Встреча с чудом

Скамейки были вынесены. Среди зала ребята укрепляли на крестовине густую ель. Макушка ее торчала пальцем, а внизу, расширяясь колоколом, ель разбросила свои лапы метра на три. Пышные лапы были отменные, одна к другой, без малейшего изъяна. Они лежали друг на друге так густо, что и ствола не было видно.

— Королева тайги! — гордо сказал Космач, срубивший эту елку. Он смущенно посматривал на Асю и все ходил вокруг да около. Наконец кашлянул и спросил:

— Сердишься?

— Сержусь.

— Сдуру я это ляпнул. Так что не сердись.

— Ладно. Не буду.

Обрадованный Космач отошел.

В зале пахло тайгой, свежестью мороза, смолкой, пнями, мхом. Раздавалась сочная пальба пылающих печей. Это напомнило Асе какие-то старинные милые книги. В них герои собирались около больших каминов, в которых трещали, пылая, сосновые поленья, и кто-нибудь из героев рассказывал волшебную историю, зимнюю сказку.

Космач, Любава и другие ребята прибивали к стенам еловые лапы, совали их за портреты, связав гирляндами, вешали над сценой.

Что-то весеннее, жадное, ноющее колыхнулось в душе Аси. Она вспомнила недавние истерические выкрики Ии, чавкающую черную пасть во льду и тряхнула головой. «Прекрасна жизнь. Прекрасны ее огонь, пурга, ели!» — мысленно сказала Ася. Ее девятнадцать юных лет громко твердили об этом.

На весь зал звучало радио. Передавали новогодний концерт по заявкам слушателей. Это все были музыкальные приветы.

Колоколов и Славка украшали елку. Ася, сидя у печки, нанизывала на нитки клочки ваты. Ия подвешивала их к потолку, и получалось так, будто в зал сыплется крупный снег. И нет конца этому снегопаду.

Ася подбросила в печку дров и вдруг почувствовала себя так уютно и так ей захотелось, чтобы добрый, веселый фантазер рассказал какую-нибудь необыкновенную историю. Но эту историю сочиняла вокруг нее сама жизнь. Жизнь сочиняла историю о маленьком клубе среди студеной ночи, о зале, пропахшем еловыми лапами, о стреляющих печах, о двух влюбленных, которые украшали королеву-ель, о музыке, прилетевшей за сотни-сотни километров через мрак, тайгу и угрюмые горы, о девушке, ждущей у печки доброй сказки, и о лохматом снеге, который все падает и падает и никак не может долететь до пола.

Ася видела, как Колоколов и Славка у елки подавали друг другу игрушки, как старались коснуться руками друг друга, как разговаривали глазами, улыбками. Они все дальше и дальше уходили за ель, а после них на еловых лапах медленно кружились золоченые шишки, спичечные коробки, обернутые серебряной, звонко-хрустящей бумагой от шоколадных плиток, сияющие шары, звезды, ало-серебряные рыбки, ватные снегурочки. Нитки не были видны, и поэтому Асе казалось, что все это пестрое, сверкающее медленно роилось вокруг ели, выбирало, куда бы сесть.

Ася вдруг заметила, что белокурые, кольчатые волосы Славки стали снова длинными, упали на плечи, на спину, она, должно быть, отращивала косы. И растерянная Ася не знала, что ей думать. Первая любовь Славки вызывала у нее нежность, желание оградить сестру от печали, сделать ее счастливой, и в то же время эта внезапная любовь вставала новой преградой на пути к морю. Глядя на расцветшую, статную Славку, Ася вдруг почувствовала, что сестра не дойдет до моря, что для него она слишком уютная, домашняя, женственная. Для нее море — это всего лишь порыв юности, и только. Она и сама уже, наверное, почувствовала это и сейчас лишь притворяется и перед собой и перед нею, Асей. Больно было делать это открытие. Опять одинокой почувствовала себя Ася и даже как будто преданной близким другом. «Она ни в чем не виновата. Зачем же так думать о ней? — уговаривала себя Ася. — Каждый идет к своему. И важно прийти к своему, а не к чужому. Славка шла к морю, а пришла к тайге. Она сама еще не знает этого».

Грустные мысли сливались с печальной венгерской песней о журавлях, которая лилась из приемника. Ася закрыла глаза, чуть покачивала головой в такт музыке.

Ия остановилась, заслушалась, глядя в ледяное окно немигающими, тоскливыми глазами.

Когда песня кончилась, диктор сказал:

— Последние ночи перед Новым годом всегда полны поэзии. Не спится поэтам. Они бродят и бормочут стихи. Вот и к нам в студию заглянул на огонек поэт Лев Чемизов...

— Ася, слышишь? — закричала Славка, выбегая из-за елки. Ася не ответила и даже не открыла глаз.

— Ребята, девочки, Ия, слушайте. Это выступает Лев Чемизов. Мы знаем его! — кричала Славка.

В зале стих шум, стук молотков.

— Хотелось бы рассказать вам сегодня какую-нибудь славную, новогоднюю новеллу, — зазвучал голос Левы. — Но жизнь так интересна, что лучше ее не сочинишь. И я просто решил рассказать историю невыдуманную, действительную. Я расскажу о том, как внучки моряка с мятежного броненосца «Потемкин» добираются до моря. Сестер-близнецов звать Ася и Славка...

Ия удивленно посмотрела на сестер. Она еще не знала их истории.

Чемизов рассказывал все, как было, и в то же время он озарил эту историю таким светом, что даже для самих сестер она прозвучала как зов куда-то, как еле слышимая песня за стеной.

И вдруг они увидели себя по-другому, поняли себя иначе, почувствовали себя значительней, красивей.

Ия опустилась на ящик у окна, неотрывно смотрела на сестер.

— Труден их путь, много препятствий лежит перед ними, — задумчиво звучал голос Левы, — но свет далеких маяков все ближе, все ярче. Внучки погибшего борца отважно идут к океану. Знайте, забайкальцы! Они сейчас среди вас, они дошли до нашей земли, пьют воду из наших рек. Помогите им! Впереди у них еще год пути — год труда. Сейчас они в далекой Каларской тайге. Сестры, пусть не меркнет ваша мечта! Идущий — придет! И не забывайте великие стихи:

Едкие, неодолимые слезы прихлынули к горлу Ии. Она пыталась судорожно проглотить их, и поэтому лицо ее исказилось. Ей так захотелось юной, светлой чистоты, счастья, дороги к морю, что показалось — сейчас она вскрикнет, забьется в истерике.

— Поздравляю вас с Новым годом! Пусть моим приветом прозвучит для вас песня о любви — «Песня Сольвейг».

И вот уже возникла эта несравненная песня. Ася крепко сжала густые ресницы. Душу ее переполняли гордая отвага и яркая вера. Асе казалось сейчас, что она все может, все сделает. Она не предаст мечту, она поведет свой корабль. Она поведет его, несмотря ни на что.

— Да чего ты молчишь? — тормошила ее Славка. — Ты слышала, что он нам сказал? — Стоя сзади, она запрокинула голову Аси, целовала ее лицо с закрытыми глазами. На Асиной шее бились две жилки, приоткрытые, шершавые от мороза горячие губы дрожали.

— Успокойся, дурашка, — шептала Славка, платком вытирая ее лицо, — все исполнится, что загадано.

— Нет, Славка, тебе не по пути со мной, — ответила Ася, прижавшись щекой к ее упругой груди. — Это ведь я прощаюсь с тобой. Расходятся наши дороги.

— Что за бред! Почему расходятся?

— Ты уже ушла от меня. Ты еще этого сама не знаешь, а я знаю. Вспомни историю красавицы Евдохи. Пойдешь со мной и будешь заглядывать во все лица, искать рыбака.

— Ты хочешь, чтобы я тебе повторила московскую клятву? — спросила Славка. Ася уловила в ее голосе смутную неуверенность.

— Не надо. Этим не шутят.

А с потолка все шел и шел густой снег и все не мог долететь до пола.

У Аси было такое чувство, как будто удивительный фантазер склонился к ней и рассказал удивительную историю.

И другие, должно быть, почувствовали что-то вроде этого. Бросив работу, они подходили к сестрам, рассаживались вокруг на полу, на дровах. Ия тоже подошла, прислонилась к стене, смотрела в пол немигающими, напряженными глазами. Всех коснулось что-то необычное, и каждый вдруг о чем-то смутно затосковал, точно услышал зов. Но чей? Куда? Или это песня повеяла красотой? Или стихи всколыхнули что-то спавшее в душе? Или эта история сестер каждому напомнила о его море, к которому он еще не пришел? Лица у всех посветлели, стали красивее, точно все слушали тихую песню из-за стены.