Не родись красивой...

У Марины лицо изменилось, она серьезно взглянула на директора, непонимающе захлопала глазами и поспешно вышла из кабинета.

х х х

Между тем Кучерявый отдышался и поднялся с земли. Направившись к Насте медленным нетвердым шагом, он попытался что-то сказать, но закряхтел от боли и схватился обеими руками за подбородок. Настя стояла неподвижно, продолжала все так же безутешно плакать. Вдруг на мгновенье замолкла — пронзительные гортанные звуки невезучего жениха заставили повернуться. Она обозрела его со злостью, нервно отстранилась от сарая и пошла, не к конторе, а в обход ее.

Пробравшись с пустыря на улицу меж сплетенных веток сирени по узкой, заваленной всяким хламом тропе, она огляделась: улица была пуста, но ей казалось, что изо всех окон на нее смотрят десятки глаз. Скорее, скорее домой, вытирая рукой слезы, торопила она себя. Ей было тяжело, очень тяжело. Все ее мечты рухнули, Эрудит больше не придет и не простит ее никогда-никогда. Настя чувствовала себя до того оскорбленной, униженной и была так поражена его жестокими словами, что даже не знала, как можно теперь жить. Она не могла перенести такой удар и видела только один выход — умереть. Умереть и навсегда избавиться от своего несчастья, от этой проклятой жизни; больше нечего ждать, не для чего жить. Как все это ужасно, ужасно и глупо! — мысленно твердила она, растирая ладонью покрасневшие веки. Чем ближе она подходила к своему дому, тем труднее ей было сдерживать рыдания, подступающие к горлу. И только когда вбежала в дом, она дала своему страшному горю полную волю. Безумный крик отчаяния вырвался из ее груди:

— Мамочка моя! Зачем ты меня на свет родила? Почему я такая несчастная? — залилась Настя слезами, упала на диван, уткнулась лицом в подушку и стала рыдать. Долго плакала она, а, выплакав все слезы, поднялась с дивана и застыла на месте, глядя перед собой недоуменно, словно не понимая, что происходит. Потом вновь зарыдала и, прижимая одну руку к голове, вышла во двор искать веревку. Слабыми шагами прошла по двору к сараю, растерянно обвела глазами стены и на куче досок увидела старые измочаленные вожжи. Их в свое время принес с фермы Семен на какой-нибудь случай — в хозяйстве всякая вещь сгодится. Вот они и сгодились. Взяв вожжи, Настя стала судорожно распутывать и разматывать их. Вожжи оказались довольно длинными. Судорожно перебирая их в руках, она выбрала отрезок менее изношенный, сложила его петлей и взглянула вверх, на перекладину. С тяжело бьющимся сердцем она взобралась на бочку и прежде чем привязать вожжи к бревну, накинула холодную петлю себе на шею, слабо затянула ее.

Кровь в ее жилах застыла, все тело забилось в ознобе. Она уже не плакала, только в глазах все еще стояли слезы. Одной рукой придерживая петлю на своей шее, другой она перекинула конец вожжей через бревно и стала своими замерзшими на холодном ветру пальчиками завязывать узел. Но не смогла. Она немного помедлила, соображая, как же завязать? «Сейчас привяжу веревку, шагну вниз, и все будет кончено, — размышляла она. — Сейчас, сейчас». — Руки ее тряслись, а та, которой она сжимала петлю, стала влажной от испарины. Ее охватил страх. От никогда еще не испытанного чувства полной растерянности и беззащитности терялся рассудок.

Тут ей послышалось, что где-то проехал мотоцикл. Вслед за его треском до нее донесся с улицы громкий голос. Она посмотрела на дорогу. По улице заплетающимися шагами шла женщина в засаленном плаще, с распущенными немытыми волосами и покрасневшим лицом; за нею следом плелся, мотаясь из стороны в сторону, Митька Дятлов, одетый в помятые серые брюки и грязного цвета зимнюю куртку нараспашку. Он размашисто жестикулировал руками, излишне эмоционально говорил, с полным безразличием к тому, что произносимые им слова пролетали мимо ушей попутчицы, и беспрерывно смеялся.

«Они оба пьяные», — почему-то отметила Настя, как будто это для нее сейчас было очень важно. Женщина, так и не повернувшись ни разу к Дятлову, остановилась возле его двора с ничего не видящим взором и безвольно опущенными руками, он же то хохотал, то разговаривал. Настя все смотрела на них.

Достав из кармана пачку сигарет, Митька, удерживая равновесие, попятился назад, мгновенно сорвался с места и направился вдоль забора к Настиной калитке, прикуривая на ходу сигарету. Сейчас начнет три рубля просить, с неестественным для данной ситуации беспокойством подумала Настя, когда убедилась, что он точно идет к ней. Посмотрев на землю, она сняла с шеи петлю, спрыгнула с бочки, незамеченной скрылась за дверью и заперла ее от Митьки.

«Последний раз на все посмотрю, может, успокоюсь, и тогда получится», — подумала она. Беленькая печь в кухне, светлый зал, диван, телевизор на белой скатерти. Все казалось ей сейчас ненужным, бессмысленным. На этом диване мы с ним сидели, по-английски разговаривали, целовались. Придет ли он проститься со мной? Куда же меня положат мертвую? Она огляделась вокруг себя: наверное, посредине зала. Ей стало странно, что она больше не плачет, только дыхание ее сделалось прерывистым, не хватало воздуха. Теперь я смогу, теперь получится, только зайду еще в спальню, надо и спальню посмотреть. Кровать была убрана, ровно застелена пышным покрывалом. Она прикоснулась к спинке рукой, окинула все взглядом и повернулась, чтобы уйти и больше уже никогда сюда не возвратиться. Но ноги не двигались, страх охватил ее, она словно только теперь по-настоящему осознала весь ужас смерти, которая наступит через одну минуту. «А зачем я все это смотрела? Все равно ведь сейчас умру. Смерть уже близко, совсем близко. Вот-вот она постучит в дверь и войдет в дом».

Тем временем Митька добрался до крыльца, и Настя услышала стук в дверь, прозвучавший в напряженной тишине оглушительно громко. Она почувствовала, как сердце перевернулось, голову пронзила резкая боль, перед глазами все поплыло, и у нее подкосились колени. Она пошатнулась, вцепилась в спинку кровати, но не удержалась, от нервного шока потеряла сознание и упала.

х х х

Уже сгустились сумерки и наступила глубокая ночь, когда Настя наконец очнулась. Прежде всего, она ощутила тяжелую боль в голове. Болело в груди, и трудно было дышать. Еще не совсем придя в себя и ничего не понимая, она, дрожа от холода, поднялась с пола, разделась и залезла под одеяло, показавшееся ей ледяным. Противная зябкая дрожь не унималась. Постепенно постель согрелась. Ресницы сомкнулись, и Настя вновь провалилась в забытье.

С вечера ветер усилился, и теперь дул порывами, с завыванием. Настя прислушивалась к его шуму и свисту, напоминающему плач младенца. И вот младенец уже ползет по стенке, заползает внутрь комнаты, он оказывается в яме, карабкается, цепляется своими ручонками за рыхлый край, земля осыпается и падает вниз черными комьями, увлекая его за собой. Оттуда, из глубины, вырывается плач еще горестнее: стенающий, душераздирающий. Настя не может отделаться от мысли, что младенец молит ее о помощи… Это было ужасно. Она тяжело дышит и не может отвести глаз от этой адской пропасти, хочет помочь ребенку. Но ноги ее сделались ватными, неподвижными. А на краю ямы уже стоит сатана. Он возник из кромешной темноты. Настя чувствует, что должна сейчас увидеть сатану, но земля под ним тоже осыпается, он летит на дно и падает на младенца. Младенец охнул, застонал и затих. Послышалось какое-то хлюпанье. Ей показалось, что сатана своими тонкими руками сдавил младенцу горло, а кто-то стал пить его кровь.

От ветра дрожат стекла. Теперь в шуме ветра и дребезжанье стекол ей чудится шепот и дикий хохот… Это сон? Она испуганно открывает слипшиеся веки: вокруг непроглядная тьма. Погрузившись в невеселые мысли, она не сразу заметила сатану, выскочившего из ямы. И вот видит его отчетливо. Он бледный, с козлиной мордой, множеством тонких синих рук. Сущий мракобес. Таких и земля-то не держит. С мрачным видом выпучивает он на нее свои злые глаза, они белые, без зрачков. Насте показалось, что с рук его капает кровь, она напрягла зрение, но не могла разглядеть во мраке. Сатана, между тем медленно-медленно, как привидение, приближается к ней все ближе, вытягивает свой длинный красноватый язык. «Он пришел за мной», — думает она.