Мастодония

Потом я опять пошел навестить Кошарика. Не найдя его в Мастодонии, я отправился за ним во фруктовый сад на ферме. Мы говорили недолго, потому что разговор был затруднен, но посидели рядом, чувствуя дружелюбие друг к другу, и это, казалось, удовлетворяло его. Странно, но меня это тоже удовлетворяло. Контакт с ним каким-то образом заставлял меня ощущать его доброе расположение. Я испытывал смешное чувство, что Кошарик пытается заговорить со мной. Не знаю, что заставляло меня так думать, но у меня создавалось такое ощущение.

Я помню, как мальчиком обычно ходил плавать в Форелий ручей – забавное название, потому что форели в ручье не было. Может быть, в дни пионеров, когда белые впервые пришли на эти земли, несколько форелей там и водилось. Ручей впадал в реку как раз возле Уиллоу-Бенда, и течение там было слабое. В нескольких местах ручей едва сочился, но было там одно место, как раз перед впадением в реку, где образовалась запруда. Когда мы с моими приятелями были еще маленькими, до того, как родители позволяли нам плавать в реке, мы обычно плавали в этой запруде. Глубина в ней не превышала трех футов, а течения вообще не было. Пришлось бы сделать определенное усилие, чтобы утонуть в этой луже. Она обычно приносила нам массу радости в ленивые солнечные дни, но я так ясно вспомнил о ней по другой причине. Когда я уставал прыгать на глубоком месте, я ложился на мелком краю запруды, головой на берег, посыпанный гравием, а тело в воде, но едва покрыто ею. Лежать там было так хорошо, что порою забывалось, что у вас есть тело. Вода держала тело на весу, и вы переставали его чувствовать. И в этом пруду была масса мелких гольянов в два или три дюйма длиной, и если лежать там достаточно долго и вести себя спокойно, они подплывали к вам и начинали пощипывать пальцы ног, как-то особенно касаясь вас своими крошечными ротиками. Я полагаю, что они щипали высохшие участки кожи, цыпки, может быть, – они были у большинства из нас, потому что мы ходили босиком и всегда были в синяках и ссадинах – и, я думаю, эти гольяны полагали, что кожа, корочки и засохшая кровь – для них вполне пригодная пища. Но в любом случае, лежа там, я чувствовал их своими ногами. Особенно пальцами ног. Они касались меня очень мягко и сощипывали мою плоть. Внутри меня нарастал бурлящий смех, кипящее счастье, что я могу быть с ними так близок.

Вот так было и с Кошариком. Я чувствовал, что его мысли касаются моего мозга, трогают его ячейки, в точности как те гольяны в давнее время прикасались к моим пальцам. Ощущение было какое-то сверхъестественное, но оно меня не беспокоило, я снова чувствовал прилив бурлящего восторга от того, что мы с Кошариком можем так сблизиться. Потом я говорил себе, что все это было лишь мое воображение, хотя в то время мне казалось, что я чувствую эти мысленные касания очень ясно.

Уйдя из сада, я тут же направился к офису Бена. Когда я вошел, он как раз говорил по телефону. Он обернулся ко мне со своей обычной широкой улыбкой.

– Это Куртни. На побережье есть кинокомпания, которая хочет сделать нечто серьезное. Они хотят сделать фильм, в котором будет показана история Земли с докембрия и доныне.

– Это всего лишь проект. Понимают ли они, сколько такая работа потребует времени?

– Кажется, да. Эта идея их увлекает. Они хотят сделать хорошую работу. И готовы к тому, что она отнимает много времени.

– Понимают ли они, что в ранние периоды они должны нести с собой кислород? До самого силура, а может и позже, в атмосфере не должно было быть много свободного кислорода, а это – около четырехсот миллионов лет назад.

– Думаю, они понимают и это. Они упоминали об этом в разговоре с Куртни. Кажется, они проделали большую предварительную работу.

– А Куртни – считает ли он, что это у них всерьез? Им бы проще было сделать дешевый фильм на доисторическом фоне, без претензий, этот же обойдется им в миллиарды. У них должны быть ученые, консультанты, которые интерпретировали бы то, что попадет на пленку.

– Относительно стоимости ты прав. Куртни, кажется, думает, что этот фильм будет жирным куском в нашем бюджете.

Это была хорошая новость, и я был доволен, потому что раньше мы имели дело только с Сафари Инкорпорейтед.

– А об этом комитете Иисуса ты с Куртни говорил?

– Говорил. Он не принимает их всерьез. Сомневается, что они смогут собрать наличные. Они провозглашают широкую церковную поддержку, но сомнительно, что смогут получить хоть что-нибудь.

– Они фанатики, – сказал я, – а от фанатиков ничего хорошего ждать не стоит. Мне кажется, нужно написать им отказ.

Четырьмя днями позже вернулось сафари номер три, на несколько дней раньше условленного срока. У них были богатые трофеи: полдюжины гигантских трицератопсов, три головы тиранозавров и гора трофеев помельче. Они должны были там оставаться обусловленные две недели, но клиент-охотник был ранен и они решили вернуться.

– Он был в панике, – рассказывал мне белый охотник, – это вон тот волосатый, сзади. Стрелял он хорошо, но это животное добралось до него. Боже, оно чуть не добралось и до меня. Гляжу вверх и вижу монстра с пастью, полной зубов, открывающуюся на вас из ниоткуда, и сейчас ваши кишки будут вывернуты наружу. Это теперь он задирает нос и пренебрегает нами. Он будет великим охотником, отважным, с железными нервами – когда мы выйдем из ворот и нас обступят журналисты.

Он усмехнулся.

– Не будем его останавливать. Позволим ему сыграть роль до конца. Это хорошо для бизнеса.

Мы с Райлой стояли, и смотрели, как группа сафари скатывается с гребня и исчезает в направлении Уиллоу-Бенда.

– Итак, свершилось, – сказала Райла. – Как только снимки трофеев будут показаны по телевидению и появятся в газетах, сомнения кончатся. Путешествия в прошлое возможны. Нам больше не нужно доказывать это.

На следующее утро, еще до того, как мы встали, в дверь заколотил Херб.

– Что за чертовщина? – спросил я.

Херб махал передо мной миннеаполисской газетой «Трибун».

Я выхватил у него газету. На первой странице был портрет нашего клиента-охотника, позирующего возле поставленной на подпорки головы тиранозавра. Заголовок на шесть колонок кричал о первом возвращении сафари из прошлого. Под этим большим заголовком, двумя дюймами ниже, перед двумя колонками шрифта, опускавшимися до нижнего края страницы, была другая статья, заголовок которой гласил: «Церковная группа обвиняет Ассоциацию Перемещений Во Времени в дискриминации». Первый же абзац ее гласил: «Нью-Йорк. Доктор Элмер Хочкисс, глава независимого церковного комитета, которому поручено предотвращение любых исследований времени и жизни Иисуса Христа, заявил сегодня, что Ассоциация Перемещений Во Времени отказалась продать эти права и установить временной блок, перекрывающий этот период истории…»

Я опустил газету и сказал:

– Но, Херб, ты же знаешь, что это не вполне точно. Мы не отказали…

– Неужели ты не понимаешь? – закричал он. – Здесь в выпуске полемика! Прежде чем кончится день, церковные группы и теологи во всем мире должны будут выбирать, на какой они стороне. Эйса, мы не могли бы купить такого паблисити ни за какие деньги!

Из спальни вышла Райла.

– Что случилось? – спросила она.

Я протянул ей газету, и все у меня внутри оборвалось.