. Огромный. Как гора прямо. И как зарычит… На нее, на меня. Она шасть — и нет ее. Они их стерегут, тролли.
— Что ж ты вчера говорил, что троллей нет? — упрекнула Ганка. — Что я выдумала все?
— Испугался я тогда, — Роман вздохнул под своей тряпицей, — как дал деру… так никому и не сказал.
— А я-то… — Ганка не успела докончить, потому что дверь вдруг затряслась от ударов снаружи.
— Тролль! — она взвизгнула и прижала руку к губам.
— Ганка, — кричали из-за двери, — открой, открой скорее! Это же я! Открой скорее! Он за мной гонится! Открой же!
— Кто это? — Роман приподнялся на постели, и начал воспаленной рукою осторожно стаскивать с лица тряпицу.
— Это… — Ганка не договорила, подскочила к двери и убрала полено, которым дверь приперла. Василь и двое младших сидели, сбившись в кучу, испуганно сопя. Ганка сама их напугала, чтобы не бегали — мол, если выбегут на двор, придет страшный тролль, съест их…
Где же матуся? — подумала она мимолетно, — пошла до соседей? Или так и осталась в церкви?
Листик ворвался в хату и стоял теперь, дрожа и озираясь, тощие ребра ходили ходуном.
— Ганка, Ганка, я его видел! Он такой страшный!
— Эльфенок, — сказал Роман, — провалиться мне опять в кучу, эльфенок! Кого ты привадила, коза?
— Он такой страшный, — повторял Листик, он был слишком перепуган, чтобы обращать внимание на Романа, — он рычит… и он огромный, Ганка, огромный!
— Так я… — Ганка с натугой вновь пододвинула к двери полешко, — это ничего… Он же безвредный, эльфенок. Это мой Листик!
— Безвредный? — Роман пытался встать, но обожженная кожа саднила, и оттого он шипел от боли. — Эта нечисть? Выгони его или я сам его вышвырну. Хочешь, чтобы тролль пришел за ним сюда?
— Ганка! — эльфенок охватил ее руками, прижался к ней, и у нее, несмотря на страх, стало горячо и сладко где-то там, внутри. — Спаси меня, Ганка, не отдавай троллю!
— Не отдам, — Ганка и сама охватила эльфенка руками, так они стояли посреди хаты, обнявшись.
— Совсем сдурела, — сказал Роман и, нащупав кочергу, крепко ухватил ее обгорелой рукой. — Убирайся отсюда вместе со своей нечистью!
Роман подумал, я зачарована. Я сама уже как некрещеная лесная тварь, лихорадочно думала Ганка, обнимая эльфенка — а раз так, то можно отдать меня троллю. Я ж сглазила его, Романа, когда он упал в кучу…
— И пойду! — не выпуская эльфенка из объятий, она шагнула к двери, но тут клятый эльфенок ужом выскользнул у нее из рук и хихикнул!
— Да никто за мной не гонится!
Весь его видимый испуг прошел, и дышал он теперь спокойно, и лукавую рожу скорчил…
— Ах ты, нехристь поганая — устало сказала Ганка.
— Убирайтесь отсюда, — Роман взвесил кочергу в ладони, — оба!
Эльфенок вновь подскочил к двери и легко отодвинул тяжелющее полено.
— Пошли, Ганка, пошли! Тут страшно, душно, тесно. Я не люблю, когда душно-тесно. Тут воняет…
Он сморщил нос.
Пахло, и правда, не очень-то. Роман болен, думает Ганка, а от больных всегда пахнет известно как.
— Да, но тролль?
— Нету никакого тролля, — хихикнул эльфенок, — я обдурил тебя. Хотел напугать — вот и напугал.
— Зачем?
— Так просто, Ганка. Ты на меня рассердилась, и я тебя напугал. Больше не сердишься?
У бедной Ганки голова пошла кру́гом… Задурил ее эльфенок, совсем заморочил, так что она, Ганка, уже и не понимала, где правда, где ложь. Клятая лесная тварь, нехристь. А ведь отец Маркиан и все зеленокутские мужья носятся сейчас по лесу с вилами и топорами…
— А… царапины на дереве?
— Старые грабли я украл. Забрался на дерево, ну и… Ох Ганка, Ганка, я ж люблю тебя, разве я повел бы тебя в сердце леса, если бы там ходил страшный тролль?
— А шерсть откуда?
— Это овцы шерсть, Ганка. Я ее корой дуба покрасил. Ты что ж, овечью шерсть не узнала?
Ганка на миг зажмурилась. Потом открыла глаза. Нежная паутина невесомо летела в воздухе, невесомо коснулась ее лица. Последние летние деньки стоят, тихие, теплые… Что ж она, Ганка, натворила? Такой шум подняла — даже и не верится. А уж что матуся с ней, с Ганкой сделает, когда все раскроется, и подумать страшно. Может, не говорить никому, что тролля нет? Побегают, пошумят и вернутся.
— Ночью, — сказала она наконец, — кто-то ходил у хаты… шумел, рычал. О плетень терся. Тоже шерсть оставил.
— Так это ж был я, Ганка! — эльфенок хлопнул себя по коленкам и захохотал, аж затрясся весь, — я нарочно на плетне сидел, качался! Весело было…
Ганка размахнулась и ударила его по щеке. Эльфенок замер, удивленно вылупив глаза.
— За что, Ганка?
— Что ж ты наделал, Листик? Теперь все меня со свету сживут — и Роман, и мамуся, и отец Маркиан. А когда батя вернется с куренной поляны — ох, и подумать страшно!
Ганка села на поленницу и закрыла лицо руками. Хорошо бы куда-нибудь спрятаться, совсем спрятаться, пока не вернулись зеленокутские мужики с отцом Маркианом во главе…
Поленница была теплой, приятно шершавой, и пахло на дворе, и верно, не так, как в доме — хлевом, молоком, разогретым на солнце деревом, полынью…
Листик присел рядом, обнял за плечи, гладил теплой рукой по голове. Она поначалу отмахивалась, точно от назойливой мухи, потом перестала. Ах, эльфенок, эльфенок, нехристь лесной, что ты со мной делаешь?
— Я ж нарочно, Ганка. Чтобы тебя из дому выгнали. Роман черный, злой. Не будет любить тебя, больше не будет. Я буду любить тебя, Ганка. Теперь пойдешь ко мне жить? В землянку?
Ганка всхлипнула и утерла нос рукавом.
— Совсем дурак, что ли?
— Пойдем, Ганка, пойдем… пока они не вернулись, пойдем!
Ганке вспомнилось, как гнал ее Роман на двор, прямо в лапы страшному троллю, как кричал — «убирайтесь отсюда оба»!
Она встала, вздохнула, отбросила косу за спину и выпрямилась.
— Пойдем!
Не иначе как у эльфенка растет его волшебная сила, и хитрость растет вместе с ней, — заманил он Ганку к себе, в свою землянку, ведет ее по тропинке, ныряет под тяжелые ветки, собирает по пути землянику, подносит ее Ганке на грязной своей ладошке, и вот идет Ганка покорно вместе с ним, а ведь не собиралась… И то, куда ей, Ганке, деваться: потихоньку, исподволь рассорил ее эльфенок со всеми — и с Романом, любимым братом, и с мамусей, и с отцом Маркианом… И уж не сам эльфенок и наколдовал ту злую удачу Роману? А она, Ганка, поверила, а значит, тоже виновата в том, что лежит Роман в душной хате, весь обгоревший, и скрипит зубами, и плохо пахнет…
Лес стоит зеленый, светлый, тихий, паутина чуть колеблется в воздухе, сверкает на солнце, волшебный лес…
Вот он, эльфенок, скачет рядом, вприпрыжку. Совсем задурил эльфенок голову бедной Ганке. Будет она теперь лежать рядом с эльфенком на подстилке из папоротника, будет щеголять в венке из красных листьев, забудет людские обычаи, и стыд тоже позабудет…
— Вот, Ганка, вот, пришли.
Ганка озирается, точно во сне. Где явь, где кошар… совсем запутал ее эльфенок, сама стала как он, сна от яви не отличает. Вот смыкаются темные ели, вот расступаются, зеленый купол, шатер, моховой пригорок…
Но нет никакой землянки: развороченная страшная яма, какие-то тряпицы, ветки, влажные, рухнувшие бревна, мокрицы шевелятся, и рядом, ох, рядом такой же развороченный длинный холм, и пахнет влажной землей, и что там торчит из этой земли, что белеет, не кость ли?
И пахнет повсюду… кровью пахнет.
— Листик, — говорит Ганка сухими губами, — что же это, Листик? Куда ты меня привел?
И сверкают в полутьме глаза ее эльфенка — зеленые болотца, куда провалилась она, Ганка, навсегда провалилась.
— Обманул я тебя, Ганка, — признается Листик, и голову повесил, а глазами все стреляет туда-сюда, — обманул тебя… Потому что есть тролль. Пришел с гор. Разворошил землянку, ревел, крушил все. Я еле убежал, Ганка. И могилу Федорину он разрыл. И козочку мою убил, Ганка, убил тролль мою козочку. Как я теперь жить тут буду? Как Федора со мной разговаривать будет? Откуда ей приходить? И козочку жалко, ох, как жалко, Ганка. Обманом я тебя сюда выманил, Ганка.