Страница 37 из 55
Как там говорит Юрий Григорьевич? Бальзам от одиночества.
Что-то вроде этого прозвучало в первый раз, когда меня отправляли в Тихвин.
И Михаил как-нибудь доберется до своего домика, и судьба безнадежного дела решится. Главное — не отступать от начатого. Не бросать все на самом интересном месте, не кукситься, не думать о глупостях и пустяках.
Примерно с такими мыслями я мчалась в маршрутном такси, пролетая по заснеженным улицам. Никаких тебе пробок, скопища автомобилей, копоти и грязи. Город еще спит, вяло пробуждаясь редкими сигналами, визгом тормозов и скрипом снега.
Скрип снега я не слышу, разве что могу предположить, что снег мягкий, волшебный и, как в детстве, вкусный.
Зимой хорошо думается и живется, если на тебе теплая дубленка, брюки клеш и белая блузка. А на работе тебя любят и к твоим словам прислушиваются. Это счастье!
Большего счастья мне в жизни не дано, да, наверное, и уже не надо. Как-нибудь обойдусь, проживу остаток своих дней красиво и счастливо.
А как же вчерашняя блондинка? Ты же ей позавидовала — ее красоте, самостоятельности, «Рено» и обаянию.
Вовсе нет! Просто не люблю, когда коллеги набрасываются на красивых женщин, забывая о нашем братстве «ненормальных».
— Вам выходить, — негромко буркнул водитель такси.
— Спасибо, я что-то замечталась. — Оказывается, водитель меня запомнил.
Попасть в разряд заметных женщин можно и без обладания элегантным «Рено».
Да нет, опять глупости, каждое утро я торчу на набережной, отчаянно размахивая руками, и водители многих маршруток заприметили меня. Можно здороваться по утрам.
В кабинете уютно светился зеленый абажур.
Милый, очень милый абажур! Я полюбила его за тихое сияние ранним утром, особенно после бессонных ночей, заполненных тоскливыми сомнениями о необходимости принятых решений.
Юрий Григорьевич, бросив куртку на стол, умчался куда-то в глубокие недра управления. Попробуй отыщи его, как ценную породу, все равно не откопаешь. За что я люблю наше управление, в нем легко можно затеряться, да так, что не найдет самый опытный сыщик. Вроде ты и на службе, уютно светится лампа, валяется на столе куртка, но тебя нет — телефоны звонят, трещат, гудят и перекликаются.
Пойду-ка я к Королеву! Обрадую его новостями, обменяюсь информацией.
На четвертом этаже пустынно, словно Мамай прошел, сметая на своем пути все живое и шевелящееся. В кабинете Королева слышится негромкий говорок. Я чуть приоткрыла дверь, тихонько просунув сначала нос, немного погодя голову, и уже потом материализовалась целиком, вместе с брюками клеш, пиджаком и белой блузкой.
Королев сидел за своим столом, что-то объясняя в телефонную трубку. Трубку он прижал к уху, а второй рукой рисовал сложные конструкции в воздухе.
При моем появлении он растянул губы в полоску, что означало, Королев безумно рад нашей встрече.
— Да, он передал вам, что обязательно позвонит. Я его только что видел, он предупредил, что вы позвоните, и велел передать от него привет.
Я огляделась, кроме Королева, в кабинете никого не было.
Королев — большой начальник. По должности ему положен отдельный кабинет, а кабинет, как медаль, как орден, достается сотруднику за прошлые заслуги, но получают его в пользование вместе с должностью. Королеву не скучно одному. У него в кабинете развешаны схемы, таблицы, карты, но не такие экстравагантные, как у нас с полковником. На втором столе стоит телевизор, компьютер, принтер, ксерокс, в общем, все, что нужно современному менеджеру от уголовного розыска.
— Вы не волнуйтесь, он позвонит вам обязательно. — Королев положил трубку и рассмеялся.
Давно я не видела его таким довольным.
— С кем ты любезничаешь? — поинтересовалась я, сгорая от любопытства.
— С заявительницей.
— А от кого ты ей привет передавал?
— От меня.
— Как это? — я вытаращила глаза, округлив их до размера крупных шарикоподшипников. — Ты с ней уже разговаривал?
— Да. — Королев вытянул руки вверх и сладко потянулся.
— Она знает твой голос? — я поджала губы. Как он мог?
— Знает, знает. Я с ней и по телефону говорил, и лично. — Он с удовольствием потянулся всем телом, будто хотел вырасти до потолка.
Я представила себе — ноги остались прежними, а туловище вымахало до потолка. Тут уж не до обмена информацией.
— Королев, как ты можешь? Это же просительница, заявительница. Она знает твой голос, твою манеру говорить. У нее какое-то горе. Тебе не стыдно?
— Стыдно! — честно признался Королев. — Но ты ночью нежилась в родной постели, а я тут всю ночь маялся. Семь раз выезжал на происшествия. Устал, а впереди еще масса работы. Домой попаду к вечеру. Какая там просительница, — он небрежно отмахнулся от меня, словно это я была нудной заявительницей.
— Если бы ты себя видел со стороны! — укорила я его, гневно сверкнув стеклами очков. — Такой честный, искренний, а врет как сивый мерин. И кому врет!
— Если бы ты себя видела со стороны, то вооб-ще бы повесилась, — как-то уж слишком зло вырвалось у Королева.
В первый раз я слышала такие слова в свой адрес. За все годы службы мне никто и никогда не говорил таких слов. А и впрямь, как же я выгляжу?
— Почему повесилась? Я что, такая страшная? — Я одернула блузку, ослепительно-белую, скрипучую, как февральский снег, помотала широкими клешами и окончательно сникла.
— Да ты посмотри на себя в зеркало! — продолжал свирепствовать Королев. — Железный Феликс! Мария Спиридонова! Фаина Каплан! Ничего женского, на лице постоянная маска, скулы стиснуты, зубы сжаты. Ты когда в последний раз улыбалась? Нет-нет, ты мне скажи, когда ты улыбалась, искренне и чисто, как и положено женщине. Ты даже улыбаешься, потому что тебе выгодно улыбнуться. Ты ругаешься, как извозчик, ты мужиков за людей не считаешь. — Королев пустил отчаянного петуха на последнем слоге и сбился. Помолчал, подумал, успокоился и добавил с горечью в голосе: — Из тебя могла бы получиться великолепная женщина. А ты — мент в юбке! Карьеристка!
— Что в этом плохого? — прошептала я.
Значит, мои горькие слезы, муки совести, рефлексии и комплексы никому не видны. Это мои внутренние ощущения. Для моих коллег я — карьеристка, идущая по головам своих соратников. Не знающая страха, не ведающая совести, не плачущая, не страдающая…
Вот тебе и комплексы. Оказывается, внешняя сторона разительно отличается от внутренней. А мне всегда казалось, что я вся на виду, как под микроскопом. Ведь не спрячешься же от пытливых глаз соратников. А они все видят, как в кривом зеркале.
Я резко встала и подошла к зеркалу. На меня посмотрело надменное лицо. И впрямь не ведающее бессонных ночей и внутренних терзаний.
— Королев, а я вчера упала на пол вместе с подозреваемым. Это ведь по-женски?
— Каждый может упасть, — отмахнулся Королев.
Кажется, он уже пожалел, что завелся с утра и вывалил наконец-то подполковнику Юмашевой правду-матку в лицо.
Моя уловка не сработала. Я уже никогда не изменю сложившегося обо мне мнения.
Может, мне влюбиться в подозреваемого? Не поверят, все равно не поверят…
Скажут, она притворяется, ради решения оперативной задачи. Ради раскрытия преступления. Но я же могу любить! Я — женщина!
— Королев, я пришла по делу. — Он все равно не простит мне равного с ним положения. И бог с ним! Хотя очень интересно, переживает ли он сомнения и муки?
— Могу лишь сказать в свое оправдание, что я ни за что не смогла бы отшить заявительницу, как ты. Совесть бы не позволила. Со стороны очень смешно, но, если вдуматься, мерзко ты поступил, мужественный ты наш. Давай говорить конструктивно, ругаться будем по окончании расследования. Мы с тобой раскатаем шкалик, и ты выскажешь мне всю правду-матку в глаза. Я выслушаю и все равно сделаю по-своему. Моя жизнь, как хочу, так ею и распоряжаюсь. Приступим?
— Приступим, — нехотя согласился Королев. Он еще не отошел от ночного дежурства.
Тут не до полемики о равноправии с женщина-ми-сотрудницами.