Пилат

Долгое время ничего не происходило.

И вот однажды то, чего она так ждала, свершилось. Рядом с ней на скамью опустилась морщинистая старуха в боа из куницы, одетая, как молодая, в туфлях на высоких каблуках, с накрашенными губами и ногтями. Старая отодвинулась и загрустила: вон другие следят за собой. А она даже на это не способна. Ногти ее никогда в жизни не знали лака.

Она вдруг заметила, что соседка поглядывает на нее, видимо, собираясь заговорить. Радость залила ее горячей волной: наконец-то, кажется, кто-то обратил на нее внимание. «Говори, — твердила она про себя, словно молитву из одного-единственного слова, — ну говори же!» И вздрогнула от счастья, когда соседка спросила: не находит ли она, что весна в этом году, после стольких несносных дождей, порадовала их необычно теплой, приятной погодой?

За полчаса старая все рассказала про себя соседке, слова так и лились из нее. Та слушала, почти не перебивая, кивала, курила, становилась то веселой, то грустной, смотря по тому, о чем шла речь. Изложив постороннему человеку свою жизнь, старая ощутила невероятное облегчение; собеседница же смотрела на нее с такой нескрываемой завистью, с таким благоговением слушала о том, что ей совсем, совсем нечего делать, — что старая даже немного растерялась: собственно говоря, чего она жалуется, у нее же все прекрасно, ну, она не все могла предвидеть заранее, ей как-то не пришла в голову простая вещь, что у Изы не будет времени для нее, да и в помощи материнской она не нуждается; но ведь все, что делается или не делается в их доме, — это результат нежной заботы о ней ее дочери.

Старуху в боа звали Хильдой, Хильдой Вираг; выяснилось, что живут они недалеко друг от друга, всего через три дома.

Хильда Вираг сказала, что живет в одной комнате с несколькими молодыми родственницами. Что ж, тогда можно встречаться у нее, она с удовольствием увидит ее у себя, хоть сегодня же, в четыре часа, если у Хильды на это время нет других планов. У той не было других планов. По дороге домой старая решила было испечь что-нибудь, но передумала: не стоит рисковать, Тереза заметит, что она пользовалась духовкой. В конце концов она купила немного печенья. Дома она пообедала с аппетитом, потом навела порядок в своей комнате. Сегодня комната показалась ей исключительно уютной и удобной. Мебель красивая, без единого изъяна; до чего умно сделала Иза, отобрав из их мебели только ту, что лучше сохранилась; вон как тут хорошо, посмотреть приятно.

Хильда Вираг пришла точно в четыре; кофе, сваренный хозяйкой, вызвал у нее восторг. О родственницах своих она не стала рассказывать; как ни любопытно было старой узнать, кто они и что, она посчитала расспросы бестактными: пускай гостья сама говорит, о чем хочется. Хильда знала много забавного про старый Пешт, она хорошо помнила год их свадебного путешествия, тысяча девятьсот одиннадцатый, и перечислила много названий кабаре и всяких увеселительных заведений; в одном из них были и они с Винце; правда, в антракте, сконфуженные, красные, они сбежали домой. Хильда Вираг знала много старых песен, голос у нее был приятный, хотя и дрожал немного. Она рано осталась сиротой — рассказала все же она о себе — и жила без всякой поддержки. Молодые ее родственницы думают только о себе, о ней не заботятся, более того, хотят, чтобы она была у них вместо прислуги. Она еще никогда не выигрывала в лотерею — а так мечтает об этом!

Хозяйка уже открыла было рот, чтобы предложить ей денег, но вовремя спохватилась. Хильда Вираг, перечисляя своих старых знакомых, упоминала столько громких имен, что старая побоялась оскорбить гостью милостыней. Если родственницы у нее настолько черствые, не заботятся о ней, то уж она найдет способ порадовать Хильду Вираг, помочь ей. Что за милая женщина, как с ней приятно и весело проводить время! Старая показала ей фотографии Винце, детские снимки Изы. Гостье все очень-очень нравилось, она с восхищением щупала радиаторы отопления: хоть раз в жизни пожить бы в такой квартире, говорила она, где не нужно мучиться с дровами, с печкой; как здесь чудесно, тепло. Хозяйка с тихой гордостью огляделась вокруг, теперь она и сама видела, что у нее замечательный дом; слепота, видно, на нее напала — может, из-за всех этих несчастий, — что она не могла как следует оценить свою новую жизнь. «Тереза!» — вздыхала Хильда Вираг. Если бы у нее была такая Тереза! Но увы, у себя дома она сама вместо Терезы. Ужасно!

Иза своим ушам не поверила, когда, войдя в квартиру, услышала громкий разговор и смех. Голос матери звучал оживленно, молодо, и еще из комнаты доносился какой-то на редкость неприятный, старушечий голос, напевающий что-то. Повесив пальто, она вошла к матери.

— А это моя дочь, — засияла старая. — Моя дочурка, врач. Она с работы сейчас, устала, бедненькая. Садись, садись, Изонька.

Иза стояла в дверях и смотрела на Хильду Вираг. Гостья пролепетала что-то и поднялась. Матери стало почему-то не по себе. С каких пор пожилая дама должна вставать, когда в комнату входит молодая? Потому что Иза — хозяйка квартиры? Нет, тут что-то другое. Иза не села и вообще держалась очень неприветливо: холодно поздоровалась и сразу повернулась и вышла. Задушевная беседа оборвалась. Хильда Вираг пробормотала что-то вроде того, мол, какая энергичная у вас дочка, а старая в себя не могла прийти от стыда, потому что энергия была тут ни при чем: Иза вела себя просто невежливо. Гостья откланялась, она была уже совсем не такой оживленной, как вначале, и не пригласила хозяйку к себе, хотя та просто изнывала от нетерпения: приглашения она ждала с самого обеда. Молодые родственницы не помешали бы ей, молодежь она любила, к тому же, если идти в гости в Хильде Вираг, не надо переходить на другую сторону улицы. Какое это было бы удобное знакомство!

Она вымыла чашки из-под кофе. Иза наверняка заметила, что мать не выбросила-таки спирт и варила кофе на спиртовке, но это же ее комната, здесь, она полагала, пускай пахнет, если ей не мешает. С кофеваркой Изы она все равно не умеет обращаться. Дочь оставалась у себя до самого ужина — и лишь тогда вошла к матери.

— Где ты подобрала это отребье?

Она сначала даже не поняла, что за слово произнесла дочь, и думала, та говорит о каком-то тряпье. Иза называла тряпьем материны штопаные кофты, халаты с заплатами из другой ткани. Изе пришлось повторить вопрос, употребив уже другое, более выразительное слово; тогда лишь старая поняла, что имеет в виду Иза, и сразу так испугалась и смутилась, что глаза ее тут же наполнились слезами.

— Просто великолепно: я прихожу домой, а ты распиваешь кофе с какой-то старой проституткой. Ты из ума выжила, мать, что вытворяешь такое? Это же Пешт, огромный город, здесь два миллиона людей живет; ты что думаешь, ты дома, в провинции? Где ты ее нашла? На площади Радаи? Откуда ты знаешь, кто там садится рядом с тобой? Она сама начала разговор — ну еще бы, могу себе представить. Так ты и убийцу домой приведешь, который горло тебе перережет, или какого-нибудь бродягу, если он скажет, что учится в духовной семинарии. Не знакомься на улице, мать, и избави тебя бог приводить кого-нибудь домой. Сегодня вечером у меня случайно ничего не было, я просто устала и хотела отдохнуть, но ведь я могла бы прийти с гостями или с какой-нибудь работой. А здесь сидит эта баба и распевает, какой был Боб красавец и смельчак. Уму непостижимо!

Крошки, собранные для знакомого голубя с воротничком, старая вытряхнула в окно — и потом с замиранием сердца стояла на лестничной площадке, прислушиваясь, не поднимается ли к ним полицейский, наказать ее за нарушение порядка; вынести кулек с крошками на кухню она не решилась, боясь, что Иза опять ее будет ругать и допытываться, что это еще за новая мания — собирать со скатерти крошки и держать в кульке. На площади она больше не появлялась, лишь бродила по улицам в окрестностях дома, разглядывала витрины, пытаясь придумать, что бы ей такое хотелось себе купить, — но ничего не придумала. Хильду Вираг она видела еще раз: та вышла из подъезда того самого дома, который называла. Она шла куда-то с сумкой в руке, снова сверх всякой меры накрашенная, с темными кругами под печальными глазами. Старая спряталась от нее в подворотню, чтобы не нужно было здороваться, так ей было стыдно.