Слон и кенгуру

Когда мистер Уайт, наконец, вылез на палубу, Ковчег наклонился сильнее. Но это было и неплохо — конец, в котором располагался хлев, поднялся повыше.

— Это все, что я могу сделать. Нам придется налить в бочки немного воды, иначе, когда мы залезем в них, центры тяжести бочек расположатся слишком высоко, а днища станут неустойчивыми. Ноги у нас будут мокрыми, ну да ничего.

Они засунули Микки в одну из бочек — совсем как мышь Соню в чайник — и, спустив бочку в воду с обращенного в верховью борта Ковчега, поэкспериментировали с ее плавучестью. Миссис О’Каллахан наливала в нее (и на штаны Микки) воду, а мистер Уайт удерживал бочку в вертикальном положении. Оба вели подсчет шляп.

— Ладно, этого хватит. Налейте по стольку же в вашу бочку и в Домовухину. Я снимаю ботинки.

Пока он снимал их и куртку тоже, миссис О’Каллахан забралась в свою бочку и постаралась заманить Домовуху в другую. Домовуха, увидев там воду, зажеманилась.

— Бедненькая Домовуха. Запрыгивай же. Ты самая лучшая девочка во всей Ирландии. Запрыгивай, оп-ля. Бедненькая Домовуха. Хорошая девочка.

Мистер Уайт сам опустил Домовуху в бочку.

Он обернулся, чтобы в последний раз обозреть сцену своего поражения, обвязаваясь веревкой и желая, чтобы миссис О’Каллахан перестала называть Домовуху «бедненькой». Если и существовала когда-либо не «бедненькая» собака, так ею была как раз Домовуха; в общем и целом, ее можно было, пожалуй, назвать самой богатой собакой Килдара. Ну да ладно. Он затянул последний узел.

Миссис О’Каллахан, проследив его взгляд от потерпевшего крушение Ковчега к мосту и обратно, сообщила:

— Такова уж Священная Воля Божия.

Отец Бирн, все еще и стоявший на ступеньках распятия, приступил к декламации Семи Покаянных Псалмов.

Нововеры, увидев новое явление своего пророка, стали грести, как демоны.

А мистер Уайт направился к ним по незримому парапету.

Вода бурлила у его колен, завиваясь вокруг них маленькими струйками. Скоро она поднялась к бедрам, уменьшая каждый рискованный шаг мистера Уайта до шаркающего шажка. Видно было, как ему трудно ставить правую ногу впереди левой — течение прижимало одну к другой. Стремительный, как на мельничном лотке, ток воды, бывший до поры безмолвным, обратил ноги мистера Уайта в лиру и ревел, играя на ней. Шум, создаваемый его походом, отрезал мистера Уайта от всякой жизни, кроме собственной.

Он остановился и закричал, обращаясь к миссис О’Каллахан. Кое-что пришло ему в голову. Пусть положит его башмаки и куртку в свободную бочку. Кричать, прежде чем она поняла его, пришлось долго.

Увидев, что это сделано, он наклонился, беззвучно сказав «Ааааах!», когда талая вода перебила, точно огонь, его дыхание, и лег на нее, как пловец, головой к верховью, упершись ступнями в парапет. Другой надежды проделать путь у него не было — только в горизонтальном положении, как будто в вертикальном течение отменяло силу тяжести, что оно, впрочем, и делало.

Вид мистер Уайт приобрел нелепый и трогательный, если не отвратный, что происходит со всеми покрытыми шкурой животными, когда они намокают. Борода его прилипла к подбородку. Казалось, что он просто нежится в реке удовольствия ради, как морж, и совсем никуда не продвигается. Движения его стали неровными, неуклюжими, словно задумчивыми. Что он делает, понять никто не мог.

Весьма грациозно и, по-видимому, умышленно — как если бы в голову ему сию минуту пришел новый план, — мистер Уайт погрузил ее в воду, выставил наружу ягодицы, помахал зрителям рукой, повернулся на спину, крутнулся еще раз, исчез и миг спустя появился в самом конце веревки. Он потерял точку опоры.

Веревка начала натягиваться, миссис О’Каллахан заверещала, призывая Святую Деву Марию, ухватилась за веревку и дернула ее на себя. Но это действие, вместо того чтобы притянуть мистера Уайта к бочкам, потянуло таковые к нему. Веревка была привязана к ним. И освободить ее было невозможно. Через долю секунды три бочки уже крутились, как колесо рулетки, да еще и на самом сильном течении — сразу за мостом. Минута, и парапет остался далеко позади. Они удалились и от Кашелмора, а от берегов их отделяло по полмили воды! Мистер Уайт бешено плыл к бочкам, миссис О’Каллахан тянула за веревку.

Талой водой он был сыт по горло.

Миссис О’Каллахан и Микки сильно откинулись назад, чтобы придать бочкам устойчивость, мистер Уайт бился, как забагренный лосось, пытаясь забраться на борт. Наконец он, задыхаясь и отплевываясь, наполовину перевалился через острый изогнутый обод, струи воды стекали с его поблескивавшего зада и усов. Миссис О’Каллахан ухватила его за ворот — последний рывок и дело сделано. Бочки черпанули немного воды, но остались на плаву. Мистер Уайт уперся ногами в дно, наступив Домовухе на хвост, выпрямился, слишком измотанный даже для извинений перед нею.

Миссис О’Каллахан и Микки стояли лицом к лицу со своим лоцманом — да только так тут и можно было стоять, ну, еще спиной к спине, — и смотрели, как он выжимает свою одежду. Нос его был синим, пальцы свекольными, волосы, прежде прямые, как божественное откровение, свисали на уши, походя на водоросли при отливе.

Миссис О’Каллахан задумчиво сняла с воды его плывшую вровень с ней твидовую шляпу и водрузила оную на голову мистера Уайта.

Микки ткнул пальцем ей за плечо и вскричал — с неподдельным интересом и довольно весело:

— Госпди! А это кто?

Мистер Уайт повернулся, чтобы взглянуть. Нововеры, вняв его намеку, достигли моста и устремились вниз по течению. Кружа и кружа в ванночках и чайных ящиках, выкрикивая духовные лозунги своей веры, умоляя Мессию не покидать их и — в попытках вырваться вперед — лупя друг друга по головам метлами, швабрами и иными импровизированными веслами, еретики Кашелмора шли по горячему следу Учителя.

Глава XXIV

Мистер Уайт презрительно и гневно выбросил их из головы. И без них было о чем подумать. И он начал думать, стуча зубами и одновременно пытаясь ребром ладони выдавить воду из своих одежд.

Миссис О’Каллахан прожила в довольно удобном фермерском доме двадцать три года, она же в несколько приемов выплатила 120 фунтов за постройку сенного сарая. А он перевернул ее сарай вверх ногами, набил ее же скотом и орудиями, вытащил несчастную из дома, в котором она провела всю свою супружескую жизнь, отволок на расстояние в пять миль — до Кашелмора, куда она могла преспокойно добраться в запряженной пони двуколке, — а там утопил все в бурных водах Слейна. Если бы на этой стадии она каким-то образом выразила неудовольствие или хотя бы задала иронический вопрос: «Ну, и что же дальше?» — ее очень даже можно было за это простить. Однако миссис О’Каллахан была не такая.

Увидев страдальческое выражение его лица, она сказала, и до чего же великодушно:

— Это все Микки виноват, потому как он не помог вам с ульями.

В ответ Микки воскликнул:

— Я бы и помог, а виновата ты, потому что… потому что… потому что ключи на комоде забыла!

— Я…

Мистер Уайт сказал:

— Н-н-н-никто не виноват. Остановить Ковчег м-м-м-мы не могли. Надо было стоять на якоре в Беркстауне, пока все не п-п-п-потонуло бы.

— То есть, — с горечью добавил он, — если что-нибудь вообще потонуть собирается. Ну кто бы мог в такое поверить? Ар-Ар-Архангел это б-б-б-был или к-к-к-кто?

— А я вашу курточку в сухости сберегла, — участливо сообщила миссис О’Каллахан. Да, уберегла от всех бед, и башмаки его тоже, а единственной в Ковчеге вещью, какая могла ныне принести всем ощутимую пользу, была из тех, которые миссис О’Каллахан притащила на борт в своем матросском сундучке — полбутылки бренди.

— М-м-м-мы не можем остаться в этой посудине на с-с-с-сорок дней. Н-н-н-надо при п-п-п-первой возможности подплыть к б-б-б-берегу. За-за-зачем Архангел велело нам построить Ковчег, если тот д-д-д-должен был затонуть в К-К-К-Кашелморе?

— Вы бы надели курточку-то, а то еще пневмонию подхватите.

— А у нас и в-в-в-весел нет.