Воспоминания

— Да уж не в пример тебе! Тебе и двух секунд хватает — схватилась, понеслась! Две секунды — это еще много.

— Ты просто хам!

— А ты пошлячка!

— Как же ты любишь сам себя, тебе ни до кого нет дела!

— А тебе есть? Кукла надутая!

— А ты вонючка! Отвратительная вонючка!

— Сразу видно, что с ребенком связалась. Детсадовская лексика! Педофилка несчастная!

— Импотент!

— Фригидная!

— Да как с тобой не быть фригидной? С тобой и нимфоманка зачахнет!

— Ну это уж совсем гнусно! Как базарная баба!

— Ах, ну да, мы же теперь в высоких сферах парим! Мы Ан-то-ни-о-ни смотрим! Да что ты в нем понимаешь? Кишка у тебя тонка! Индюк напыщенный! С тобой минуту достаточно поговорить, чтобы убедиться, что ты ни черта в этом не смыслишь. «Приключение» он смотрел!

— Это я-то ничего не смыслю? У меня кишка тонка для «Приключения»? У меня-а-а?!

На этом месте мы ретировались. Продолжение сцены, принявшей оборот кинодиспута, происходило без нас. Родители, ослепленные взаимной ненавистью, даже не пытались нас удержать. Мы молча дошли до станции. Выходные оказались похожи на русские горки: сначала резко вверх (наши романтические устремления и возлияния), потом стремительно вниз, в мрачную, отрезвляющую реальность.

— Вот, значит, что такое супружеская жизнь, — прошептала Луиза.

— Я тебя умоляю! Не бери в голову. Просто родители никогда друг друга не любили. Я не являюсь плодом счастливой любви. Я плод мимолетного затмения.

— Какого еще затмения?

— Их совместная жизнь — затмение. Я все детство наблюдал их изумление, оттого что они вместе. Отец никак не мог прийти в себя оттого, что женился на маме. И мама тоже. Само собой, немножко в другом ключе. Отец не ожидал, что мама согласится за него выйти. А мама так и не перестала сокрушаться, что ее угораздило выйти за папу.

— По-моему, ты ошибаешься. Я мало их знаю, но мне кажется, они друг друга любили. Более того, по-моему, это у них игра такая — друг перед другом характер показывать. Они все еще любят друг друга.

— Все может быть. Может, они и в самом деле сгорали от страсти, пока я спал или когда сбагривали меня на каникулы в летний лагерь.

— Ну уж твой отец — это совершенно очевидно — продолжает любить маму.

— Если только это любовь. На самом деле он страшно боится одиночества. А тут еще этот герой-любовник… Ничего себе, моложе меня.

— Да, это, пожалуй, малоприятно.

— Подумать только, он — с моей матерью… У него ведь тоже, наверно, мать ее возраста. Как это все странно!

— Ты знаешь, чтобы быть преподавателем немецкого, надо быть немножко странным, — заявила Луиза, пытаясь меня развеселить (она знала о моей почти эротической тяге к этому языку).

После сцены между моими родителями мы с Луизой долго разговаривали. Это, удивительным образом, пошло нам на пользу. Мы обсудили, как представляем себе совместное существование, любовь, жизнь вообще. Может, это было даже нужно, чтобы сделать прочнее наш союз? Значит, оказаться свидетелем распада другой пары тоже может быть полезным? Безумие моих родителей, сначала повергшее нас в замешательство, в конце концов сплотило нас. Мы хотели пожениться — теперь мы были в этом абсолютно убеждены. Нас вдохновляла иллюзия, что мы продемонстрируем миру (а значит, и моим родителям) всепобеждающую силу любви. Удивительно, думаю я теперь, что эта иллюзия так живуча, хотя мы буквально шагаем по трупам наших прекрасных надежд.

Когда мы объявили о нашей помолвке отцу Луизы, все, наоборот, прошло замечательно, и это вернуло нам хорошее настроение. Он был совершенно счастлив. Радость его даже показалась мне чрезмерной. Он посмотрел мне в глаза и объявил: «Теперь ты мой сын». Ну ладно… сын так сын… к этому, правда, еще надо привыкнуть. Но меня взволновало, что этот человек, потерявший жену, утративший вкус к жизни, так радуется за нас. Он очень нежно относился к своей дочери. Сначала я был смущен его ко мне расположением, но потом меня до глубины души тронула его доброта. В годы моего трудного отрочества я часто мечтал иметь других родителей, которые бы меня любили и уважали, — и вот нашелся человек, в котором была отеческая готовность любить. Он пришел в восторг от того, что я занимаюсь гостиницей.

— А сколько у нее звезд? — спросил он.

— Две.

— Ну, если моя дочь будет с тобой, значит, их будет три.

Мне невероятно понравилась его фраза, и несколько месяцев подряд я называл Луизу «моя третья звезда».

Поженились мы в начале лета. Церемония была скромная, но радостная. Мои родители делали над собой нечеловеческие усилия, чтобы не испортить нам праздник, и даже преуспели в этом. Они старательно улыбались во весь рот, точно рекламировали зубную пасту. Мои лицейские товарищи, с которыми я, по правде говоря, мало общался в последнее время, пришли все до единого. Мне было приятно разделить с ними свое счастье и показать жену. Просто уму непостижимо: моя жена. Я был действительно счастлив; после стольких лет одиночества и бесцельного существования я вдруг обрел нечто вроде социального статуса. Как было сладостно прикоснуться к нормальной жизни! Луиза сказала «да», я сказал «да», мы поцеловались, и я подумал: этот поцелуй и есть тот роман, который я так и не написал.

Он часто вспоминал о последнем вечере, когда видел свою жену. В предыдущие несколько недель он много работал и возвращался домой поздно. Он управлял фабрикой, где делали зонтики, и надо было срочно повысить производительность, потому что надвигалась дождливая пора. В тот вечер он вернулся часам к одиннадцати и с удивлением обнаружил, что жена, которая обычно ждала его возвращения, читая книжку или сидя перед телевизором, уже заснула. Вообще-то она редко ложилась раньше полуночи. Когда он вошел в спальню, она проснулась и включила свет. Посмотрела на мужа и спросила: «Ты есть хочешь?» Он ответил, что перехватил чего-то на работе, так что можно не беспокоиться. Она потушила свет, и он тоже лег в постель. Ночью, во сне, она умерла. Последние слова, которые он от нее слышал, были «Ты есть хочешь?». Он постоянно вспоминал этот эпизод, который казался ему необыкновенно значимым, особенно ее интонация, ласковая и заботливая. Это было проявлением ее любви. И даже теперь, когда ее не стало, ему казалось, что она заботливо наблюдает за ним.

Теперь мне следует рассказать, как дальше сложилась наша жизнь и как мы пытались обуздать безумный вихрь дней. Сейчас, когда я хочу собрать воедино свои воспоминания, меня не покидает чувство, что после нашей свадьбы время понеслось вскачь. Никогда до этого я не замечал, чтобы дни летели с такой быстротой. Когда я был подростком, секунды, помню, текли страшно медленно, как капельница у постели умирающего. Может быть, главным признаком счастья является стремительный бег времени? Потому что мы были счастливы; я, во всяком случае, нисколько в этом не сомневаюсь.

Луиза переехала ко мне в отель и добилась перевода в школу Примо Леви в XIII округе. Ей безумно нравилась новая жизнь. Мне кажется, она с облегчением уехала от отца. После смерти матери у них сложился некий мрачный тандем, отделенный от мира и сплоченный несчастьем. Разъехаться было полезно обоим. Мой тесть начал снова выходить на люди, общаться со знакомыми, создавать себе жизнь в настоящем времени. Иногда он приезжал нас проведать и с каждым разом нравился мне все больше. Я старался, чтобы ему в Париже было не скучно, и, разумеется, селил его в одном из лучших номеров. Встречались мы вечером, за стаканом вина и, пока Луиза готовилась к занятиям, болтали о том о сем. Он давал мне советы, как управлять гостиницей; правда, между отелем и зонтиками сходство небольшое, зато у него был серьезный опыт в плане организации и, главным образом, общения с персоналом. Это мне было тем более необходимо, что Жерар укатил в Австралию повидаться с детьми и сбросил на меня все дела. Правда, жаловаться было не на что, потому что работа моя мне нравилась. Нравилось ставить перед собой конкретные задачи и добросовестно их исполнять. Наверное, я был создан управлять отелем. Литературные амбиции мало-помалу оставляли меня. Правда, Луиза о них не забывала и регулярно напоминала мне о моих замыслах. Она даже мысли не допускала, что я могу от них отказаться, и уговаривала меня выделять себе сколько-нибудь времени для писания. Чтобы ее не разочаровывать, я снял комнату для прислуги неподалеку от гостиницы. Поставил там стол, стул и довольно скоро раскладной диванчик. Временами я уединялся в этом храме отсутствия вдохновения и сидел, уставясь в одну точку, а потом раскладывал диван и ложился спать.