Проект «Ватикан»

— Да. Переместили мои атомы, — подтвердил Шептун.

— А зачем? — поинтересовалась Джилл.

— Потому что они поняли, что я этого хочу. Они угадали мои желания. А может быть, они хотели показать мне, что они умеют. Но я так не думаю. По-моему, то, что они для меня сделали — для них сущие пустяки. Просто они проявили доброту, милосердие, узнав, чего я хочу. А я говорил с ними про Рай.

— Про Рай?!

— Ну да. Вы же хотите попасть в Рай? Я не ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься, — ответил Теннисон. — Не ошибаешься. Но нет координат, нет никаких данных…

— Вам нужно поговорить со мной про этот Рай, чтобы я мог прочитать все в вашем сознании. Расскажите мне все-все, что вы знаете про это место — Рай.

— А потом?

— А потом я ещё раз поговорю с ними. Скажу, что вы очень хотите туда попасть. И что вы этого достойны. А они постараются, я знаю. Для них это будет настоящая работа, о которой они мечтают. Ох, как они будут рады! У них сразу засверкают уравнения, замелькают графики, и они начнут вспоминать все, что они знают…

— Но послушай, даже если они найдут Рай, определят, где это находится, смогут ли они нас отправить, перенести туда?

— Меня же отправили, — сказал Шептун. — И не только туда!

Глава 50

Мэри умерла утром. Мёртвая она казалась ещё более истощённой, чем живая. Теннисон глядел на тело, укрытое простыней, и видел только складку на белой ткани. Когда у него умирал пациент, он чувствовал себя виноватым в том, что случилось. Так было и на этот раз. Он думал, что, наверное, мог бы лучше выполнить своё долг, был недоволен собой.

«Неудача, провал, — твердил он, глядя на жалкие, бестелесные останки Мэри. — Но ведь поначалу мне повезло, мне удалось её вытащить. Тут не я виноват, а этот чёрный человек, что указал на неё пальцем и смертельно унизил на золотой лестнице Рая. После этого случая она больше не хотела жить, не боролась за жизнь, и смерть ответила на её выбор и холодно, спокойно вошла в неё».

— Мне очень жаль, доктор, — прошептала сестра, тронув его за локоть.

«Она все понимает», — подумал Теннисон.

— Мне тоже, — кивнул он и добавил: — Я восхищался ею.

— Вы ничего не смогли бы поделать. Никто ничего не мог бы поделать, доктор.

Она повернулась и ушла. Теннисон ещё немного постоял у постели умершей и последовал за сестрой.

Выйдя в вестибюль, Теннисон увидел Экайера. Тот встал со стула для посетителей и застыл на месте в ожидании.

— Все кончено, — сказал Теннисон.

Экайер сделал несколько шагов ему навстречу, и они остановились, глядя друг другу в глаза.

— Она была самая лучшая… — проговорил наконец Экайер. — Самая лучшая из всех Слушателей… Джейсон, там, на улице, собрался народ. Нужно пойти сказать им. Я пойду.

— Я с тобой, — кивнул Теннисон.

— Вот ведь как получается в жизни, — вздохнул Экайер. — Мэри была не просто прекрасной Слушательницей. Это было делом всей её жизни. И именно она, Мэри, провозгласила конец этого дела.

— Ты что, уже что-нибудь слышал определённое? Тебе прямо сказали?

— А разве обязательно, чтобы сказали прямо? Всё могут тихо и постепенно спустить на тормозах. Будут отдавать новые распоряжения, потом ненавязчиво вмешаются в сам процесс работы и потихоньку все прикроют. И в один прекрасный день, даже не понимая, как это вышло, мы узнаем, что нашей работе конец.

— Что же ты будешь делать, Пол?

— Я? Останусь здесь. Деваться мне некуда. Обо мне позаботятся. Ватикан за этим присмотрит, будь уверен. Уж мне-то они, по крайней мере, должны. Позаботятся и о Слушателях. Здесь мы проживём остаток дней своих, а когда уйдёт последний из них, все будет кончено навек.

— А я на твоём месте не стал бы так сразу все хоронить, — возразил Теннисон.

На мгновение он задумался, не рассказать ли Экайеру о том, о чем ему и Джилл рассказывал Шептун. Ему так хотелось подарить Экайеру хоть капельку надежды!

— Что-нибудь знаешь? — спросил Экайер.

— Да нет, пожалуй, ничего.

«Не стоит пока ему говорить, — решил Теннисон. — Надежда маленькая, можно сказать — почти никакой. В то, что предложил Шептун, верится с трудом. Невозможно это, нереально, — твердил про себя Теннисон, шагая по коридору рядом с Экайером. — Вряд ли обитатели математического мира сумеют разыскать то место, которое Мэри называла Раем. Рая могло не быть вовсе. И он мог оказаться где угодно. В другой галактике. В другой вселенной. А может быть, и не так далеко? Декер говорил, что, наверное, знает, где это. Значит, есть вероятность, что он побывал там или неподалёку. Но это не свидетельство. Ведь Декер точно ничего не сказал и теперь уж никогда не скажет».

Экайер распахнул дверь на улицу и ждал Теннисона на пороге. Маленькая площадка перед калиткой была полна народу. Когда Теннисон шёл в клинику, людей было совсем немного, а сейчас… Но все молчали. Не было слышно ни шепотка, ни вздоха.

Экайер сделал шаг вперёд. Все взгляды устремились на него.

«Ведь все знают, что сейчас скажет Экайер, — подумал Теннисон. — Знают, но ждут слов Экайера о том, что Мэри обрела покой, будут терпеливо ждать этих слов, означающих, что теперь у них есть святая».

Экайер заговорил, тихо, не повышая голоса.

— Мэри обрела покой, — сказал он. — Она отошла в мир иной всего несколько мгновений назад. Она умерла спокойно, с улыбкой на устах. Спасти её было невозможно.

Раздался дружный вздох толпы. «Вздох облегчения?» — подумал Теннисон. Ожиданию пришёл конец.

А потом чей-то гулкий, звенящий голос — скорее робота, чем человека, начал читать поминальную молитву, к нему стали присоединяться другие, и вскоре пение могучего хора разнеслось по всему Ватикану. Кто стоял, кто упал на колени; через несколько мгновений мерно и громко загудели большие колокола базилики.

Экайер повернулся к Теннисону.

— Ты, наверное, хочешь помолиться вместе со всеми? — спросил Теннисон. — Не обращай на меня, безбожника, внимания.

— Да нет… — покачал головой Экайер и заговорил совсем о другом: — Знаешь, если бы Мэри могла это видеть, она была бы счастлива. Ведь она верила по-настоящему. Всегда ходила на мессу, часами простаивала на коленях, вознося молитвы Господу. Не для виду, не напоказ. Вера была её жизнью.

«Наверное, именно поэтому она и нашла Рай», — подумал Теннисон, но вслух ничего не сказал.

Они шли рядом и молчали. Потом Экайер спросил:

— Какое у тебя настроение, Джейсон?

— Грустно, — ответил Теннисон.

— Ты не виноват. И не должен чувствовать себя виновным.

— Нет, виноват, — покачал головой Теннисон. — Врач всегда чувствует себя виноватым. Это врождённое качество, та цена, которую приходится платить за то, что стал врачом. Но это пройдёт.

— У меня куча дел. Обойдёшься без меня?

— Пойду прогуляюсь, — сказал Теннисон. — Думаю, прогулка будет мне на пользу.

«Точно, нужно прогуляться», — решил он. Джилл ушла в библиотеку, сказала, что надеется за работой отвлечься от мрачных мыслей. Вернуться к себе? Без Джилл там скучно и тоскливо. Оставалось одно — пойти прогуляться.

Он вышел из Ватикана и побрёл, сам не зная куда. Облегчения он не чувствовал. Звон колоколов усиливал раздражение и душевное беспокойство.

Минут через пятнадцать он обнаружил, что поднимается по холму к хижине Декера. Он резко остановился, повернулся и пошёл обратно. Нет, к хижине он идти не мог, просто не мог. Должно пройти время, прежде чем он снова сможет туда пойти.

Он свернул на боковую тропинку. Она вела к пригорку, откуда он часто любовался горами. Он шёл, а вслед ему звонили колокола.

Дойдя до любимого пригорка, он уселся на невысокий валун и стал смотреть на горы. Солнце стояло высоко и ярко высвечивало бледно-голубые предгорья, по которым взбирались вверх темно-зеленые языки лесов. Заснеженные пики сияли, как сахарные головы.

«Как все меняется, — думал Теннисон. — Через час все будет по-другому, не так, как сейчас. Горы меняются ежеминутно, и в нашем понятии они вечны. Но когда-нибудь их тут не станет. Пройдут тысячелетия, и они сравняются с долинами, и все живое, что сейчас прячется в лесах и скалах, сойдёт в долины и навсегда забудет, что тут некогда были горы… Ничто не остаётся неизменным. Ничто не вечно.