Имя Звезды

Вой сирены вдали прервал наш разговор.

— Я с этим справился, — сказал Стивен. — Я сознаю, что совершил, и больше так не поступлю. А не рассказываю я об этом прежде всего потому, что… не могу. Не могу говорить всем и каждому: «Я пытался покончить с собой, потому что не сумел примириться со смертью сестры, но теперь все со мной хорошо, потому что меня спас призрак».

— Не можешь, — подтвердила я. — Я понимаю, чем это может кончиться. Но как ты попал оттуда сюда? В призрачную полицию?

— В рассказах упускают и другую деталь — наверное, она просто представляется малозначительной: от попытки повешения на шее остаются следы. — Он поправил воротник, будто ощутив их снова. — Их ни с чем не спутаешь. На следующее утро меня вызвали в лазарет, там ждал психиатр. Я мог бы ему соврать, но голова у меня все еще плавала в тумане. Я в точности пересказал ему все, что видел. В тот же день меня перевели в частную психиатрическую клинику, накачали лекарствами и назначили курс лечения. А через два дня раздался телефонный звонок, и мне предложили работу. Звонившая сказала: я не псих. У меня депрессия, но я не псих. А депрессия у меня по понятным причинам. Она знала, что произошло с моей сестрой. Знала, что я ничего не придумал. У меня открылся редкий, особый дар, хочу ли я употребить его на благородные цели? Хочу изменить мир к лучшему? Через неделю меня выписали из клиники. Отвезли на Уайтхолл, там, в кабинете, другой человек объяснил мне правила. Я буду первым сотрудником заново созданного особого отряда. С официальной точки зрения, я буду полицейским. Пройду соответствующую подготовку. Окружающие будут считать меня обычным констеблем. Так я и должен представляться. На деле же я буду командовать новым отрядом полиции.

Стивен так стиснул руль, что пальцы у него побелели. Я впервые видела, чтобы он испытывал нечто похожее на чувства.

— Видишь ли, тогда они именно так и набирали сотрудников, — сказал он. — Просматривали медицинские карты толковых студентов, которые рассказывали истории вроде моей — соприкосновение со смертью в юном возрасте, общение с людьми, которых больше никто не видит. Всех нас вытащили из психушки. Но я — последний из этого набора. Бу и Каллума приметили в реанимации. Оба рассказывали, что видели каких-то загадочных людей… Оба чуть не погибли. У обоих хорошая физическая подготовка. Оба быстро соображают, хотя и не великие интеллектуалы. Оба из Лондона, хорошо знают город. Их вычислили, а потом меня отправили их завербовать. Я — последний из психов.

— С виду ты не псих, — заметила я.

Стивен кивнул и посмотрел в окно на «Риджис-Хаус», потом снова на часы.

— Три пятьдесят пять, — сказал он. — Каллум уже на месте. Пора.

Вообще-то, в четыре часа утра «Риджис-Хаус» должен был быть заперт, но когда мы толкнули дверь, она оказалась открыта. В вестибюле горел свет, стояла стойка охраны — по идее, там должен был кто-то дежурить. Но охранника не было, что наводило на тревожные мысли: стул его стоял так, будто его резко оттолкнули к стене. На столе чашка чая, наполненная до половины, и компьютер, открытый на сайте новостей Би-би-си. Стивен нагнулся к нему, взглянул на экран.

— Последний раз обновлялся полчаса назад, — сказал он.

Тут я увидела на столе листок бумаги, на котором было накорябано: «Спустись на лифте на один этаж. Лестница в дальнем конце коридора. Ищи черную дверь».

Мы ни словом не обмолвились о судьбе охранника. Это было бессмысленно. Спустились на лифте, потом по лестнице в служебное помещение — там извивались трубы, стояли нагреватели и прочая техника, необходимая для функционирования огромного здания. В дальнем углу обнаружилась черная дверь. На ней висело несколько объявлений — опасно, не входить, — а так она не представляла собой ничего особенного. И ничто в ней не выдавало, куда она ведет. Стивен снял жилет со светоотражателями и бросил на пол, потом осторожно нажал на ручку. Дверь открылась. Я почувствовала, как в щель потянуло холодным воздухом.

— Один вопрос, — сказала я. — Ты мне это рассказал потому, что думаешь — я погибну?

— Нет, — ответил он. — Потому, что ты совершаешь храбрый поступок, вот я и решил, что надо рассказать.

— По-моему, это и есть утвердительный ответ, — сказала я.

Не дав себе задуматься еще хоть на секунду, я накрыла его ладонь своей и открыла дверь пошире.

34

Служебная винтовая лестница, построенная году в 1890-м, с тех пор не ремонтировалась. Вереница тусклых огней уходила, извиваясь, все дальше вниз — дна видно не было. Почему-то при виде этой нисходящей спирали голых лампочек мне стало только хуже. Светили они тускло — только и удавалось различить старый кафель, грязный, отчасти обвалившийся, и неровные, вытертые ступеньки.

Я стояла наверху, свесив кончики пальцев с края, и не могла заставить себя шагнуть вперед. Я чувствовала, как холод обволакивает шею, студит ладони, лежащие на старых перилах. В воздухе висел резкий химический запах. Единственным источником тепла был Стивен, стоявший прямо за мной.

И тут, помимо моей воли, нога моя сдвинулась с места, и вот я уже спускалась по лестнице — прочь от мира, прочь от безопасности. Сделав несколько шагов, я впервые уловила стук падающих капель. Он делался все громче и громче. Кроме этого, я слышала лишь один звук — странное, негромкое посвистывание, отзвук движения воздуха, который вентиляторы и кондиционеры нагнетали в туннели, в бесконечный лабиринт, раскинувшийся под городом. Это и была настоящая подземка. От спуска по спирали, от бесконечного однообразия у меня закружилась голова. А потом винтовая лестница превратилась в прямой пролет из двадцати — двадцати пяти ступенек.

— Спустись, пожалуйста, — сказал голос. — Аккуратнее на последних ступенях. Они в скверном состоянии.

Я замерла на месте. Тут мозг мой вдруг вспомнил, что ему положено бояться. Стивен был рядом, всего ступенькой выше, — он положил руку мне на плечо.

— Какой смысл останавливаться? — продолжал голос.

Он был прав. Я спустилась в такую глубину, что возвращаться было уже поздно. Дальше Стивен меня отпустит, и я пойду одна. Он кивнул, снял с пояса фонарик, сжал в руке, вместе с терминусом.

Последние несколько шагов я сделала очень медленно. Ступени становились все шире и закончились в обветшавшем вестибюле — тут, видимо, когда-то продавали билеты. Старые кассы были забиты досками. Часть кафеля со стен явно ободрали. По стенам были развешаны современные таблички, воспрещавшие вход, вперемешку со старыми табличками — не курить, опасайтесь нервно-паралитического газа. Передо мной открылись две арки. На каждую указывала полустертая нарисованная рука, фрагмент ушедшей Викторианской эпохи, — так регулировали когда-то потоки входящих и выходящих пассажиров. Когда-то, наверное, они выглядели миленько, а теперь наводили жуть.

Стивена я больше не видела — он затаился где-то на лестнице, выжидая. Я прошла через правую арку и оказалась на платформе. Огромное пространство, высокий сводчатый потолок. Желоб, где когда-то были проложены рельсы, засыпали до уровня платформы, и все помещение превратилось в один огромный зал. Частично оно было разгорожено на два уровня, на второй вела лестница. Остальное организовали как-то нелепо. Были тут странные стены, дверные проемы, коридоры. Туннели для поездов превратились в темные провалы, они вели к еще каким-то странным помещениям — а ведь здесь вовсе не должно было быть помещений. Вдоль стен, повыше и возле самого пола, был проложен толстенный кабель, сантиметров тридцать толщиной. На стенах остались плакаты тех времен, когда здесь было бомбоубежище, со всякими призывами вроде «НЕ БОЛТАЙ — ЭТО СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНО!» и карикатурами на Гитлера. Висели таблички с просьбой не курить и не тревожить спящих соседей.

Из-за одной стены показалась фигура. Я поняла, почему часто говорят: призраки парят в воздухе. Они передвигаются со странной легкостью. Кажется, что у них такие же ноги и руки, как у всех, чтобы ходить и чтобы брать предметы, но в этих руках и ногах нет мышц — нет крови, нет веса, нет ничего, что заставляет каждого обычного человека двигаться по-своему, не так, как другие.