Сильвия и Бруно

— Ну, добре, пока! Так не забудешь сказать нам словцо, когда твоя Марта пришлёт весточку?

— Не, не забуду. А если ей там не понравится, так сама вернётся. Ну, добре, пока.

Случайный зритель мог бы счесть, что «тут и сказке конец». Но он ошибся бы, этот случайный зритель.

— Да не бойся, понравится! Ничего они ей плохого не сделают. Народ там спокойный. Ну, добре!

— А, кто их там знает. Ну, пока!

— Пока. Так расскажешь нам, что она напишет?

— Покажу письмецо, не волнуйся. Ну, добре.

Наконец-то расстались. Я подождал, пока они не отойдут друг от друга ярдов на двадцать, затем перевёл Часы на одну минуту назад. Поразительно! Две кумушки ринулись на свои места.

— ...не понравится, так сама вернётся. Ну, добре, пока, — произнесла одна из них, и весь диалог повторился. Когда они снова разошлись, я позволил им отправляться своей дорогой, а сам зашагал через город.

«Но настоящую пользу принесёт волшебная сила Часов, — думал я, — когда потребуется избежать какого-нибудь вреда, какого-нибудь неприятного события или несчастного случая...» И мне не пришлось долго ждать, когда потребуется пустить в ход это свойство Волшебных Часов, ибо не успела эта мысль пронестись у меня в голове, как произошёл именно такой несчастный случай. У дверей Эльфстоновского отделения компании «Оптовая торговля женскими головными уборами» стояла лёгкая двуколка, гружёная картонными коробками, которые возница одну за другой вносил в магазин. Одна из коробок упала на дорогу, но едва ли стоило из-за этого беспокоиться и убирать её — носильщик и так должен был сейчас возвратиться. Однако в этот момент из-за угла лихо вывернул юноша на велосипеде и, стремясь избежать наезда на коробку, потерял равновесие и грохнулся головой вперёд прямо под колёса ехавшего навстречу рессорного экипажа. Водитель экипажа выскочил, чтобы оказать ему помощь, и мы вместе с ним подняли невезучего велосипедиста и внесли его в магазин. У него была ранена голова и вся в крови, а одно колено основательно разбито; мы не колеблясь пришли к заключению, что лучше всего немедленно доставить парня к единственному местному аптекарю. Я помог разгрузить двуколку и обустроить её парой-другой подушек для удобства раненому, и лишь только тогда, когда возница взобрался на своё место и тронулся в путь, я вспомнил о той чудодейственной силе, обладатель которой с лёгкостью мог исправить подобное несчастье.

— Моё время настало! — сказал я себе и передвинул стрелку Часов назад, наблюдая при этом — на сей раз почти без удивления — как все вещи устремляются в те самые места, на которых они находились в ту критическую минуту, когда я впервые заметил упавшую картонную коробку.

Не теряя времени, я вступил на проезжую часть, поднял коробку и положил её назад в двуколку, и в следующую секунду из-за угла вылетел велосипедист, беспрепятственно промчался мимо двуколки и исчез в облаке пыли.

«Восхитительная сила волшебства! — ликуя думал я. — Сколько страданий я не только облегчил, но вообще свёл на нет!» И зардевшись от сознания собственной добродетели, я принялся наблюдать разгрузку двуколки, всё ещё держа Часы в руке, так как любопытствовал видеть, что произойдёт, когда вновь наступит та секунда, в которую я перевёл стрелку назад.

А произошло то, что я и сам мог бы предугадать, стоило мне как следует поразмыслить: как только стрелка Часов коснулась соответствующего деления циферблата, рессорный экипаж, который в момент перевода стрелки тоже откатился назад по улице, теперь снова оказался рядом со входом в магазин и собирался двигаться дальше, в то время как — о горе золотому сну о благодеяниях по всему миру, что затмил мой бредовый разум! — раненый юноша снова возлежал на груде подушек, и его бледное лицо покрылось суровыми складками, говорящими о нешуточной боли, переносимой с решительностью.

— Насмешка, а не Волшебство! — бормотал я, скорым шагом покидая городок и выбираясь на дорогу, ведущую к морю — а по пути и к моему нынешнему жилищу. — Всё добро, которое я, как воображал, мог бы принести людям, пропало как сон: зло этого суетного мира только в том и состоит, что он непробиваемо реален!

А теперь я должен увековечить опыт столь необычный, что считаю справедливым вначале освободить моего долготерпеливого читателя от обязательства верить этой части моего рассказа — я ведь и сам не поверил бы, если бы всё это не случилось у меня перед глазами; так как же я могу ожидать веры от читателя, который, скорее всего, ничего подобного не видел никогда?

Я проходил мимо живописной дачи, стоящей несколько поодаль дороги в глубине прелестного садика. Перед входом в дом были разбиты яркие клумбы, а стены скрывались под вьющимися растениями, что гирляндами нависали над окнами с выступом. На лужайке перед домом стояло забытое кресло-качалка с газетой на сиденье, около него маленький мопс в позе «кушан» [75], настроенный охранять это сокровище даже ценою жизни. И самая дверь, приветливо приоткрытая. «Вот и мой шанс, — подумал я, — произвести опыт с обратным действием Волшебных Часов!» Я нажал на «обратную головку» и вошёл в дом. В другом-то доме появление постороннего вызвало бы удивление хозяев, даже их гнев, под воздействием которого они, пожалуй, могли бы и силой выставить чужака, но здесь, я знал, ничего похожего случиться не должно. Обычный ход событий, когда поначалу они ещё не подозревают о моём приходе, затем слышат шум шагов и выглядывают посмотреть, кто идёт, наконец справляются, какое у меня здесь дело, — действием моих Часов будет изменён на обратный. Сначала люди в доме поинтересуются, кто я, затем увидят меня, затем подойдут к окну посмотреть — и больше обо мне и не вспомнят. А вот насчёт оказаться выставленным силой, то такое событие в нашем случае с необходимостью произойдёт самым первым. «Так что если мне сразу удастся войти, — решил я, — опасность выдворения будет исключена!»

Мопс приподнялся с земли и сел, тем самым подав сигнал предупреждения, когда я проходил мимо; но поскольку я никак не покусился на охраняемое сокровище, он позволил мне идти своей дорогой. Ни разочка не гавкнул. «Тот, кто отбирает мою жизнь, — казалось, говорило его сопение, — получает хлам, но тот, кто покушается на “Дейли телеграф”...» Но я не подал повода к ужасному возмездию.

Компания, собравшаяся в гостиной — именно туда я и прошёл, как вы понимаете, без звонка или другого какого объявления о своей персоне — состояла из четверых смеющихся румяных девчушек от десяти до четырнадцати лет, которые, вне всякого сомнения, в ту минуту направлялись к двери (сразу бросилось в глаза, что задом наперёд), в то время как их мамаша, сидящая у огня с вышиванием на коленях, говорила им: «Ну а теперь, дочки, можете одеваться на прогулку».

К моему крайнему изумлению — ибо я ещё не свыкся с действием Часов — на этих четырёх личиках «вмиг исчезли все улыбки» (как говорит Браунинг), девочки взяли своё вышивание и расселись по местам. Ни одна меня не замечала, пока я потихоньку выбирал себе стул, чтобы тоже сесть и понаблюдать за ними.

Когда девочки развернули свою работу и приготовились вышивать, их мать произнесла: «Ну вот, наконец, и готово! Можете сворачивать работу, дети». Но дети не обратили внимания на такие слова, наоборот, тогда-то они и принялись за вышивание — если только это подходящее слово для обозначения действий, которых лично я доселе не видывал. Каждая из них продела в иголку торчавший из шитья кончик нити, и тогда словно невидимая сила потянула нить сквозь материал, так что она повлекла за собой и иголку; шустрые пальчики маленьких швей поймали иглы с обратной стороны, но лишь для того, чтобы в следующий же момент выпустить и снова поймать их с лицевой стороны. И так продолжалась работа, неуклонно уничтожая самоё себя, а опрятные стежки на платьях или каких-то иных предметах домашнего обихода неуклонно распадались на отдельные обрывки. По временам то одна, то другая из девочек останавливалась, потому что высвобожденная нить становилась слишком длинной, наматывала её на катушку и начинала вновь с другим коротким концом.

75

В лежачем положении с поднятой головой (геральдический термин).