Пилат

Он принял ванну, переоделся. Во встроенном платяном шкафу, на верхней полке, сложены были старые мамины шкатулки и коробки. За них Иза ничего не взяла, подумал Антал, и от этой мысли ему стало весело, как всякий раз, когда он открывал гардероб. Мамино барахлишко, осиротевшие вещи Винце, коллекция марок, очки. Все это пора было выбросить — но у Антала не поднялась бы рука сделать это: вещи словно бы приближали тех, кто был далеко; да и в шкафу достаточно было места; лишь безобразные картины он отнес на чердак. Иза оставила и всю кухонную утварь, старомодную, любовно хранимую долгие годы посуду, которую Гица по его просьбе аккуратно расставила в кухонном шкафу. Антал столько лет прожил на свете, не имея ничего за душой, что теперь ему становилось смешно, когда он иногда думал, какие странные вещи перешли к нему во владение вместе с домом: лейка, чурбак для колки дров, табачное сито, топор. Сито так дивно пахло трубочным табаком, что он не только не стал его никуда убирать, но повесил на стену в прихожей рядом с двумя солидными пеньковыми трубками, крест-накрест, и вишневого дерева тростью Винце. К старости хоть трубку приучайся курить. Причудливое соседство старого и нового придавало дому чуть-чуть гротескный, но располагающий вид и делало его таким уютным, что коллеги Антала только руками всплеснули, а Шани Вари всерьез загрустил, как это он так промахнулся, купив однокомнатную квартиру на шестом этаже. Денег, которые он за нее выбросил, вполне хватило бы на дом Антала со всеми причиндалами, новое жилье было удобным и притом не банальным.

Капитан просил поесть; Антал дал ему капустных листьев в кухне, где обычно кормила его мама, потом и сам поужинал кефиром, с наслаждением заедая его свежим хлебом, отложенным Кольманом. Он привык уже, что на пальце у него кольцо; после помолвки эта блестящая штука долго мешала ему, Анталу казалось, он и руки теперь не сможет вымыть как следует; но он не хотел портить Лидии настроение. «Пусть все знают, что у тебя кто-то есть!» — сказала Лидия. Иза никогда не ощущала необходимости в обручальном кольце, она презирала всякие символы; Лидия же, если б могла, даже через стенгазету всех бы оповестила, что стала его невестой. Она даже ревновала его иногда — на что Иза просто была неспособна, — без всяких на то оснований, конечно; просто она вспоминала, как жил Антал в те годы, когда она узнала его. Порой она даже ссорилась с ним; потом мирилась — с тем счастливым сиянием в глазах, которое не исчезало с ее лица никогда с того самого дня, когда она наконец могла больше не скрывать свое чувство. Антал знал: если бы его жизнь вдруг оказалась в опасности, Лидия на убийство пошла бы ради него или, трепеща от ужаса, предложила бы взамен свою жизнь. Любовь Лидии, самозабвенная, доверчивая, Антала трогала и удивляла, он и не подозревал, что такое бывает в жизни; но удивляло его и собственное, ответное чувство, столь же безоговорочное, столь же чистое.

В первые дни и недели их обретшей друг друга любви — после того как он отдал Лидии картину с мельницей, после тяжелой сцены, когда Иза пыталась вручить деньги сиделке, — Антал, словно какую-то неподатливую скорлупу, долго пытался разбить молчаливую, строгую замкнутость Лидии. Когда скорлупа наконец отпала, открыв настоящую Лидию, с Дюдом, с Пастушьим лугом, с той огромной, всепоглощающей страстью, с какой она любила его, — у него было такое чувство, будто в чужой, непонятной стране кто-то вдруг окликнул его на родном языке. Он ответил ей сразу, ответил душой и телом.

Помолвка их состоялась вот здесь, на кухне. Женщины-коллеги, пришедшие на новоселье, завизжали от изумления, когда Антал со стуком выложил на буфет два обручальных кольца. Насколько в свое время никто не сомневался, что Антал и Иза Сёч рано или поздно поженятся, настолько же неожиданным оказался такой поворот в отношениях между врачом и сиделкой. У Антала всегда была какая-то женщина; все считали, что Лидия — всего лишь очередная. Открывая шампанское, Антал подумал, насколько по душе бы пришлось прежним хозяевам дома это самозабвенное веселье; Винце радовался бы танцам, шумным выкрикам и потчевал бы гостей домашней ореховой палинкой, а мама просто вне себя была бы от счастья, что у них так много народу, — точь-в-точь, как у тети Эммы в те времена, когда она была юной девушкой с густой косой и румянцем, то и дело заливающим щеки. Иза единственная сказала бы, думал он тогда, что жаль тратить время на такую чепуху, как помолвка и надевание колец; это глупости и предрассудки, все равно от этого никому ни жарко ни холодно. В ту ночь, хотя он почти не отходил от Лидии, бывшая жена словно бы ощутимее, чем когда-либо, была рядом. В разгар попойки, когда Шани Вари взял в руки гитару и, немилосердно путая мелодию, запел: «Приютился домик у реки Дуная», — Антал задумчиво шагал под руку с Лидией по дорожкам сада. У него снова был дом, и снова в тех самых стенах, где он впервые узнал, что такое дом; но теперь он обязан был этим не Изе, а самому себе, своему труду, множеству проведенных в работе ночей, компенсацией за которые он и хотел иметь дом, все это, что окружало его, включая трость Винце и Капитана, который с приходом гостей удалился в дровяной сарай и астматически сопел там, всем своим видом показывая, как глубоко он оскорблен. Лидия молча шла рядом, не мешая ему предаваться воспоминаниям. Иза была солдат, соратник, единоверец, какое-то время она шагала в ногу с ним. Про Лидию же, с тех самых пор, как он полюбил ее, он никогда так не думал: Лидия не то чтобы шла рядом — она была тождественна ему, была его вторым «я», не сговариваясь, они инстинктивно поворачивали в одном направлении.

Антал вытер стол, вымыл руки, огляделся. Эти кухонные дела он тоже всегда любил, ему нравилось открывать консервы, готовить к ужину стол, убирать после ужина; Иза все это презирала немного, для Антала же эти мелочи воплощали будничную радость бытия, были словно частью какого-то магического обряда, совершаемого ежедневно в знак того, что у него есть хлеб насущный и хлеб этот заработал он сам, а не получил от кого-то. Антал выдвинул ящик, другой, задвинул на место; он никогда не оставлял Гице немытую посуду, ему было бы стыдно: ведь горячая вода под рукой. Свой дом, с накрытым столом и расстеленной чистой постелью, был его давней мечтой; еще живя в интернате, он часто в подробностях представлял, как будет выглядеть его дом. Антал так долго был бездомным и нищим, что старомодные представления об удобном жилище, о спокойной, устроенной жизни должны были или утратить для него навсегда привлекательность, или пустить в его сердце особенно прочные корни. Обручившись с Изой, он почувствовал: в доме Винце он найдет то, что искал всегда. Он весь сиял, когда мать Изы вручила ему ключ от ворот.

Весной, когда он сказал Изе о своем желании купить дом, в глазах у нее мелькнула тихая насмешка: ладно, мол, так и быть, не буду лишать тебя удовольствия, коли ты мечтаешь платить домовый налог; наверное, есть нечто особенно привлекательное, читалось на ее лице, и в том, что этот первый дом, в котором ты жил, станет без всяких ограничений твоим домом и тебе не придется понижать голос и, обнимая кого-то, все время думать о том, чтобы старики за стеной ничего не услышали. Иза так уверенно и надежно чувствовала себя в жизни, что Анталу иногда казалось: теплая одежда и натопленная комната — для нее не более чем ненужная роскошь; железная воля Изы, сила духа без помощи каких-либо внешних средств способны укрыть ее, оградить от всего на свете, даже от плохой погоды, и вообще бытующее повсеместно понимание жизни придумано для более слабых людей, чем она.

Антал без всякой позы, откровенно и чистосердечно радовался тому, чего достиг.

В те времена, когда он родился, Дорож был маленькой, мало кому известной деревней; дом, где он впервые увидел свет, был полон горячим паром и запахом серы: рядом кипел, бурлил, клокотал источник. Матери Антал не помнил, она исчезла быстро и незаметно. «Уехала в город», — без уверенности в голосе говорила ему бабка. Позже, став взрослым, Антал начал догадываться, почему она уехала в город и что там с ней стало: не одна девушка из их деревни пропала вот так же бесследно.