Страница 6 из 10
Этим характеристикам византийского урбанизма противоположны описанные нами тенденции в Западной Европе, в особенности в поясе городов. Имперские государства на периферии Европы также очень постепенно адаптировали некоторые элементы модели пояса городов, но эта модель осталась совершенно чуждой Византии. Таким образом, Византия, будучи источником культурных образцов, моделей и матриц для России, не располагала и не могла предложить той концепции урбанизма, которая была описана Анри Пиренном, Ле Гоффом и другими историками западного средневековья и отцами теории западного города, которая формировалась в Европе на волне революции городов, начиная с XII века. Эта византийская модель отношений между столицей и периферией, возможно, оказала влияние на процессы урбанистического творчества в России.
2. Усиление тенденций сверхцентрализации
В императорской России централизация ресурсов и власти в Санкт-Петербурге в некоторой степени компенсировалась ситуацией двустоличности. Москва продолжала оставаться экономически и политически важным городом и служила религиозной и духовной столицей России. Согласно некоторым источникам, после петровских реформ Москва осталась связующим центром русского народа, а ее экономическое значение даже несколько возросло. Московская таможня по сумме пошлин занимала первое место в стране. Даже торговые обороты Москвы долгое время превосходили обороты Петербурга [Аверьянов, 1993]. В XIX веке строились новые города, особенно в Сибири и на юге России, шел демографический рост населения.
В СССР тенденциии централизации значительно усиливаются. В первые годы советской власти имел место экспоненциальный рост Москвы, возрастал ее политический вес. На фоне политического и демографического подьема новой столицы происходила провинциализация и маргинализация Ленинграда, о чем свидетельствуют его многочисленные летописцы и наблюдатели [Ruble, 1990]. Только за три года революции к 1921 году население северной столицы с 2,5 миллиона человек уменьшилось более чем в 3 раза[3].
Однако в советскую эпоху урбанистическая иерархия государства все-таки балансировалась крупными столицами союзных республик – как в географическом, так и в экономическом и демографическом плане. Ситуация относительной экономической автаркии и плановой командной экономики позволяла городам России производить товары на госзаказ. Рост Москвы сдерживался внеэкономическими методами – прежде всего ограничением миграций через институт прописки и жестким административным контролем. В результате статус москвича приобретал некоторые сословные характеристики, обеспечивая им привилегированный доступ к национальным ресурсам страны и особые стандарты снабжения потребительскими и продовольственными товарами[4].
Постсоветская ситуация, будучи в какой-то мере атавизмом советской системы сверхцентрализации, еще более стимулировала центростремительные тенденции и значительно усугубила москвоцентризм урбанистической и политической системы. Этой моноцефальности способствовал ряд процессов, связанных с постепенным увеличением ресурсозависимости экономики и утратой прочной экономической базы многими городами бывшего СССР. Их промышленность была часто ориентирована на государственнные и военные заказы, а продукция, которую они выпускали, была неконкурентоспособна на внешнем рынке. Недиверсифицированность экономик многих городов (монопрофильные города или моногорода), особенно небольших, приводила к их постепенному запустению, депопуляции и миграции людей в другие крупные центры, первое место среди которых заняла Москва.
Усиление ресурсной зависимости экономики приводило к тому, что офисы крупных компаний стали концентрироваться в Москве, где принимались законы и происходило распределение ресурсной ренты. Близость к центру принятия решений оказывалась для многих компаний более важной и решающей, чем организация собственно хозяйственных процессов. Происходит сращивание государственных чиновников и крупного бизнеса, между которыми возникают патрон-клиенталистские отношения. Крупные компании, зависимые от своей лояльности политическому руководству и коньюнктуры, мировых цен на ресурсы и сырье, в выборе места своего пребывания отдают предпочтение фактору близости к власти.
Таким образом, ресурсный характер российской экономики, во-первых, создавал крайне неблагоприятную ситуацию для нересурсных секторов экономики в соревновании за труд и прочие факторы производства, и, во-вторых, приводил к усилению зависимости регионов от центра, что не позволяло им полноценно отстаивать свои интересы и тормозило процесс формирования региональных идентичностей. Размытые и аморфные политические идентичности регионов, которые часто формируются на основе экономических идентичностей, приводили к формированию главных общественных расколов (cleavages) не на основе экономических параметров, а на основе отношения к центру. Если в 1990-е годы еще существовали элементы таких региональных политических идентичностей вроде красного пояса городов вокруг Москвы, то в нулевые годы основная линия социально-политического раскола совпала с разделением на центр и периферию.
На рост тенденций централизации указывает и система распределения международных и внутренних авиаперевозок.
Свой вклад в тенденции сверхцентрализации в Москве внесли и такие процессы, как массовые миграции населения в столицу, бюрократизация, взрывная автомобилизация и другие. Они во многом определили перегрузку Москвы, что среди прочих факторов стимулировало возникновение дискуссий о смене столицы.
Проиллюстрируем некоторые из этих постсоветских центростремительных тенденций и процессов – миграцию, бюрократизацию, инфраструктурные показатели и другие – конкретными цифрами.
3. Миграции и демографические процессы в Москве
В постсоветские годы на фоне неблагоприятных общенациональных демографических тенденций шел экспоненциальный рост российской столицы – массовая миграция в Москву как из российских областей, так и из дальних республик и бывших государств, входивших в состав СССР, особенно республик Кавказа и Средней Азии. Если исторически Москва занималась «собиранием русских земель», то теперь она становится по преимуществу собирателем людей со всей территории бывшего Советского Союза.
К 2010 году население города, который первоначально рассчитывался Генпланом на 5–7 миллионов человек [Пряников, 2007], достигло почти 12 миллионов, цифра которая по мнению большинства наблюдателей драматически занижена. По некоторым оценкам, только количество нелегальных мигрантов в Москве составляет 5 миллионов человек. МВД России оценивает ежедневное дневное население Москвы в 20 миллионов человек, включая маятниковую миграцию. Согласно оценкам депутата Мосгордумы Антона Палеева, основанным на косвенных подсчетах объемов потребления продовольствия в городе в 2011 году, население Москвы составляет не менее 18 миллионов человек.
Однако даже в свете одних только официальных цифр Москва является самой большой столицей мира, если иметь в виду сравнение собственно демографических размеров городов, без столичных агломераций[5].
Демографический рост Москвы, усугубленный коррупцией и бюрократизацией, привели к значительному увеличению нагрузки на московскую инфраструктуру и транспортные сети, а также к астрономическому увеличению цен на жилье, с которыми не справлялись даже растущие доходы москвичей, вызванные подьемом мировых цен на энергоресурсы.
4. Морфологические проблемы
Средневековая радиально-кольцевая структура Москвы, закрепленная в советский период, усугубила проблемы транспорта. Обьединение исторического, делового и административного центра города, сосредоточенность двух третей рабочих мест в центре Москвы, а также постоянно растущий парк автомобилей (по некоторым оценкам, составивший к 2012 году 3 миллиона транспортных единиц) стали создавать серьезные проблемы с передвижением в городе. Они усугублялись инфраструктурными проблемами – катастрофическим недостатком парковок, чрезвычайно низкой пропорцией площади города, отведенной на дорожную сеть и автомагистрали (см. табл. 5), отсутствием доходных домов или сколько-нибудь развитых рынков арендного жилья, которые обычно приближают работников к месту службы и тем самым способствуют разгрузке транспортных магистралей и общественного транспорта. Эти морфологические проблемы, усугубленные взрывной автомобилизацией, достигшей пороговых величин, не просто создают проблемы с пробками, но угрожают в самое ближайшее время, при сохранении существующих тенденций, полностью парализовать движение в Москве. По оценкам экспертов, при увеличении существующего соотношения автомобилистов (400–450 автомобилей на 1000 человек) всего на 50–100 транспортных единиц, движение в городе остановится [Архангельская, 2008].
3
Официальная численность Санкт-Петербурга, третьего по величине города в Европе, на начало Первой мировой войны – свыше 2 миллионов человек (1914). В 1920 году – 722 тысячи. Из статьи «Санкт-Петербург» в Википедии: <http://ru.wikipedia.org/wiki/Санкт-Петербург>.
4
В серии работ российско-американский исследователь советской экономической политики Елена Осокина приводит множество цифр и фактов, описывающих и уточняющих особые стандарты снабжения Москвы. Согласно ее подсчетам, в начале 1930-х годов прошлого века москвичи, то есть 2 % совокупного населения страны, получали до 20 % фондов промышленных товаров и продуктов питания. Еще 10 % получал Ленинград. «До революции столицы также имели особый статус, – пишет Елена Осокина. – Именно там располагались крупные и дорогие магазины, продававшие предметы роскоши, заморские товары. Однако никогда эти два города не имели исключительного права на получение самых обыденных предметов обихода и жизненно важных продуктов. В любом заштатном городке дореволюционной России мелкие частные лавочки и казенные магазины обеспечивали население всем необходимым». Осокина Е. За фасадом сталинского изобилия. М.: РОССПЭН, 2008. С. 109–110, 137–138.
5
По населению Москву превосходят Мумбай, Шанхай, Карачи и Стамбул. Ни один из этих городов не является столицей соответствующих стран. Кроме того, в первой десятке городов всего три столицы, Москва, Пекин и Дели. При этом столицей Индии считается только город Нью-Дели, часть агломерации Дели (см. табл. 11).