Чёрный петух

— Вот и не поеду, знайте же!

И не поехал, остался на похоронах, которые прошли хорошо, в полном порядке. Правда, народу было маловато. Люди, эти нынешние люди, так спешат. Спешат все, у всех находятся какие-то дела. Но как можно так спешить? Куда так тешат? Сие непостижимо.

Ну, да что там! Тело девочки все же предали родной земле по всем правилам — никаких упреков тут не может быть. Стихи Шимовича были более красивыми, чем обычно бывали у параскайского кантора, и, разумеется, почтеннейший Купойи расплакался, когда Шимович запел строфу, посвященную его супруге (жаль, что это не слышали канарейки кантора!):

Церемония прошла скромно, но участвовали в ней лишь добрые честные люди. Всего собралось десять-пятнадцать человек — древние старушки да нищие, госпожа Ваи (но на кладбище она не пошла). На кладбище покойницу оплакивали Жужа и один параскаец, некто Корпади, принявший участие в похоронах со скуки (у бедняга сломалась телега, вот он и пошел, чтобы убить время, пока кузнец починит); церковный служка нес впереди крест с петухом (крест вызывал любопытство и удивление у прохожих, несмотря на их спешку). За гробом, растроганный, с непокрытой головой, шел Йожеф Купойи, а рядом Винце, несущий горшочек с пеларгонией. Все было так печально… А люди вокруг так спешили, так спешили.

Но вот прибыли на кладбище — опустили гроб в могилу, и все кончилось. Винце склонился перед свежим холмиком и посадил пеларгонию в ногах могилы. Ну, а потом? А потом два скорбящих старика осмотрелись затуманенными от слез глазами и увидели, что на земле прибавился еще один могильный холмик. И больше ничего не случилось. На один холмик стало больше.

По дороге назад Винце разговорился с параскайским хозяином — Корпади, и они вдвоем стали тихо подсчитывать, во что могла обойтись господину Купойи вся эта история. Поп, кантор, гроб, могильщик, саван, катафалк, лекарства, доктор — получалась страшная сумма, равная примерно половине цены пшеницы. Теперь господин Купойи не сможет поехать на курорт лечить свои больные легкие.

И тут Корпади заметил:

— Выходит, значит, что мы вроде бы побыли на похоронах господина Купойи.

Это открытие, видно, даже понравилось ему: по крайней мере, пока чинили его телегу, он занимался каким-то нужным делом.

Да и самого Купойи одолевали подобные мысли, поэтому он свернул в боковую улочку, чтобы остаться наедине со своими тяжелыми думами. Пока он был занят делами, исполнить которые он считал своим моральным долгом, они, эти дела, находили одно на другое, и он поистине был одурманен ощущением того, что делает добро. Потому что это тоже сладкое опьянение. Купойи был настоящим большим ребенком. А ребенок, пока играет во что-нибудь или плачет из-за чего-либо, забывает обо всем на свете. Но теперь, после того, как Купойи все хорошо выполнил и наступило время возвращения домой, его сразу же привело в ужас то обстоятельство, что из выручки он потратил семьдесят форинтов.

Н-да, это горькая истина. И чем-то теперь она обернется?

Прежде всего, он не сможет поехать на курорт — оставшихся денег на это уже не хватит. Уже само по себе это очень неприятно, потому что жизнь — хорошая штука, а смерть ужасна. А во-вторых… О, во-вторых, разве он мог не думать о горе своей бедной старой жены, которая столько хлопотала, столько переживала, отказывала себе во всем ради того лишь, чтобы суметь послать мужа на лечение.

Никогда еще старый Купойи не чувствовал себя таким несчастным, как сейчас. А если бы он еще знал, что в проданную пшеницу были вложены и заработок Пали и деньги, скопленные верным Винце…

Перед его мысленным взором предстал их дом. Он словно увидел пса Шайо во дворе, ворона в клетке, корову Ришку у кормушки, фиалки в горшочках на окне; увидел он и госпожу, стоящую у ворот и всматривающуюся в дорогу, на которой должен появиться ее супруг. Что было бы, если бы, предположим, он прямо сейчас вернулся домой, слез с телеги, и благоверная сказала бы ему: «Наконец-то ты приехал, дорогой муженек. Ничего не случилось с тобой в дороге? Ну, слава богу! Шайо, да не прыгай же ты! Ну, продал пшеницу? Как удалось продать? — спросила бы она ласково, весело. — Но ты, наверно, голоден? Ну, входи же, входи и перекуси чего-нибудь! А потом — вот там мелок, на столе, и подсчитай!..»

Нет, нет! С горечью в душе Купойи отверг даже мысль об этом — оказаться в таком положении перед женой! Лучше уж броситься в Ипой.

Волнение настолько овладело им, что у него начался сильнейший приступ кашля; Купойи вынужден был прислониться к стене дома. Его вырвало с кровью. Ослабев, он присел на камень у ворот старой казармы. Он пытался собраться с мыслями, но перед глазами у него все расплывалось: дома, деревья, прохожие; все кружилось, как волчок. Наконец старик немного пришел в себя, но у него почти не было сил идти; с трудом он добрел до «Рака». Ему захотелось посоветоваться с Винце, но того еще не было, тогда он прошел в столовую, чтобы оплатить счет, и для подкрепления попросил стаканчик красного вина.

В столовой вокруг большого стола сидели бодёлайские дворяне и играли в «макао»[4]. Обычное дело после ярмарки. Толстяк Ваи банковал, и деньги, тоже как обычно, перекочевывали то туда, то сюда.

Купойи попивал свое красное, как гранат, вино, тоскливо понурив голову, и даже не взглянул бы на играющих в карты, если бы один из игроков, богатый бодёлайский сапожник Андраш Астовски (какая-то родня по линии жены) не узнал его.

— Эге-ге, шурин Купойи! Что вы там примостились в сторонке? Смотрите, сколько здесь денег — идите-ка сюда! Вы умеете играть в «макао»?

Кто-то из игроков ответил за него:

— Еще бы не уметь, ведь он же дворянин.

— Ну так мы потеснимся для вас. Испытайте свое счастье, шурин.

Купойи сверкнул глазами. Это очень кстати! Спасительная соломинка. Не само ли провидение шепнуло сапожнику, чтобы тот позвал его, желая выручить из беспомощного положения…

Не долго раздумывая, старик встал и подсел к столу, рядом с сапожником. Однако удача не желала быть к нему милостивой; он проигрывал банк за банком… И как можно было поверить в то, что божье провидение изберет своим посредником заурядного сапожника, в то время как за столом игроков сидел и его собственный служитель — бодёлайский приходский священник.

В стелющемся от трубок дыму Купойи снова закашлялся — грудь просто разрывалась, но он все сжимал дрожащими пальцами карты и неизменно проигрывал. Даже остальные игроки были смущены:

— Наверняка дядюшке везет в любви. (Еще измывались, наперсники сатаны!)

Тем временем вернулся Винце; он запряг волов и поджидал барина, чтобы ехать домой. Ждал, ждал его, но Купойи не появлялся. Наконец, после длительных расспросов Винце узнал от Жужи, что господин играет в столовой в карты.

Покачав головой, Винце пошел за ним. Бедный Купойи, с бледным, точно у покойника, лицом, сидел в окружении целой группы оживленно разглагольствующих типов. При взгляде на него можно было испугаться.

Винце стал у него за стулом и положил руку ему на плечо.

Старик вздрогнул и уставился на Винце остекленевшим взглядом лихорадочно горящих глаз, бросил карту, которую держал в руке (с нею как раз уплыли и его последние десять форинтов), встал, словно призрак, и, не сказав ни слова, позволил увести себя из столовой. Только когда они вышли наружу, на свежий воздух, он спросил неясным шепотом, как лунатик:

— Куда мы едем?

— Понятно, домой.

4

«Макао» — азартная карточная игра, заимствованная из Франции.