Суд Рейнмена

Из реанимации, на ходу сдвигая с лица повязку, вышел хирург, он выглядел усталым и растерянным и избегал встречаться взглядами с людьми в коридоре. Паша понял, что хочет сказать им врач, но до последнего момента надеялся, что ошибается…

- Мы сделали всё, что могли. Простите. Но травмы оказались несовместимыми с жизнью. Сердце не выдержало. Мы пытались его стимулировать, но… Мальчик не выжил. Очень сожалею. Господи, да что же это с людьми творится?..

Митина мама поднялась с кресла, и вдруг, прижав обе руки к груди, стала заваливаться на пол. Ирина Андреевна и парень в шинели бросились к ней. А Паша метнулся куда-то вслепую, не разбирая дороги, давя в горле крик боли и ненависти, и опомнился, только споткнувшись о корень в больничном саду и с размаху шлёпнувшись на землю. Кто-то помог ему подняться. Паша поднял голову и увидел ту девушку, Ветку, её смуглое лицо и чёрные глаза на фоне наползающей на небо тучи.

- Это твой друг был? — спросила она, отряхивая Паше пальто.

- Мы в одном классе, — ответил Паша.

- Вон оно что, — Ветка откинула с лица растрёпанные чёрные волосы, и Паша увидел, какие у неё огромные глаза. — Его матери плохо, сердце прихватило… Ты-то сам как?

- Нормально.

- Молодец. Послушай, они что его, из-за денег так?

Паша рассказал ей всё, что слышал в аллее. Ветка ошеломлённо посмотрела на него совсем уже округлившимися глазищами, потом сказала:

- Ну, вообще! Зверьё какое. За две копейки! Волки бешеные! Если суд их оправдает, я им сама руки отшибу! — она вытащила из сумки спички и сигареты, закурила и вздохнула:

- У меня малому полгода. Теперь боюсь, а если когда он в школу пойдёт, ещё останутся такие уроды, тоже начнут дань собирать и метелить должников?..

- Я убью их, — Паша сам не знал, откуда у него взялись эти слова. — Когда вырасту. И они больше никого не будут бить и забирать деньги.

- А вот это ты брось, — тронула его за плечо Ветка. — Ещё жизнь себе портить из-за этих нелюдей. Хотя такое мурло действительно уничтожать надо. Пошли, тебя мать ищет.

Паша никому не повторил того, что сказал этой незнакомой девушке в больничном парке. Он вообще ни с кем не разговаривал о том, что случилось в парке, и мать старалась не напоминать ему об этом. В середине 80-х годов в СССР ещё не была организована психотерапевтическая помощь, и Паше пришлось переживать потрясение самому. Уже к 14 годам воспоминание о нём не так болезненно толкалось в его душу. Но тут появился Толька Робокоп, тоже побоями вымогающий деньги, и забытая боль взметнулась с увеличенной силой. Тогда он и вспомнил своё обещание.

И почему-то всякий раз, когда он вспоминал тот ноябрьский день, свой ужас и боль, ему всегда непременно вспоминалась и уродливая чёрная туча, расползающаяся по небу, когда он бежал по больничному парку, а через несколько минут, когда Ветка отвела его в здание, хлынул дождь. И в тот вечер, когда Робокоп прихватил его, дождь деловито шлёпал уже два часа, и ему было плевать и на Пашу, и на урода Тольку, и на всех. А через год Паша отплатил всем этим Толькам и Димонам, гнусавым дебилам, вечно орущим, гогочущим, матерящимся, лакающим вонючее пиво и способным избить кучей одного и ещё ржать и потешаться над жертвой, и в тот вечер тоже шел дождь…

Паша подумал, что после этого сможет жить спокойно, аллея сквера возле школы, реанимация, подворотня и осовелая от скуки толстая морда участкового, выставляющего их с мамой за дверь, больше ему не вспоминались. Но в восемнадцать лет это снова взметнулось, когда синюшный урод ударил ножом у выхода из кафе дядю Гошу. Именно тогда Павлу в виски впервые ударила боль от рвущейся наружу ненависти. Вызванный на поножовщину патруль не мог оттащить Павла от воющего на полу убийцы, пытающегося защитить разбитое лицо от побоев. А Павел яростно бил его руками и ногами — за Митю, за его маму, которая перенесла инфаркт у дверей реанимации, за потерянный взгляд хирурга, выходящего из операционной, за себя, за заплёванную подворотню и гнусавый голос Робокопа: «Ну ты попал, Уланов. Я ж тебе говорил, что будет, если платить не станешь!».

Шестеро милиционеров еле оттащили разъярённого Павла от скорчившегося от побоев убийцы.

Ещё через несколько недель боль толкнулась в виски Павлу когда он проходил мимо подростка, громко и нецензурно жалующегося дружкам на вредную соседку, мешающую ему сидеть вечером на лавочке с пацанами. Получив по шее от здоровенного свирепого парня, мальчишка не стал нарываться на новый тумак и поспешил заткнуться и сматываться, а Павел почувствовал, что боль вроде отпустила его.

- И ты начал выпускать свою ненависть в драках? — уточнила Синдия.

Павел кивнул и продолжал. Он довольно быстро заметил странную закономерность: приступы неодолимой ярости накатывали на него во второй половине дня, чаще всего — вечером, и почти всегда — в дождливую погоду, после дождя или перед осадками.

Однажды вечером Павел возвращался с банкета в честь открытия оружейного магазина его университетского друга, а в кармане куртки у него лежал компактный нож, убирающийся в рукоятку одним нажатием кнопки, подарок хозяина магазина. Павел спешил домой: уже стемнело, моросил мелкий противный дождик, машину Павел в этот день не брал, и, конечно, даже не подумал о зонтике. У продуктового магазина он заметил, что дождь усиливается и стал шарить в карманах в поисках таксофонной карточки, чтобы вызвать такси. Мобильник он, конечно, тоже забыл. Неохота была пилить на своих на двоих. И вдруг до него донеслись гнусавые вопли. У парадного входа яростно препирались компания прыщавых рахитичных сопляков и неопрятный мужик с недельной щетиной. Наиболее активно ему оппонировал сутулый, лохматый, похожий на червяка парень в драных штанах с пузырями на коленках и свитере с рэпперской эмблемой. Разговор их происходил в таких выражениях, которых постыдился бы даже пьяный контр-адмирал, ошпаренный горячим кофе за пять минут до военного парада.

Павел не знал, что с ним произошло. В какой-то момент ярость пружиной бросила его к крикунам; новый кинжал выскочил из ручки… Убегая, Павел оглянулся и увидел, что сопляк – рэппер и небритый пьянчуга лежат скорчившись на асфальте, и дождевые струи размывают по асфальту их кровь. Единственное чувство, охватившее Павла, была бесконечная гадливость — как будто он наступил босой ногой на таракана. Остальные чувства в нём были притуплены, как под наркозом. И Павел только потом осознал, что убил двоих, но констатировал это так бесстрастно, как будто это происходило и не с ним. Или с ним, но давно. Или вообще в другой инкарнации. Но разве мог он этим решить проблему, ведь подобных уродов в городе много, таких прыщавых мальчишек в штанах с пузырями и зачуханных алкашей. И вскоре он ощутил новый толчок ненависти и боли — когда увидел, как возле ступеней ресторана-поплавка разоряется какой-то полупьяный мужичонка. И снова нож сам прыгнул в руки Павлу. И на этот раз пришло осознание мести за Митю, за его маму, за всех первоклассников, которых грабили на переменах, за тех ребят, которых терроризировал во дворе Робокоп, за грязь, вонь и гнусь, которую развели вокруг уверенные в своей безнаказанности подонки. Ему было противно, что матерщина, склизкий, дурно пахнущий язык подворотен проползает повсюду — на улицы, в прессу, в книги, на телевидение, на эстраду. Группа «Ленинград» пользуется бешеной популярностью из-за своих нецензурных песен. Юля Волкова и Лена Катина в маечках, посылающих войну в Ираке на три буквы, стали примером для подражания. Матерящийся писатель становится в глазах поклонников носителем слова будущего. Журналиста, пересыпающего свои опусы похабщиной, хвалят за прямодушие. В реалити-шоу вроде «Дома-2» или «За стеклом» сплошные пиканья, забивающие мат — а скоро, может, дойдёт до того, что и глушить ничего не станут. Школьники и студенты обильно пересыпают речь нецензурщиной в своих компаниях. С первого взгляда приличные нормальные люди и даже холёные состоятельные господа и их ухоженные дамы зачастую бранятся наравне с бомжами. Мат в общественных местах уже стал нормой. Многие любители нецензурных слов искренне уверены, что просто разговаривают и жутко недоумевают, почему их просят перестать ругаться. Какие-то умники даже доказывают, что мат — неотъемлемая часть русской речи, несёт в себе нужный энергетический заряд и искоренить его не выйдет. Павел ненавидел мат. К человеку, от которого он хоть раз услышал непечатную брань, он относился с настороженной неприязнью и старался избегать его общества. Горе, стресс, привычку или сильные переживания Павел не считал оправданием. Нормальный человек перенесёт любое потрясение, не прибегая к «сортирному диалекту». Это он знал по себе. Его жизнь тоже до недавних пор не баловала, но он ни разу не опустился до матерных воплей за бутылкой. И он раз за разом давал выход своей ненависти, параллельно оттачивая своё мастерство и укрепляя своё тело. Ему нравилось быть сильным. Эти подонки любят пинать тех, кто слабее. Пусть на себе прочувствуют, каково это — получать пинки. Раза два выходили проколы. Один раз с Антоном, второй раз — с Иветтой. «Ну, ты знаешь, — вздохнул Павел. — Кстати, я узнал её, когда встретил в компании с Тошкой. Это ведь она была тогда в сквере, тащила за ухо того кривоногого Димона!». «Думаю, она тоже тебя узнала,» — вздохнула Синдия, уже догадавшись, что Ветка и Лёшка из рассказа Павла — Иветта со своим братом Алексеем.