Страница 68 из 72
— Намек?
— Нет, нет, серьезно спрашиваю.
— Тоскует, Степан, честно признаюсь. Так уж человек устроен — старое трудно забывается, ведь нигде так люди не привыкают друг к другу, как в армии, ничто так не пропитывает человека своей жизнью, как армия, — от пят до самых корней волос! Был такой случай: как-то ночью грохнула ставня... Вскочил я с постели, показалось — выстрел. Оделся, стал искать противогаз. Ищу, никак не могу найти. Наталью окликнул: «Куда мой противогаз делся?» — «Зачем он тебе, — спрашивает. — Куда ты собрался?» — «Слышишь, тревога в полку», — говорю ей. Она смеется: «Ты, говорит, дядя, проснись, посмотри на свою тужурку». Хватился, а погон нет... Было и посмешнее... Приезжаю в полевую бригаду, вижу, нет порядка. Я и закричал: «Становись в две шеренги!» Люди построились, и неплохо, как солдаты. «На первый, второй — рассчитайсь!» — командую. И тут спохватился: сумасшедший, что я делаю?.. Теперь полегче...
Бородин спешил на службу. Водолазов это заметил.
— Значит, особенно не стоит волноваться? — возвратился он к первоначальному разговору и сам же ответил: — Позовут, когда нужно будет, Водолазова не забудут.
— Не забудут, Михаил Сергеевич. Да и сами вы напомните о себе.
— Это уж точно! — Он сел в машину и, положив руки на баранку, кивнул Бородину: — Понял, сам управляюсь, без водителя.
Водолазов один раз в месяц посещал могилу жены. Вот уже три года, как бы ни был занят, он находил время заглянуть на кладбище. Попрощавшись с Бородиным, поехал к Вере. Поставил машину у ворот, подошел к знакомому холмику и, как всегда, сел на скамеечку, выкрашенную в голубой цвет, чтобы наедине еще раз вспомнить годы совместной жизни... Он любил вот так, сидя у могилы Веры, размышлять. Никто не мешал, никто не возражал, и в эти минуты огромный мир куда-то отступал, оставался только он и... она, для него вечно живая...
Было очень тихо, до того тихо, что Водолазов слышал, как тикают на руке часы. Их дробный стук рассеивал мысли, и Водолазов решил снять часы, положить в карман. Он расстегнул ремешок и тут заметил у ограды человека, склонившегося над могильной плитой. Водолазов присмотрелся и, когда тот поднялся, узнал в нем Дроздова. «Что это он тут делает? — подумал Водолазов, удивляясь тому, что врач в гражданской одежде: с тех пор как Михаил Сергеевич ушел в отставку, он ни разу не встречал Дроздова, и у него невольно промелькнула мысль: — Уж не ушел ли он из армии?»
Дроздов поздоровался так, будто расстались только вчера. Капитан медицинской службы закурил, показал рукой на могилу:
— Жена?
— Да, — ответил Водолазов.
— Понятно, — сказал Дроздов. Водолазов вскинул на него вопросительный взгляд: что, собственно говоря, понятно?
— Видимо, потому вы, Михаил Сергеевич, и остались в Нагорном? Бывает и так... — рассудил Дроздов многозначительно.
Водолазов в душе попытался возразить медику, но, подумав немного, согласился, что одной из причин, почему он не уехал отсюда, была Вера, вернее, вот эта могила: ему казалось, если он будет жить в другом месте — пропадет от тоски, замучает себя мыслью, что никто не будет поддерживать могилу в порядке, а ему хотелось, чтобы память о жене вечно жила, и он понимал, что никто другой не сохранит эту память, кроме него самого.
— Вы угадали, Владимир Иванович, — сказал Водолазов и тут же добавил: — Однако была и другая причина. Ушел-то я из армии как?.. По существу, жизнь меня вытеснила из войск. Да, да, жизнь. Я понял: не тот я Федот, чтобы поспевать за всем тем новым, бурливым, которым нынче живут армия и флот. Не постеснялся признаться в этом генералу... Но кое-кто по-своему истолковал мой шаг, превратно: дескать, бежит Водолазов от трудностей, прикрываясь Законом о сокращении Вооруженных Сил. Слышал я такие разговорчики. А уходил-то не просто Водолазов, а коммунист... И вот я решил на глазах же у своих товарищей развеять дурное о себе. Так-то, Владимир Иванович. А Вера — само собой... Она была девчушкой, когда я женился на ней. Маленькая, сестра-медичка, все боялась, что разлюблю ее, брошу. Глупенькая. Ты, говорит, герой, а я что. У тебя, говорит, восемь орденов, а у меня одна медаль. Норовила в храбрости со мной поравняться, в самое пекло бросалась. И откуда только у нее силы брались? Иной день по десять — двенадцать раненых выносила из-под огня. Я, конечно, ее не сдерживал, не имел права: бой есть бой, он выше всяких чувств... А были моменты, когда хотелось уберечь, сохранить, но не имел права, никакого права не имел на это. Она была тоже бойцом...
Водолазов швырнул окурок в бурьян и тут же вновь закурил, теперь уже ожидая, что скажет Дроздов. Врач молчал.
Водолазов спросил:
— Вы-то как живете, Владимир Иванович? Служите?
— В гарнизонный госпиталь перевели, комнату получил. Шестнадцать квадратных метров! Оказывается, можно иметь свою комнату. Какая красотища — живу один, лучше всякого академика. Хотите посмотреть?
Водолазов согласился. Они сели в машину и минут через двадцать подъехали к новому трехэтажному дому. Вошли в комнату.
— Вот мой храм. Нравится? — Дроздов достал из кармана записную книжку, бросил ее на стол, повернулся к Водолазову. Тот огляделся. Все четыре стены были заняты стеллажами с книгами. Книги лежали всюду: и на столе, и на подоконнике, и на приемнике, и даже виднелись из-под подушки. Водолазов обратил внимание и на фотографию женщины, висевшую возле кровати в картонной рамке. Он хотел спросить, кто это, но Дроздов, перехватив его взгляд, сказал:
— Жена, Ольга Петровна, аспирантка Ленинградского университета, самый большой мой противник. Не верит, что старость можно победить... Раздевайтесь, Михаил Сергеевич, будем пить чай. Если хотите, есть коньячок.
— Чаю можно, коньяку не надо, воздерживаюсь.
Водолазов разделся и сел к столу. Дроздов куда-то вышел. Вскоре он возвратился с чайником и сковородкой, наполненной жареным мясом с картофелем.
— Есть у меня небольшой чуланчик, я там установил электрическую духовку, всегда имею горячую пищу. — Он положил на стол хлеб, поставил вазу с конфетами и сахаром. Делал он это привычно, без лишних движений. Когда все было готово, Дроздов взглянул на портрет жены: — Вообще-то она у меня молодец, не обижается, что поехал в Нагорное. Ничего, настанет время — будем вместе. В ожидании встречи тоже имеется своя прелесть...
Водолазову не терпелось узнать, почему Дроздов оказался на кладбище и что он там делал. Наконец, улучив такой момент, он спросил. Дроздов взял записную книжку, отпил глоток чаю и вдруг сразу как-то преобразился. Теперь перед Водолазовым сидел уже другой человек, не тот, что несколько минут назад весело, с шутками рассказывал о своей жене-геологе, которая обещает ему после учебы поехать в горы Тянь-Шаня и привезти останки сына Будды, того самого Будды-младшего, который просил своего отца избавить его от страдании — старости и смерти, но все же умер, как и другие. Потом Дроздов советовал Водолазову тренировать сердце, чтобы оно не обленилось. Как и тогда в кабинете, так и теперь глаза Дроздова смотрели в какую-то невидимую для Водолазова даль... Оказывается, на кладбище врач искал надписи. И нашел на одной могильной плите дату, говорящую, что некий Денис Горбылев прожил сто сорок один год. Дроздов слышал от Никодима, будто бы сын Дениса Горбылева живет в горном поселке, в ста пятидесяти километрах от Нагорного.
— Зачем вам, Владимир Иванович, все это? Смерть ведь не остановишь, да и старость нельзя избежать. — Водолазов усмехнулся, как бы говоря этим: не то время, чтобы заниматься чудачеством. Дроздов так и понял усмешку Водолазова. Сказал грудным голосом:
— Да, пора чудачеств миновала... Между прочим, Михаил Сергеевич, вы когда-нибудь задумывались, почему солдат Волошин стал баптистом? Да и вообще, почему миллионы людей верят в бога, ждут явления Христа?
— Это другой вопрос, — уклончиво ответил Водолазов. — При чем тут религия? — пожал он плечами, кладя в стакан сахар. — Невежество, темнота — прямая дорога к попам.