Страница 29 из 41
У одинокой старухи, жившей на окраине этой деревни, кто-то украл козу Машку. И написал на двери сарая: «Ваша коза, бабуся, ушла служить в воздушно-десантные войска».
Старуха, понятное дело, подняла вой. Начальство переполошилось. Штабные офицеры вместе с командирами рот и взводными сновали по землянкам, пытливо всматривались в наши лица. А мы базарили. Одни восхищались остроумием жулика, другие называли его мародером. Файзула напевал вполголоса:
— Жил-был у бабушки серенький козлик…
Мне почудилась в его голосе фальшь, бравада, и я подумал: «Должно быть, он украл». Поделился с Генкой.
— Знаешь поговорку, — ответил он, — не пойман — не вор.
Это меня не убедило. Я стал относиться к Касимову с недоверием.
Когда Файзула «приземлился», я решил: «Неспроста». Он похлопал себя по карманам.
— Спичек нет?
— На! — Генка протянул ему коробок.
— В штаны еще не наложили?
— С чего бы?
— А прыжок?
— Иди ты, — беззлобно сказал Волчанский.
Файзула рассмеялся, стал раскуривать папироску, делая глубокие затяжки. Красноватый огонек осветил его лицо — толстогубое, скуластое, с тонкими нитями бровей.
— Пока вы — храбрые, — сказал Файзула. — Посмотрим, какими утром станете.
— Прыгнем, — отозвался Генка.
— А вдруг?
— Что?
— Вдруг парашют не сработает?
— У тебя сработал, а у нас нет? Брось пугать — не маленькие.
— Я и не пугаю, — произнес Файзула и стал рассказывать о парне, у которого оборвалась фала, соединяющая парашют с самолетом. — Шлепнулся тот парень — ни одной косточки целой.
«Этого еще не хватало!» — испугался я.
— В соседней роте тоже недавно случай был, — продолжал Файзула, сопровождая речь энергичными жестами, отчего огонек папироски то стремительно взлетал, то падал. — У одного парнишки основной не раскрылся. Думали — хана ему. А он сообразительным оказался — «запаску» раскрыл. Приземлился — белый весь. За находчивость ему благодарность объявили и в отпуск отправили. Ярчук его фамилия.
— Как, как? — воскликнул я.
— Ярчук, — повторил Файзула.
— Плотный такой?
— Ага.
— Он в Горьком служил?
— Вроде бы.
— Знаю его! — объявил я.
— Толковый парень, — сказал Файзула. — Сегодня ночью прибудет. Сегодня ночью у него отпуск кончается.
Из землянки — длинной, низкой, похожей на овощехранилище, вышел, скребя под мышками, командир нашего отделения сержант Божко, кряжистый, как пень, парень, с лицом изрытым оспой. К Файзуле сержант тоже относился с недоверием и даже сказал мне, что козу, наверное, украл он, Касимов.
— Почему так считаешь? — поинтересовался я.
— Больше некому, — сказал Божко. — Уж очень шустрый этот Файзула. За ним глаз да глаз нужен.
К Божко я проникся симпатией с первого дня. Когда нас, новичков, распределяли, командир взвода лейтенант Сорокин сказал:
— Служить будете в третьем отделении. Сержант Божко объяснит вам, что и как.
— Пошли, хлопцы, — буднично сказал сержант.
Подведя нас к землянке, он с гордостью объявил:
— Сами рыли.
Я спустился в землянку, по обе стороны которой смутно вырисовывались нары, сколоченные из плохо очищенных бревен, и сразу почувствовал: кусает кто-то.
— Вши? — спросил Генка.
— Вшей у нас нема, — обиделся Божко. — Блохи! Лично я на них — ноль внимания.
Сказав это, сержант сплюнул, выразив таким образом свое отношение к этим насекомым. «Увидел бы Казанцев», — подумал я и усмехнулся.
— Чего ты? — Божко посмотрел на меня.
— Старшину вспомнил.
— А-а… — Божко понимающе кивнул.
— Жгут! — воскликнул Генка, словно блошиные укусы доставляли ему удовольствие.
— Ага! — весело откликнулся сержант. — Те, у которых кожа послабже, не выдерживают — на воле спят.
Говорил Божко с нами, как равный с равными. Это понравилось мне: да сих пор сержанты и старшины, за редким исключением, не упускали случая показать дистанцию, которая отделяет их, младших командиров, от меня, простого солдата.
Я подружился с Божко — он привлекал меня степенностью, рассудительностью, умением ладить с людьми.
Я и Генка спали из-за блох на открытом воздухе. Божко часто присоединялся к нам. Глядя на посеребренные луной облака, говорил:
— А у нас на Украине небо другое.
— Лучше? — спрашивал я.
— Лучше, — твердо отвечал Божко.
— Зато у нас леса! — восклицал я.
— И у нас леса, — не сдавался сержант.
— Ну это ты того, привираешь, — недоверчиво произносил я. — Украина — это степь.
— И степь, и лес, и горы, — подхватывал Божко. — После войны приезжай в гости — сам увидишь. Я в Черниговской области живу. Там природа — поискать только. Варениками угощу.
— Вкусная штука?
Божко причмокивал.
— Вкусней их ничего нет!
Иногда он становился грустным, задумчивым, и тогда я понимал: он вспоминает свой дом, свое село, в котором не был несколько лет — когда началась война, Божко отбывал действительную.
— Из дома пишут? — интересовался я.
— Пишут, — отвечал Божко.
— Что пишут?
— Разное. Пишут, что немец сильно лютовал — до сих пор в землянках живут. После войны придется вкалывать засучив рукава. Шутка ли, все заново надо будет строить. Приеду домой — первым делом хату построю. Большую хату, намного больше той, что была. Если время будет, приезжай на новоселье.
— Обязательно! — пообещал я.
…Божко прислушался к разговору, хмыкнул, потом сказал:
— Не робейте, хлопцы!
— Эх, сержант! — огорчился Файзула. — Не дал пощупать ребятишек. Знать хочется, с кем воевать придется. Не люблю пугливых — на овец похожих.
— Или на козу, — спокойно произнес Божко.
Наступила тишина. Было слышно, как скрипят сосны и шелестит потревоженная ветром сухая листва.
— Это еще доказать надо, — возразил Файзула. Я определил по его голосу — он усмехается.
— Сукин ты сын! — воскликнул Божко. — Совести у тебя — кот наплакал.
— Зачем ругаешься? — обиделся Файзула. — Доложи, кому следует, только не ругайся.
— Если грешен, сам признайся! — сказал Божко.
Закончить разговор не удалось — кто-то крикнул:
— Шухер!
Из-за деревьев показался взводный. Днем он щеголял в полной форме, а сейчас на нем белела, выделяясь в темноте, нательная рубаха. Эта нательная рубаха с завязочками вместо пуговиц превращала лейтенанта в такого же солдата, как и мы.
— О чем разговор, хлопцы? — спросил Сорокин.
— За жизнь калякаем, — ответил Божко и кашлянул, предупреждая нас — молчок, мол.
— Ну и как она, жизнь?
— Идет помаленьку, — не меняя интонации, проговорил Божко. И снова кашлянул. — Касимов новичков просвещает.
— Храбрые новички, товарищ лейтенант! — вступил в разговор Файзула. — С любой высоты, хвастают, сиганем.
— Прыгнут! — Командир взвода кивнул. — Комбриг приказал не тянуть с этим делом.
— Значит, скоро? — оживился Файзула.
— Что?
— Десантироваться? Правильно я понял, товарищ лейтенант?
— Может, правильно, а может, нет.
Уклончивый ответ распалил ребят. Посыпались вопросы:
— Куда сбросят?..
— Когда?..
— Всех или?..
— Стоп, хлопцы! — Сорокин поднял руку. — Я же не пророк. Получим приказ — узнаем. А сейчас спать!
Когда лейтенант ушел, Божко сказал:
— Человек — наш взводный!
— Толковый, — согласился Файзула. — Говорят, в солдатской лямке ходил.
— Два года, — подтвердил Божко. — Потом его на офицерские курсы определили. Солдаты для него, что дети для отца.
«Верно, — подумал я. — Он хоть и взводный, но свой в доску». И еще я подумал, что ВДВ — так сокращенно назывались воздушно-десантные войска — отличаются от других войск не только сытным пайком, но и отсутствием строевой. Ее заменяет тактика, изучение стрелкового оружия. Две недели, проведенные в ВДВ, дали мне гораздо больше, чем месяц службы в Горьком. Я уже неплохо стрелял (из десяти возможных выбивал шесть), научился владеть финкой. Финка, вложенная в ножны, болталась на ремне. Я даже спал с ней. Финки выдавались всем десантникам.