Страница 10 из 72
— Нет, зачем против отца? Против председателя, который не желает смотреть на мир обоими глазами. И фельдшерицу ты обижаешь, бежишь от нее. Сегодня она всю ночь рыла землю. Родники мы искали... Про это дело уже знает секретарь райкома партии товарищ Мусатов. Я ему написал... Одноглазый ты, батя, одноглазый...
Матвей Сидорович громко рассмеялся:
— Шестьдесят лет прожил и не знал, что я при одном глазу. Ну тебя к чертям, сынок! Езжай-ка ты домой, отдыхай, набирайся сил, артиллерист. Я на своих двоих забегу к Водолазову. — Он решительно покинул машину и, не оглядываясь, тяжелой, стариковской походкой пошел по дороге, ведущей в военный городок. Его сутулые плечи слегка покачивались, но голову он держал гордо и прямо.
— Батя! — Александр догнал отца, посигналил. Тот остановился. — Садись, батя.
Околицын молча втиснулся на сиденье. Через минуту, когда машина уже набрала скорость, вздохнул, покачал головой:
— Старею, Александр, старею... Говоришь, одноглазый?.. Может быть, ты и прав. Годы... Шестой десяток закруглился. Пора и смену требовать.
Водолазов не любил длинных докладов, как не любил, чтобы в разговоре с ним подчиненные держали себя истуканами. Особенно донимал его этим подполковник Крабов — при докладах мучил до душевной боли. Сухонький, небольшого роста, с мясистым носом, Крабов обладал необыкновенным басом: он не говорил, а гудел густо, как труба. Когда Околицын изложил свою просьбу, полковник позвонил Бородину, чтобы посоветоваться, как отнестись к просьбе председателя колхоза. Секретаря партийного бюро не оказалось на месте. Пришлось обратиться к заместителю по строевой части.
Крабов прогудел в трубку: «Есть, сейчас явлюсь, товарищ полковник».
Матвей Сидорович, держа портфель на коленях, сидел у самого стола.
— Значит, не хватает машин и людей? — Водолазов для чего-то потрогал оконную портьеру. — Скоро у вас будут люди. Хороших хлопцев получите из армии.
— Может быть, кто и получит, только не наш колхоз, Михаил Сергеевич.
— Это почему же?
— Ну кто пойдет?.. Горы, лес, морозы, жара. Климат не тот.
— Пойдут, Матвей Сидорович. Нагорное — место перспективное. Завод строят. Будет тут и жилье, будут и театры.
Околицын усомнился:
— Нет. Порядок не тот. Вы своих солдат, которые будут увольняться, не направите в наш колхоз? Никто вам этого не позволит. А мы взяли бы их с радостью. Да что там говорить, одна мечта! Вот вы, к примеру, Михаил Сергеевич, могли бы у нас остаться, если бы решили уйти из армии?.. Что, затрудняетесь ответить?
«Пронюхал, что ли, о моем рапорте?» — подумал Водолазов и, сощурив глаза, произнес:
— А должность найдется?
— Вам-то? Что за вопрос! Вот принимайте хоть сейчас. — Матвей Сидорович протянул портфель. — Принимайте, товарищ полковник. Что? Не желаете? То-то и оно! А говорите... Хлопцы, они солдаты-то хорошие, но идут больше в город. — И, помолчав, шепотом спросил: — Может быть, вы и в самом деле надумали надеть гражданский костюм? Коли армия сокращается, рапорт на стол — и к нам в председатели. Очень стоящее дело, и место перспективное...
Водолазов вскинул взор на Околицына:
— Уговариваешь?
— Значит, робеете? — покачал головой Околицын.
— Не так сказано, — мечтательно произнес полковник. — «Робеете!» Не то... А вообще-то мы не сробеем, Матвей Сидорович, всему свое время, — врастяжку произнес Водолазов и снова поймал себя на мысли: «Пронюхал. Точно, пронюхал».
Вошел Крабов, выпрямился перед Водолазовым, загремел:
— Слушаю вас, товарищ полковник!
— Лев Васильевич, можем мы выделить две-три машины колхозу? Надо помочь подшефным.
— Помочь-то можно, товарищ полковник, но нарушим приказ... Полковник Гросулов категорически запретил отрывать людей от боевой подготовки.
— Знаю, — подтвердил Водолазов. — Но ведь просят, как же поступить?
— Вы — командир, как прикажете, так и будет, — уклонился Крабов от прямого ответа.
— Командир... Это верно, — вздохнул Водолазов. — Но у вас, Лев Васильевич, свое мнение есть, вот и посоветуйте.
— Есть, товарищ полковник. Думаю, что надо отказать.
Околицын вскочил со стула, торопливо заговорил:
— Товарищ подполковник, это нехорошо. Хлебушек, он вот как нужен стране. Поймите: солдаты, они и в дождь и в стужу могут стрелять, а колхозник зависит от капризов природы. За невыполнение в срок уборочной меня за грудки возьмут в райкоме, шею так намылят... С товарищем Мусатовым придется объясняться.
— Но и нам не простят, — сказал Водолазов и, почесав пятерней седеющую и слегка вьющуюся шевелюру, решил: — Ладно, пришлем, Матвей Сидорович, пришлем.
Околицын облегченно вздохнул.
— Спасибо, товарищ полковник, выручили. Ну, я побежал. Теперь я все больше пешочком мотаюсь, — схитрил Матвей Сидорович, чтобы еще больше разжалобить офицеров.
— А где же ваш «газик»? — поинтересовался Водолазов.
— Автомобиль есть, а шофера нет, на косовице он, трактор водит.
— А сын? Ведь он же в отпуске? Ефрейтор Околицын у нас не только отличный наводчик, но и хороший автомобилист. Мог бы эти дни и повозить отца.
— Ну его... — махнул рукой Матвей Сидорович. — С ним рядом находиться — все равно что присутствовать на бюро райкома, когда ты провинился в чем...
— Критикует?
— Шпигует на каждом километре, — признался Матвей Сидорович и захлопнул дверь за собой.
Довольный тем, что удалось уговорить военных, он, садясь в машину, подмигнул сыну:
— Порядок, Александр. Гони теперь в правление...
...Крабов продолжал стоять навытяжку. Водолазов покосился на него, спросил:
— Лев Васильевич, вы что-то хотите сказать мне?
— Разрешите доложить, товарищ полковник?
— Что случилось? — Водолазов собирался уходить домой. Он снял фуражку, но не повесил ее, а бросил на стол.
— Лейтенант Узлов подал рапорт, просит уволить его в запас.
— Так, — процедил сквозь зубы Водолазов. — Покажите мне рапорт.
— Есть!
— Что вы: «есть» да «есть». Нельзя ли попроще? — заметил Водолазов.
— Есть! — словно выстрелил Крабов. — Вот рапорт лейтенанта Узлова.
...Был тот час, когда еще чувствуется ушедшее за горизонт солнце, угадывается его свечение, когда уже нет теней, но деревья, дома, почерневшие горы, холмы еще видны, хотя уже сгладились, пропали их очертания. Водолазов любил такой час, любил потому, что он приносил ему отдых, прохладу и что-то необъяснимо радостное. Но сейчас, идя домой, ничего этого не замечал, ничто его не радовало. Рапорт Узлова... Он почти запомнил его наизусть.
«...Рано или поздно, вы это хорошо знаете, товарищ полковник, часть офицеров уволят в запас. Я решил это сделать сейчас, когда мне двадцать три года, когда я имею полную возможность поступить в институт, получить высшее образование и потом, имея хорошую специальность, успешно работать в народном хозяйстве».
Какое же решение он, командир полка, должен принять? Отказать?.. Когда-то Водолазов был словно лихой джигит, который не мыслил иной жизни, как в седле, в галопе. Он мчался без остановок, и никогда не возникал у него вопрос: куда и зачем — все было предельно ясно и просто. Он командовал батареей, дивизионом, полком. Его перебрасывали из части в часть, из одного гарнизона в другой, и он мчался, мчался, преодолевая рытвины и ухабы армейской жизни... И вот — ранения, болезни, годы сказали свое решающее слово. А тут ракетная техника идет на смену ствольной артиллерии. Ото всего этого у Водолазова такое чувство, будто кто-то выбросил его из седла и он оказался пешим, не приспособленным к новой обстановке.
«Что пишет, мальчишка!» — пытался Водолазов осудить Узлова, но тут же вспоминал свой рапорт. «Пятьдесят лет, — рассуждал он. — И не стар, и не молод. Можно начать новую жизнь, вернее, продолжать эту же, но в другом качестве... В другом... Пятьдесят лет — и можно и нельзя... Конечно, пенсия... Но пятьдесят... Для мужчины это не так много. Но все же не двадцать три!.. Не я ли ему пример подал?» От такой мысли Водолазов вздрогнул, сжало сердце. Полковник огляделся по сторонам — никого нет. Холодной рукой положил таблетку под язык. На душе не полегчало, и он упрекнул себя: «Лечишься, да не от той хворобы».