Страница 28 из 137
Почтеннейший Ковач был ошеломлен и восхищен. А когда подали роскошный ужин!.. Фамильное серебро, дорогое столовое белье из чистого льна с вышитым гербом Воротов: на золотом полосатом поле — вздыбившийся лев со стрелой в пасти… Н-да, ничего не скажешь, роскошь!
— Очень милая усадьба, друг мой! — с воодушевлением воскликнул дядюшка Пали после ужина.
— Ничего, жить можно, — скромно ответил Карой, — одна только беда: далеко, захолустье.
— Ах, разве это далеко! — бурно возразил старик. — Раз-два, и уже здесь! А какой восхитительный воздух! Вот что нужно моей Милике.
— Воздух, несомненно, прекрасная вещь, но вот общества здесь никакого. Ни одного дворянина поблизости.
— Чепуха! По крайней мере, некому заниматься сплетнями. Проживете и вдвоем. Ну и еще — как зовут господина управляющего?
— Мартон Антош.
— Вот в зимнее время этот почтенный господин и составит вам компанию.
— Благодарю покорно, — расхохотался Карой. — С тех пор как я знаю его, он только и рассказывает об этой битве при Пишки.
Он встал и, подойдя к старику, посапывавшему в конце стола, тупо устремив взгляд в пустоту, озорно крикнул ему над ухом:
— Эге-гей! Дядя Антош! Где вы оставили вчера битву?
— Мы остановились там, прошу покорно, — с готовностью отвечал старик, — когда Бем завидел в подзорную трубу русских…
— Да ведь этот старик — настоящее сокровище, клад для Милики! — весело перебил его дядюшка Пали.
— Ах, когда уж я дождусь того часа, чтобы передать ей добряка Антоша! Но для этого сначала нужна Милике.
— Ну, за этим дело не станет. Вы, сударь мой, сможете привезти ее сюда хоть на следующей неделе.
Итак, через несколько дней сыграли свадьбу.
Карой увез Милике в Герей, а я укатил в Пешт, и даль поглотила их.
Прошел целый год, и вот однажды решил я нагрянуть в герейский замок к молодым. Сказано — сделано. И в одно прекрасное утро я стоял на веранде замка с портпледом и саквояжем в руках.
— Барин дома? — спросил я у праздно стоявшей во дворе служанки.
— Нельзя войти — их милости еще не одеты.
— В такое-то время? В десять часов?
— А когда же им и понежиться, — отвечала она с озорством, — как не сейчас, в медовый месяц?
Доверие за доверие. Я игриво потрепал служанку по щечке с ямочками.
— Ах ты, душечка моя! Должно быть, много у вас меду, если его на четыреста дней хватает. Ведь уж больше года прошло со дня свадьбы.
Красавица в насмешливой улыбочке показала мне свои мелкие белые зубки.
— Ох, да как же вы это знаете! Ну и ну! Да нешто не четыре дня назад это было?
— Не болтай чепухи.
— Да полно вам! Свадьба была в субботу, а сегодня вторник.
— Ну, ладно, ладно, я-то ведь говорю о господине Бороте.
— Так и я говорю о господине Бороте.
— Ну, довольно. Сходи и посмотри, могу ли я войти. Через минуту она крикнула мне:
— Пожалуйте!
У стола сидели за завтраком совсем незнакомые мне люди: две пожилые дамы, молодая женщина в белом кружевном пеньюаре и какой-то господин с темными бакенбардами.
— Что вам угодно? — спросил он, шагнув мне навстречу.
— Я хотел бы видеть хозяина дома.
— Это я, — спокойно ответил тот.
— …господина Борота, — поправился я.
— Да, это я, к вашим услугам.
— Вы? — смущенно пробормотал я. — Как вы изволили сказать?.. Э-э… простите, сударь, но… как бы вам объяснить? Видите ли, мой друг Борот, который женился на Милике…
— О, то наверняка был другой Борот.
— Нет, нет! Этот самый Борот, Борот из Герея. Карой Борот.
— Ах, Карой! Я что-то слышал о нем, но лично не был знаком. Я — Дёрдь Борот. А с кем имею честь?
— Иштван Бибити.
— Бибити?! В таком случае ты — у себя дома, — живо воскликнул он приветливым тоном. — Я знаю твою семью. Вы ведь из Саболча? Гашпар Бибити — мой давний хороший приятель. Ну, это просто замечательно! Подать сюда стул! Ты, конечно, еще не завтракал. Ах да, позволь представить тебе: госпожа Ринг, моя теща… мадам Монфорт, тетушка моей жены, супруга венского банкира. А это — моя жена, Мария-ностра, наша Мария, ибо пока еще она принадлежит всем нам, всю эту неделю.
А когда мама и тетя уедут, она станет только Мария-меа, моя Мария.
И он так мило захохотал над этой плоской шуткой, что его веселость передалась и мне.
— Вот видишь, — продолжал он болтать. — Ты сам не заметишь, как забудешь, что попал к другому Бороту. Так просто ты от меня не отделаешься.
— А мне думается все-таки, что Карой и Милике хотят надо мной подшутить. Я так и жду, что они вот-вот появятся в одной из дверей.
Он прервал меня поспешно, несколько даже раздраженно:
— Ну что за навязчивая идея! Ни слова больше. Ты что пьешь? Чай? Кофе?
— Но, помилуй, все же это весьма странно: куда они подевались?
— Откуда я знаю! Надо думать, что живы-здоровы, если только не померли…
— Ты что, купил усадьбу?
Он нервно подвинул ко мне тарелку с ветчиной.
— Может, ветчинки? A propos[4], ты где живешь? В Пеште? Разумеется, захаживаешь и в казино. Сколько ставят там сейчас обычно на пики?
— Не знаю, — смущенно пробормотал я, — ведь я не читаю биржевого справочника…
Мой ответ невпопад заставил его настороженно взглянуть на меня: уж не сошел ли я с ума? Я же, покраснев, отвел глаза от столовых приборов и салфеток, на которых были те же гербы и тот же цветной узор, что и при Карое. Для того чтобы я окончательно потерял голову, не хватало только старого Антоша, который в этот момент, словно некое привидение, прошел под окнами в своих «бесшумных» ботах.
— Что это, и управляющий на месте?! — воскликнул я.
— Конечно.
— И он ничего не говорил тебе о Карое?
Дюри отрицательно покачал головой, потом с явным неудовольствием скороговоркой сказал:
— Вообще-то я расспрашивал Антоша, но он ведь не того… он только и знает, что твердит об этой несчастной битве при Пишки.
В течение дня я несколько раз еще заговаривал о Карое, но он все время переводил разговор на другую тему, причем лицо у него выражало явную растерянность. Прелестная «Мария-ностра» один раз даже спросила:
— О чем это вы все говорите?
— Ни о чем особенном, моя радость, ни о чем.
А мамаша каждый раз откладывала вязанье и подозрительно смотрела на нас своими рысьими глазками. В конце концов я сам счел за лучшее прекратить расспросы и удовольствоваться одним Боротом вместо другого. Ведь и Дюри оказался славным малым с мягкими манерами и веселым нравом. А дамы вообще были милейшими созданиями.
Словом, приехал я к ним, как чужой человек, а уезжал на следующий день, в их экипаже, с таким ощущением, будто мы сто лет знакомы. Молодая дама махала на прощание платочком из окна, а Дюри кричал мне вслед: «Жду тебя, старина, и как можно скорее!»
Четверка вороных скакунов, храпя, несла меня как на крыльях, а я, закрыв глаза и откинувшись на сиденье, погрузился в думы.
Да и на что было смотреть мне? Ведь все было знакомо еще с прошлого года: дорога, экипаж, лошади и даже конская сбруя.
Бубенчики, как и раньше, весело позванивали, копыта цокали, а колеса лихо постукивали на ухабах.
Вскоре я должен был уехать за границу, и с венгерскими джентри мне уже больше не приходилось встречаться, разве что в «Будапештском вестнике», в разделе объявлений, набранных мелким шрифтом. Я выписываю это любопытное издание. Оно напоминает дворянское казино. Одного за другим ты встречаешь там своих знакомых. И всегда можно увидеть кого-нибудь из «высшего общества».
Сидя за завтраком, ты раскрываешь эту газету и восклицаешь: «Ай-яй-яй, вот и Мишка Камути пожаловал!» Заглянешь в другой номер: «Ого, уже и Фери Четей здесь! Ай-яй-яй, и чего они так торопятся…»
4
Кстати (франц.).