Броня из облака

В человеческом мире нет ничего ненужного — все, что делается многими в течение долгого времени, делается с какой-то важной целью. Важную функцию в лагерях уничтожения выполняла и «бесполезная жестокость». Она должна была расчеловечить будущие жертвы, сделать их отвратительными: это не люди, это свиньи. Для этого и нужно было — надо, не надо — раздевать их догола, лишать отхожего места, чтобы им приходилось справлять нужду где придется. Можно ли держать за людей существа, для которых одна и та же посудина становится то ночным горшком, то емкостью для супа, которых отсутствие ложки заставляет лакать по-собачьи (после освобождения Освенцима на складах были обнаружены десятки тысяч пластиковых ложек). Штагль, комендант Треблинки, выразился с предельной ясностью: заключенных следовало лишить человеческого облика, чтобы убийцам было легче их убивать. Этой же цели служила и утилизация трупов — окончательному превращению в «человеческий материал».

Казалось бы, раз уж вы такие рациональные, не лучше ли использовать тех же евреев в военной промышленности, задыхающейся от нехватки рабочей силы? Но экономические потребности очень часто, если не как правило прикрывают потребности психологические и прежде всего экзистенциальные. Примо Леви не первый, кто отмечает, что труднее было сломить людей, обладающих верой — религиозной или политической: воодушевляющие иллюзии — тот невидимый озоновый слой, который защищает нас от безжалостного света правды, от ужаса нашей беспомощности и эфемерности. Зато нет и таких жестокостей, на которые люди не решаются, когда чувствуют опасность для своей экзистенциальной защиты — тут-то и начинаются расправы с еретиками, с уклонистами… Собственно, и уничтожение евреев было защитой воодушевляющих химер немецкого народа.

Для каждой системы воодушевляющих иллюзий обычно имеется три главных источника опасности — так сказать, разрушительная триада: обновление образа жизни, приток носителей иной культуры (иных сказок) и рационалистический скепсис. Это и есть три источника фашизма, и евреи, на их беду, оказались причастными ко всем трем.

В этой стандартной ситуации и был запущен стандартный механизм — оборонительная триада, при помощи которой люди во все времена защищали и будут защищать свои воодушевляющие фантазии: 1) чтобы развязать себе руки, успешного конкурента объявляют врагом, 2) чтобы обесценить его мнения, его упрощают и «опускают» — лишают высоких мотивов, превращая его в сгусток корысти и злобы, 3) чтобы защитить себя от сострадания, его расчеловечивают — лишают даже и человеческого облика.

Этот механизм так элементарен, надежен и бесконечно воспроизводим, что на простые вопросы Примо Леви напрашиваются такие же простые ответы.

Запомнит ли мир ужасы Холокоста? Не запомнит, ибо помнить о них слишком мучительно. Извлечет ли из них уроки? Не извлечет, ибо они разрушат защитный слой утешительных иллюзий. Может ли это повториться? Сколько раз потребуется, столько раз и повторится. Разрушительная триада всегда будет порождать оборонительную: объявить врагом, опустить, расчеловечить.

Можно по этому поводу сокрушаться, можно негодовать, но так было, есть и будет, — немцы всего лишь показали, на что способны нормальные приличные люди, потерявшие свою защиту от ничтожности. Никакая умирающая химера не станет церемониться, стараясь нанести последний и решительный удар по источникам угрозы. В нашей власти лишь не дразнить ее сверх того, что с нею проделывает естественный ход вещей. В кризисной ситуации, когда народ подвергается мощному воздействию двух первых источников разрушительной триады — мучительному обновлению и массовому притоку чужаков, — осмеивать его защитные иллюзии означает по мере сил приближать триаду оборонительную.

В кризисной ситуации не нужно подвергать людей экзамену на великодушие, терпимость и самокритичность — они еще ни разу его не выдержали. Но нам, выросшим в годы благополучия, кажется, что все эти ужасы — принадлежность миновавших безумных эпох…

Хотя эпоха всегда одна и та же. От одних поколений к другим переходит только очередь творить безумства.

Которые так же нормальны, как и расчетливость.

Дар совершать безумства, ставить плоды своей фантазии выше наблюдаемых фактов — это главное, что отличает человека фантазирующего от животного.

О, бурь заснувших не буди!..

Эта глава была заказана автору в рамках проекта, инициированного невероятно солидной международной организацией, предназначенной хранить культурное многообразие. В частности нам, группе российских ученых и публицистов, предлагалось в специальном сборнике обсудить пути к мирному исламо-христианскому диалогу. Я собрал в единое целое холодные наблюдения ума и горестные заметы сердца последних лет, по обыкновению, стараясь не отвести глаза, а, напротив, устремить их к самым пугающим проблемам, чтобы в процессе дискуссии с помощью Аллаха нащупать более мирные формы совместного проживания в одной стране и на одной планете. Однако, к изумлению моему, дискуссия не состоялась. Хранители многообразия не проявили ни малейшего интереса к многообразию в собственных рядах, они просто проголосовали и исключили статью из сборника как не соответствующую их принципам. Ибо я считал, что нужно поменьше неподготовленных людей вовлекать в диалог, а они считали, что, наоборот, побольше.

С одной стороны, мне это было привычно: при старом режиме редактору тоже достаточно было объявить, что работа немарксистская, чтобы разом покончить с нею. Но, с другой стороны, советские редакторы имитировали негодование, изображали искренних ленинцев. А эти милейшие дамы и господа ничего не изображали — не обличали, не пускались в спор, — проголосовали и пошли обедать.

Это, по-видимому, и был урок истинного плюрализма или, если угодно, политкорретности — не возражать, а изолировать несогласных. Но покуда мы в нашей варварской, не изжившей имперских симптомов и синдромов России еще не поднялись до таких высот и готовы обсуждать и совершенствовать даже то, что нам не нравится, предлагаю обсудить эту крамолу у себя дома.

Итак…

Исламо-христианский диалог в странах христианской традиции сегодня чаще всего понимают не как диалог абсолютов, а как диалог культур. При этом и в культуре обычно видят не тотальное мировоззрение, наделяющее смыслом и целями человеческую жизнь, но некое украшение, вроде глазировки на булочке. Кулинарные ассоциации, порождаемые идеей культурного диалога, настолько сильны, что круглые столы, посвященные проблеме ксенофобии, не раз на моей памяти завершались ломящимися от национальных яств прямоугольными столами. Мирно соседствующие на единой скатерти пельмени и манты, блины и кебабы давали понять, что христианство и ислам вполне могут мирно сосуществовать не только за общим столом, но даже и на общем столе.

Можно подумать, кто-то что-то имел против кебабов…

Увы, за пределами круглых и прямоугольных столов все складывается далеко не так идиллически.

После распада объединяющей коммунистической идеологии вполне естественным образом в многонациональной России выдвинулись идеологии этнические, немедленно пожелавшие подкрепить национальную идентичность идентичностью религиозной, которая в свою очередь создала опасность усиления межнациональных конфликтов еще и религиозной составляющей.

Поэтому перед формальными и неформальными лидерами Российского государства впервые за много десятилетий во весь рост поднялась задача примирения хотя бы самых влиятельных конфессий — ислама и православия. Церковные круги давно пытаются ввести преподавание религии в школы, либеральные же круги возражают, что это было бы дискриминацией ислама и других вероучений, — тогда уж надо преподавать все вероучения разом — или хотя бы главнейшие. Пусть в одном классе мулла излагает учение Магомета, а в другом священник излагает учение Христа. А еще лучше ввести общий курс «История мировых религий», в котором каждая вера найдет место; школьники же пусть свободно избирают ту, что понравится, — или никакую.