Встреча с чудом

А Славка думала: какая это у нее счастливая, удивительная ночь...

На путях безверия

Утром, покормив лисиц, полная надежд, Ася побежала к Корнееву. Пурга несла тучи снега. Из них вылетела оленья упряжка и опять утонула в снежном кипении. Отряхнув шапку и пальто, веником обметя унты, она вошла в кабинет. Ее обдало теплом.

Хрупкая девушка-эвенкийка, с припухшими щелочками глаз, кричала в трубку:

— Банк? Зоя, у тебя тушь есть? Мне бы три комсомольских билета заполнить... Жаль, жаль!

Корнеев встретил Асю неожиданно строго.

— Понимаешь, какое дело, — проговорил он, не глядя на нее и перекладывая без нужды газеты и журналы. — Был у директора инструктор Зимогоров. Занимался твоим вопросом. Ну и пришел к выводу... Вот, прочитай, — он подал Асе ее заявление.

— Редакция? — кричала девушка. — Володя! Тушь у вас есть? А может быть, капельку найдете?

На заявлении стояла резолюция инструктора: «Как показывают завскладом и зверовод, А. Иевлева пыталась похитить шкуру лисицы путем ее упрятывания в опилки. Оправдывающих ее документов и фактов не обнаружено. Ничего, исходя из этого, предпринять не представляется возможным».

— Видишь, какое дело, — строго заговорил Корнеев. — Татауров — человек авторитетный в области. На хорошем счету. Мы не можем без фактов в руках нажимать на него. У него факты, а у нас что? Одни твои слова!

Ася потрогала свои щеки, пальцам стало горячо.

— Значит, ему можно верить, а мне нельзя? — спросила она звенящим голосом.

Корнеев пожал плечами.

— А как прикажешь разговаривать с ним? Ведь мы должны сказать ему, что он ошибся. А чем мы ему докажем это? Одной интуиции, дорогая, мало.

— Значит, вам плевать, что я остаюсь воровкой? Вам важнее не обидеть авторитетного директора? Конечно, кому же поверить — известному директору или неизвестной девчонке, — лицо Аси затвердело, глаза сверкали насмешливо.

— Никто так вопрос не ставит! — рассердился Корнеев. — Но ты дай нам хоть какие-нибудь доказательства.

— Вам мало честного слова? — в упор спросила Ася.

— Честное слово! — воскликнул Корнеев. — Это всего лишь слово!

— Паспортный стол? — Кричала в трубку девушка. — Иван Фомич, выручайте! Тушь нужна. Я уже по всему поселку выплакивала!

— Значит, вы меня считаете воровкой? — требовательно спросила Ася.

— Слушай, Иевлева, как ты странно ставишь вопрос! — возмутился Корнеев.

— Я спрашиваю, вы считаете меня воровкой или нет? — настаивала Ася.

— Ты хочешь, чтобы мы шли к Татаурову с голыми руками против яркого факта?!

Ася с презрением посмотрела на Корнеева, разорвала заявление, бросила его к печке и вышла.

Она брела среди снежных вихрей, брела и думала: «Татауров — равнодушный хам, Дорофеев — человеконенавистник, а Корнеев — трус. Зачем они на земле? И откуда они взялись? Они не верят человеку».

Около школы ей повстречалась Ия Коноплева. Худая, с тощей шеей, с подергивающимися губами. Ее мятое пальто было в пуху, в оленьих шерстинках, в пятнах от извести. Две пуговицы болтались, едва держась на нитках.

— Мерзавцы! Подлецы! Я уже все знаю! — проговорила она. — А чего еще можно ожидать от людей?! Я спрашиваю тебя, чего еще можно ожидать от них?! — страстно допытывалась Ия.

Ася смотрела на фиолетовый от чернил кончик пальца, что торчал из продранной перчатки. Ей стало жаль Ию.

— Зайдем ко мне, Ася.

Асе давно уже хотелось по душам потолковать с этой девушкой, как-то помочь ей.

В комнате Ии было пусто. Кое-как застланная кровать, две табуретки да стол, заваленный грудой мятых кофточек, платьев, чулок и каких-то истрепанных книг. На освобожденном уголке стояла тарелка с головой селедки, консервная банка с полувырезанной, загнутой, зазубренной крышкой. Банка до краев была набита окурками.

В комнате изо рта валил пар. В углах сверкала изморозь. Со стекол на подоконники сполз лед. Ася не стала раздеваться.

Ия все сгребла со стола в охапку и, роняя на пол книжки, носки, бросила на кровать.

— У нас ведь как рассуждают? «Совхоз выполняет план, о нем кричат газеты — значит, директор прекрасный человек!» — заговорила Ия, швырнув на кровать шапку. Не сняв пальто, она села к столу, сунула в рот папиросу, ломая спички, прикурила.

— Вот за какую зацепку держатся все эти татауровы! А как он к людям относится? Это существенного значения не имеет! Татауров не хочет тебе зла, но Татауров не хочет тебе и добра. Просто ему все равно. Он равнодушен! Он — хам!

Ася сидела, подавленная этой нежилой комнатой, видом опустившейся девушки, ее судорожными движениями, точно Ия все время хватала раскаленные угли.

— Зачем ты куришь? — с упреком спросила Ася.

— С такими людьми не только закуришь, но и запьешь! — Ия откусила кончик папиросы, выплюнула на пол. — Противно все!

Она вдруг истерически обрушила на Асю поток злых слов, смешанных со слезами. Она с отвращением рассказывала о своей работе, о ненавистных ей учениках, о директоре, который измучил ее придирками, нагоняями, о педагогах, которые осточертели со своей критикой, о сухости, о черствости, о злобности человеческого сердца.

— И ты хочешь, чтобы я верила после этого людям? Да я бы многих из них в ложке утопила! Ты еще все это испытаешь на своей шкуре, — говорила она, кривя губы, перегибаясь через стол к Асе. — Сейчас они сделали из тебя воровку — подожди, то ли еще будет! И выбрось из головы всякие красивые затеи, всякие мечты, чтобы потом не терзаться. Мечтам не дадут сбыться. Их испакостят!

Асе неприятно было слушать Коноплеву, но в то же время она видела, что Ия говорила немало и правды. Ведь существуют же чугреевы, татауровы, дорофеевы. Неужели они помешают, и не быть тому, чего хочется, не дойти туда, куда шла. Асе стало душно. Она расстегнула пальто.

А вспыхнувшая Ия вдруг погасла, бессильно обмякла, на старообразном лице ее проступила усталость и брезгливость. Она снова закурила и, морщась, вяло продолжала:

— Подожди, еще вся ложь впереди. Ты еще хлебнешь ее и вспомнишь меня. Вот встретишь парня, будешь молиться на него, всю себя с восторгом отдашь ему, а он в этот же день в углу будет тискать какую-нибудь соседку.

— Ия, что ты говоришь! — воскликнула Ася, глядя на нее испуганно.

— Правду говорю! — опять вскипела Ия. — Все мужики таскуны! Смотрят на нас, как на дичь. Охотятся! Противно! Жена в роддоме, а он у любовницы.

Ия зло щурила глаза и то выкрикивала, то переходила на свистящий шепот. Асе стало жутко. Она не хотела, но все же чувствовала, что поддается ее настроению. Как загипнотизированная, следила она за Коноплевой. А от той струилась горькая сила, сила отчаяния, полного безверия.

— А наш брат, бабье, лучше ли?

— Не надо! Не надо! Хватит! — попросила Ася.

— У меня в Воронеже соседки были. Сестры. Назовут мужиков, гуляют. А потом по очереди уходят с каждым в другую комнату. А там лежит парализованная мать. От их ложа любви до ее кровати — два шага. Она лежит, все видит, а двинуться не может...

— Довольно! — Ася вскочила. — Ты врешь все!

— Клянусь своей матерью, так было. Ты еще наивное, мокрогубое дитя! Чего ты хочешь от людей? Я старушку как-то встретила. Просит милостыню. А у нее, оказывается, сын инженер и две дочери замужем...

Ася почувствовала, что она сейчас ударит Ию, в глазах рябило. И она встречала таких же брошенных матерей. А Ия все швыряла и швыряла в нее страшными, низкими, грязными историями. И самое жуткое было то, что действительно такое случалось, Ия взяла эти истории из жизни. И все-таки душа Аси отбивалась от них, возмущалась, не могла согласиться.

— Ты врешь на людей! — крикнула Ася. — Ты опустилась! Ты жалкая, бессильная, озлобленная! Ты нарочно выбираешь в жизни всякие гадкие истории. Ты гадкие поступки гадких людей приписываешь всем! — Ася смотрела на Коноплеву гневно. — А я знаю — люди умные, добрые. Мы сидели в Москве без денег, спали на вокзале. А незнакомый человек за свои деньги привез нас сюда...