Лукреция Борджа

Кастильоне, продолжая свой рассказ, подчеркивает, что, отдавая должное Лукреции, Бембо, казалось, находился в экстатическом состоянии и словно не понимал, где он и что с ним, и что Эмилия Пиа, подергав его за полу, вернула его к реальности, сказав: «Берегитесь, мессир Бембо, а то как бы вслед за вашими мыслями не отлетела и ваша душа». «Синьора, — ответил Бембо, — это не было бы первым чудом, что любовь сотворила со мной».

На самом же деле, возможно, Кастильоне, поддавшись лирическому настроению, несколько увлекся. Хотя Бембо всегда преклонялся перед Лукрецией, его кардинальская мантия не мешала ему иметь весьма земные связи с хорошенькими римлянками, выведенными под вымышленными именами Топазы, Авроры или Морозины, причем последняя родила ему троих детей, но Лукреция по-прежнему оставалась его самой прекрасной любовью.

Будучи уверенным в верности своей супруги, герцог д'Эсте не опасался больше, что ее может прельстить другой мужчина, даже платонической любовью, и уговаривал ее писать в Рим. Кто лучше нее мог бы склонить Бембо ходатайствовать о деле государей Феррары перед новым папой? Письма Лукреции всегда начинаются обращением «Carissimo Messer Pietro Bembo»[56], позволяющим ей немного пококетничать, как в следующей короткой записке:

Дорогой мессир Пьетро, зная, что ожидание — самая большая часть удовлетворения тем, что ожидаешь, поскольку надежда обладать разжигает желание и редко представляет нам желаемое таким, какое оно есть, но гораздо более прекрасным, я сочла полезным отложить мой ответ до нынешнего момента, чтобы, ожидая награды за ваши чудесные письма, вы сами стали для себя источником удовлетворения и тем, кто платит, и тем, кому платят4.

Они расстались двенадцать лет назад, и обоим достало рассудительности, чтобы не искать новых встреч. Хотя Альфонсо приглашал поэта к своему двору, тот счел благоразумным остаться в Риме, и отказ этот не только не задел Лукрецию, но даже польстил ей. Она угадала причину. Лучше сохранить воспоминания, не подвергать их опасности.

Из четырех детей Ваноццы и Александра VI к 1517 году в живых осталась только Лукреция. Гоффредо недавно умер в своем замке Скуиллаче недалеко от Неаполя. После смерти Санчи он сочетался браком с Марией де Мила, которая подарила ему несколько детей. Со смертью Гоффредо, которого Лукреция любила больше, чем тщеславного Хуана и даже Чезаре, безвозвратно ушла ее молодость.

В то же время римский инфант напомнил своей матери о себе. Он покинул своих учителей в Карпи и направился в Неаполь, чтобы там погулять и повеселиться, однако из-за смерти Гоффредо он уже не мог надеяться на гостеприимство. Тогда он направился в Феррару. После появления законных наследников у Альфонсо больше не было оснований отказывать Лукреции в том, чтобы к ней приехал Джованни Борджа. Тем не менее, чтобы соблюсти приличия, Джованни был принят как брат герцогини. Вместе с экономом он должен был заниматься домом. На гуманиста Бартоломео Гротто была возложена обязанность следить за его образованием, однако этот юноша, которому только вредили здоровье и привлекательная внешность, оказался весьма грубым, задиристым и своенравным. По расходной книге Лукреции видно, как дукаты утекали у него между пальцами, он ничуть не заботился ни о своей одежде, ни о книгах, и все его ссоры перерастали в стычки. Лукреция не чувствовала никакой материнской любви к ребенку, которого отняли у нее сразу после его рождения. Вот почему Альфонсо, отдавая себе отчет в двусмысленности положения молодого человека, предлагает взять его с собой во Францию, чтобы представить королевской семье. Для сопровождения Джованни Лукреция выбирает двух феррарцев — Сакратто и Тротти, их миссия заключалась в том, чтобы помочь ему войти в новую жизнь. Лукреция передает с ним для королевы Клод два золотых браслета, украшенных ажурными шарами, внутри которых находились ароматические зерна (это изысканное украшение сблизило Франциска I с его супругой, «так как ее ночная рубашка пахнет столь приятно, когда она ложится в постель»), а Маргарите Наваррской, с наслаждением занимавшейся искусством и литературой, она послала произведения латинского поэта Стация, изданные Альдо Мануцием, а также «Ахиллеаду», где описывается жизнь Ахилла до взятия Трои.

Итак, герцог д'Эсте прибыл в Париж в обществе Джованни Борджа. Но проходили дни, и отношение к ним начало ухудшаться, потому что римский инфант в этом шумном блестящем обществе, где царила невиданная доселе роскошь, казался дикарем. Его вялость, страсть к потасовкам и невоспитанность произвели ужасное впечатление. Послы Карало Корреджо и Пистофило Бонавентура, равно как и знатные феррарцы, его сопровождавшие, попытались было сдержать инфанта, однако Джованни ничего не хотел слышать. Альфонсо уже вернулся в Феррару, когда король Франции, потеряв терпение, отправил юношу в Рим, где ему предстояло закончить жизнь чиновником папской курии и умереть через двадцать семь лет после своей матери.

Следом за Джованни к Лукреции прибыл один из внебрачных сыновей Гоффредо, десятилетний мальчик, который после смерти отца жил в доме Ваноццы. В письме она просит Лукрецию взять его к себе: «Вы могли бы воспитать его как пажа Вашего славного дома». В реестре Лукреции мы читаем: «Иеронимо Борджа, паж». Этот мальчик в отличие от Джованни очаровал Лукрецию и, что самое поразительное, очаровал и Альфонсо. Его живой ум, его физические и умственные способности в сочетании с жизнерадостным характером Борджа позволили ему войти в дом герцогов д'Эсте и стать другом Эркуле, его ровесника, и Лукреция смогла успокоить Ваноццу относительно будущего ее внука.

Ваноцца, несмотря на некоторую беспомощность, которую она ощущала после смерти Александра VI, посвятила себя благотворительности. Ее драгоценности, отныне не представлявшие для нее никакого интереса, были использованы для изготовления дарохранительницы церкви Сан-Джованни-ин-Латерано. Так, жемчуга, бриллианты, золото и серебро, с таким великолепием сиявшие прежде на фаворитке папы, теперь переливались всеми огнями в глубине алтаря. Нотариус Ваноццы Андреа Карози составил 15 января 1517 года документ о передаче различных домов и постоялых дворов больницам Сан-Сальваторе-ин-Латерано, Сан-Лоренцо-ин-Дамазо и ордена Пресвятой Девы. Она завещала также служить мессы за упокой души ее и двух ее супругов. Пауль Иове, который познакомился с ней на закате ее дней, считал ее do

26 декабря 1518 года, как положено по обычаю, глашатай объявил на улицах Рима о кончине матери Лукреции, ей было семьдесят семь лет. Новость дошла до ее дочери на следующий день. Поскольку Лукреция была в Ферраре одна, она не смогла отправиться на похороны, однако укрылась в монастыре Святого Бернардина и велела, чтобы никто не говорил с ней о ее горе. Поскольку ее придворные не были знакомы с покойной, соболезнования, принесенные только из приличия, своей банальностью могли лишь усилить ее горе.

Одна лишь ее двоюродная сестра Анджела, приехавшая поддержать Лукрецию, могла понять, сколько воспоминаний вызвала эта утрата: детство цвета небес в Субиако, маленькие водопады, дышащие свежестью, заливистый смех Ваноццы, ее поцелуи с запахом ванили, игры в воде с братьями, беготня вокруг Пьяцца Пиццо ди Мерло, отец, который брал ее на руки, а она обнимала его за шею, пахнущую ладаном; потом день, когда его пурпурную мантию сменила белая риза триумфатора: Родриго Борджа стал Александром VI под лучами августовского солнца; еще были сеансы позирования для работы Пинтуриккьо, звон серебряных колокольчиков Хуана Гандийского, холод его смерти, торжество Чезаре-бра-тоубийцы; а за окном звонили к молитве Богородице, и этот звон был эхом былого величия семьи Борджа.

56

«Дорогой мессир Пьетро Бембо» (ит.).

57

Достойная женщина (ит.).