Земля надежды

— Нужно закончить посадки весенних луковиц, — сказал он. — А еще заняться обрезкой и подготовкой к зиме. Я должен подготовить домик шелкопрядов, чтобы они перенесли зиму. Меня не будет где-то с месяц или около того. Если я вдруг понадоблюсь, вы всегда сможете послать за мной.

Эстер склонила голову. Джон встал из-за стола и подошел к двери.

— Я буду в саду, — сказал он. — Пожалуйста, уложи мне одежду для Отлендса и скажи парнишке, что сегодня мне понадобится лошадь. Я еще заеду в доки, посмотреть, может, появилось что-нибудь интересное для коллекций короля.

Эстер кивнула. Она и двое детей сидели в молчании, пока за Джоном не закрылась дверь.

Френсис подняла глаза, ее нижняя губка дрожала.

— Я думала, теперь, когда вы поженились, он все время будет дома.

— Не обращай внимания! — с наигранной бодростью сказала Эстер. — Нам столько всего нужно сделать. Нужно сделать фейерверк для дня Гая Фокса, а потом готовиться к Рождеству.

— Но я думала, он останется дома, — стояла на своем Френсис. — Он ведь приедет домой на Рождество?

— Конечно, — без следа сомнений ответила Эстер. — Конечно, приедет. Но сейчас он должен поехать и поработать в красивых садах королевы. Он ведь королевский садовник! Он не может все время сидеть дома.

Малыш Джон посмотрел на них и рукавом вытер молочные усы.

— Возьми салфетку, — поправила его Эстер.

Малыш Джон заулыбался.

— Я поеду в Отлендс, — твердо заявил он. — Буду сеять, и облезку, и поготовку. Я поеду.

— Конечно, — Эстер подчеркнула важность правильного произношения: — И сеять, и обрезку, и подготовку.

Малыш Джон с достоинством кивнул.

— А теперь я пойду, посмотрю своих солдатиков.

— Можно, я буду брать деньги с посетителей? — спросила Френсис.

Эстер посмотрела на часы, стоящие в углу. Еще не было девяти.

— Их еще целый час не будет, а то и дольше, — сказала она. — Так что беритесь оба за уроки. У вас целый час. А заниматься можете в комнате редкостей.

— Ну, Эстер, — жалобно протянула Френсис.

Эстер покачала головой и собрала со стола ложки и пустые мисочки из-под овсянки.

— Сначала уроки, — сказала она. — А ты, Малыш, аккуратно напиши в своей тетрадке все наши имена.

— А потом пойду облезать, — сказал он.

Эстер уложила одежду Джона и добавила пару баночек с летними заготовками в корзину с едой, которая должна была поехать за ним в фургоне. В день отъезда она встала пораньше, чтобы проводить его из Ковчега.

— Не нужно было тебе вставать, — неловко сказал Джон.

— Конечно, нужно. Я ведь твоя жена.

Он отвернулся и подтянул потуже подпругу своего гнедого жеребца, чтобы уклониться от ответа. Они оба знали, что после первой ночи они не занимались больше любовью, а теперь он уезжал неизвестно на сколько.

— Пожалуйста, ты там поосторожней при дворе, — мягко сказала Эстер. — Сейчас для людей с принципами нелегкие времена.

— Если меня спросят, я должен говорить то, во что я верю, — сказал Джон. — Я не лезу вперед со своим мнением, но и отрицать свои убеждения не собираюсь.

Эстер помедлила.

— Тебе ведь необязательно отрицать то, во что ты веришь. Просто можно промолчать и уйти от обсуждения, — предложила она. — Королева особенно чувствительна ко всем вопросам, связанным с ее религией. Она верна католической вере, и сам король все больше и больше склоняется к тому же. Так что сейчас не самое подходящее время для независимого, мыслящего человека, хоть для баптиста, хоть для пресвитерианца. Особенно теперь, когда он пытается заставить шотландцев молиться по молитвеннику архиепископа Лауда.

— Ты что, собираешься мне советы давать? — спросил он с ноткой раздражения в голосе, отчетливо намекавшей, что жена всегда занимает второе место по сравнению с мужем.

— Я знаю двор, — уверенно сказала она. — Я всю молодость там провела. Мой дядя все еще официальный придворный художник. Мне пишут с полдюжины кузенов и друзей. Я знаю, что там происходит, муж мой. Я знаю, что там нет места для человека с независимым мышлением.

— Едва ли им интересно, что думает их садовник, — с издевкой сказал Джон. — Точнее, всего лишь младший садовник. Меня еще даже не назначили на место отца.

Она снова помедлила.

— Им настолько интересно, что они вышвырнули шута Арчи только за то, что он пошутил над архиепископом Лаудом. А Арчи был в большой милости у королевы. Им очень даже интересно, что ты думаешь. Они берут на себя заботу о том, что думают все мужчины, женщины и дети. Вот из-за чего весь сыр-бор. Из-за того, что думает каждый человек в глубине собственного сердца. Вот из-за этого каждый шотландец до единого должен подписать свой личный договор с королем и поклясться, что он будет молиться по молитвеннику архиепископа. Они только и мечтают, как бы разузнать, что думает каждый человек в их королевстве.

Она помолчала.

— И они на самом деле могут задать тебе этот вопрос, Джон. И у тебя должен быть приготовлен ответ, который сможет их удовлетворить.

— У меня есть право говорить с моим Богом так, как я этого хочу! — упрямо возразил Джон. — Мне не нужно заучивать молитвы наизусть, я не ребенок. Мне не нужен священник, который будет диктовать мне, что говорить. И уж точно мне не нужен епископ, раздувшийся от гордыни и богатства, чтобы он говорил мне, что я должен думать. Я могу разговаривать с Господом напрямую, когда кладу Его семена в землю или собираю Его фрукты с Его деревьев. Тогда Он говорит со мной напрямую. И тогда я воздаю Ему хвалу. Я, конечно, пользуюсь молитвенником — но я не верю, что это единственные слова, которые слышит Господь. И я не верю, что из всех людей Господь прислушивается только к епископам, разряженным в стихари, и я не верю, что королем Карла сделал Господь и что служить королю означает то же самое, что служить Господу. И Джейн…

Тут Джон замолчал, его вдруг осенила мысль, что не подобает говорить со своей молодой женой о постоянной и непреходящей любви к ее предшественнице.

— Продолжай, — сказала Эстер.

— Джейн никогда не сомневалась в своей вере, даже когда умирала в муках, — сказал Джон. — Она ни за что не отказалась бы от своей убежденности в том, что Господь говорил с ней простыми, ясными словами и что она сама могла говорить с Ним. Она бы умерла за эту веру, если бы пришлось. И хотя бы ради нее, если не ради чего-нибудь другого, я не откажусь от своей веры.

— А как же ее дети? — спросила Эстер. — Ты полагаешь, она хотела бы, чтобы ты умер за веру и оставил детей сиротами?

Джон замер.

— Ну, до этого не дойдет.

— Когда я была в Отлендсе всего лишь шесть месяцев тому назад, только и было разговоров о том, какая у кого вера и как далеко каждый может зайти в своей независимости. Если король настаивает на том, чтобы все шотландцы молились по новому молитвеннику, он обязан требовать того же самого и от англичан. Если он развяжет войну, чтобы заставить их подчиниться, — а поговаривают, что он может это сделать, — то трудно усомниться в том, что в Англии он сделает то же самое.

Джон покачал головой.

— Все это ерунда, — сказал он. — Много шума и переживаний из-за пустяков.

— Это не пустяки, предупреждаю тебя, — непреклонно продолжала Эстер. — Никому не известно, как далеко может зайти король, когда ему придется защищать королеву и ее веру и скрывать свое собственное постепенное соскальзывание в католицизм. Никто не знает, как далеко он может зайти, чтобы заставить всех перейти в ту же веру. Он вбил себе в голову, что единая церковь означает единую нацию и что единую нацию он может держать в кулаке и править ею, не отчитываясь ни перед кем. И если ты будешь защищать свою веру в то же самое время, когда король будет защищать свою, то неизвестно, какие неприятности ты на себя навлечешь.

Джон ненадолго задумался, потом тряхнул головой.

— Может, ты и права, — нехотя согласился он. — Ты — очень предусмотрительная и осторожная женщина, Эстер.