Встреча с чудом

Это опять жизнь приоткрыла ей новый уголок свой, встревожила все ее существо, пробудив жгучее любопытство.

Вечером она вышла на тихой станции, подошла к решетке вокзального сквера. Сгущались грустные сумерки. В пустой аллее стояла сырая скамейка. Лужи, грязь, палый лист. На листьях валялся окурок. Кто-то только что сидел здесь. Над окурком вилась длинная синяя прядка дыма. Вилась тоскливо. Окурок был искусан. В луже плавали клочки письма, на них расползлись фиолетовые буквы. Ася долго смотрела на дымок в сумерках. И столько было печали в этом дымке, что Ася запомнила его навсегда. И на миг жизнь показалась ей совсем невеселой. Нет, никого и ничего она не хочет! Пусть будут только корабли! Нет, нет, никогда с ней не может случиться .подобного! Она никого не любила, да и не хочет любить. Зачем ей это?

А мать, отец? Ведь она любит их, и еще как! Ну и что же? Ну и что же? Нельзя же всю жизнь сидеть под маминым крылышком... Вот через два часа будет родной город...

Ася металась по всему вагону, от окна к окну. Она то жадно смотрела на мелькающие знакомые полустанки, то начинала лихорадочно разворачивать кулек с конфетами, чтобы свернуть его еще красивее. Это был их подарок матери.

— А папе... папе ничего нет! — воскликнула она. — Чего бы ему купить?

Долго ломали голову, и вдруг Лева закричал:

— Ура! Выход найден! — он выдернул из кармана пиджака изогнутую трубку из верескового корня. Она лежала в красивом замшевом кисете с кистями.

— Спасибо! — от всей души сказала обрадованная Ася. — Вот это подарок так подарок!

Она бережно положила трубку в кулек с конфетами. И опять бросилась к окну. Но не стоялось на месте, и она вернулась в купе.

Славка тоже была сама не своя. И она томилась, не зная чем. заняться.

— Вот как батя ввалится в купе да обеих нас ухватит за шиворот, тогда запоем мы с тобой! — проговорила она бодрясь.

«Останутся. Не вытерпят», — подумал Чемизов.

Сестры бросились к окнам: замелькали огни, знакомые постройки. Сотни километров ехали среди незнакомого, невиданного, и вдруг родной островок: город детства. Они узнавали исхоженные ими улицы, здания, в которых не раз бывали, тополя, скверы, которые росли вместе с ними. А вот и дом их, такой знакомый до последнего сучка.

Лицо Славки стало пунцовым, а лицо Аси — бледным.

Проплыл ярко освещенный перрон, исхоженный их ногами, фигурный, с башенками, старинный вокзал. На него сыпались с .тополей листья. Ася и Славка быстро одевались, путаясь в рукавах пальто. Поезд остановился. Сестры подняли воротники, закутали шарфами лица, натянули на глаза шапочки.

«Останутся», — уныло подумал Чемизов.

— Значит, я к Косте, а ты к нашим окнам. Только осторожнее, — распорядилась Ася.

Она выпрыгнула из вагона, легко промчалась в диспетчерскую, припала к окошку.

- Ты откуда? Ты вернулась? — бросился к ней Костя.

Она схватила его за рукав, теребила.

— Нет, нет! Еду дальше. За озеро Байкал. Милый Костенька! Я очень соскучилась. Зайди к маме, скажи: все в порядке. Вот передай записку и кулек.

— А как же, понимаешь, с училищем?

— Училище будет. Мы здоровы, скажи. Я тебя буду вспоминать. Прощай же!

Не успел Костя придти в себя, как она исчезла.

Ася пронеслась по перрону, узнавая знакомых носильщиков, киоскерш, работников вокзала. Она бесшумно распахнула калитку. Славка притаилась у окна в мамину комнату. В нем горел свет. Окна в комнате сестер были темными, унылыми, как в нежилом помещении. В освещенном окне медленно проплыла большая тень.

— Папа, — прошептала Ася.

— Стукнуть в окно? — спросила Славка.

— С ума сошла!

— Заскочим в дом, обнимем их — и обратно! Ведь переживают они, — отчаянно зашептала Славка.

— Тебе отец покажет «обратно»!

— Мы подло мучаем их!

— Молчи!

Весь подоконник завален дозревающими помидорами. Сестры сажали и поливали их вместе с мамой. Как чудесно пахнет помидорный лист! Вот оно, вот оно, родное, удобное, спокойное. Вот сейчас бы взять чемодан из вагона — и все, конец всем тревогам, всей темной неизвестности. Через две минуты они войдут в свою милую комнатку-каюту, их встретят знакомые, привычные вещи и книги. Отец и мать, журя, обнимут их. Зашумит на столе самовар.

А через два-три дня они будут спокойно работать на этом знакомом вокзале среди знакомых людей, а через два года спокойно пойдут учиться в транспортный... Все так славно, просто и не очень-то уж трудно... Ася упрямо сдвинула брови, сердито шепнула:

— Пойдем! Пора!

— Мама! Мамина тень! — громко вырвалось у Славки, и она шумно приникла к окну.

— Тише! — Ася оттащила ее за руку.

— Аська, а может... останемся? Еще хоть на годочек? — жалобно прошептала Славка, и неожиданно для самой себя всхлипнула.

— Ты что говоришь? Ты мямля или человек? Идем! — приказала Ася и не вытерпела, тоже припала к окну. Через нее стала заглядывать Славка, сорвалась с завалины, зашумела. Сестры бросились из садика. И только забежали в вагон, Костя объявил им отправление.

— Ты только представь, как беспокоится, мучается, страдает мама? И все из-за нас! Да и папе не легче, — всхлипывая, шептала Славка. — А мы жестокие дуры, черствые, сухие...

— Ничего, мы еще сюда приедем. Когда каникулы будут в училище. Приедем! — уговаривала Ася сестру.

Поезд тронулся. В купе вошел большеротый проводник и, ухмыляясь, подал Асе букет мокрых астр. Листья их кое-где были, испачканы раскисшей землей.

— Это вам от родного города, — прошлепал губами проводник.

Сестры удивленно переглянулись.

— А кто передал? — спросила Ася.

— Вам не известный, но вас знающий. Так он велел сказать. — Проводник растянул резиновый рот до ушей и вышел.

— Ничего не понимаю, — проговорила Ася, кладя букет на колени. Остро запахло землей, зеленью, дождиком, осенью.

Насвистывая, беспечно вошел Лева Чемизов и воскликнул:

— Астры?! Откуда?! «Цветы последние милей роскошных первенцев полей... Так иногда разлуки час живее сладкого свиданья».

Ася пристально посмотрела на него, подала букет Славке. Шаровары на коленях промокли от цветов...

И все это была жизнь...

Отец называл свою транссибирскую магистраль Дорогой жизни. Ася родилась и выросла около нее, знала ее голоса, дыхание, запахи. Но никогда не уезжала Ася так далеко по этой дороге. А дорога, выписывая плавные огромные зигзаги, неслась, ломилась через таежные дебри, через неоглядные степи, сверлила туннелями горы, грохотала через реки. Если бы сестры ночью взглянули на нее со спутника, то увидели бы огненный пояс, что размотался на восемь тысяч километров, до самого Тихого океана. На волшебном поясе огромными алмазными пряжками сгущаются созвездия огней — это вдоль дороги распалили свои костры города и села. Дорога властно притягивала к себе всю жизнь Сибири. От нее, как от чудовищного ствола, ветвями вьются в стороны другие, меньшие дороги, мерцают в темноте огненными пунктирами. Их так и зовут ветками.

Смотрела Ася в окно и понимала дорогу, ведь Ася была дочерью машиниста.

Неслись и неслись сверкающие составы скорых и экспрессов, мелькали белые холодильники-рефрижераторы, красные теплушки, открытые платформы, угрюмые цистерны. Катился поток людей, машин, станков, бревен, пшеницы, тракторов. Вдоль дороги бежали веселые спутники ее — гулкие столбы, тянулись провода, по их жилам била беспрерывная молния энергии, света. А под грохочущей дорогой в трубах лилась жирная нефть. А над земной — жила невидимая воздушная дорога. За облаками, ревя, пожирали пространство крылатые лайнеры, падучими звездами катились через все небо их зеленые и красные огни...

Все в движении. Жизнь — это движение, и у жизни есть дорога...

Ревут паровозы, шарахают в землю снопы искр, полыхают адовыми топками, пыхтят и дышат котлами, со свистом вываливают тяжелый пар, похожий на снеговые комья. Сила, мощь! Но нет. Людям уже мало этой силы. Хрипло гудят, паровозы, и в ревущих глотках клокочет прощальная, смертельная тоска. На дорогу выбежали бездымные, сине-красные чистюли — богатыри электровозы. Их молодые гудки приятны, как музыка. И сразу стало видно: одряхлел паровоз, напрасно угрожает адовыми топками, близок его конец. Как бы ни был могуч старик, но он старик.