Богомолец

Проблемой цитотоксинов школа И. И. Мечникова занимается свыше десяти лет. Борде, Безредка, Контакузен опубликовали массу работ о разрушительном действии на организм больших доз ее, но никто до Богомольца не заметил стимулирующего действия малых.

— Диссертацию, — говорит Ушинский, — я расцениваю как этапную в изучении коркового слоя желез и действия цитотоксических сывороток на организм. С определенностью сказать, сколько и каких благ несет она человечеству, можно будет только позже, по истечении времени.

На редкость перспективной считает диссертацию и В. В. Подвысоцкий.

Пройдет время, и диссертант продолжит изучение надпочечников уже с помощью собственных учеников. Многолетний труд в этой области увенчается созданием учеником Богомольца В. П. Комиссаренко активного лечебного препарата для поддержания давления крови в артериях, хорошо зарекомендовавшего себя в борьбе против шоковых состояний и мышечной усталости.

Второй путь в конце концов приведет к созданию ныне знаменитой антиретикулярной цитотоксической сыворотки, известной под названием «сыворотка Богомольца».

Александр Александрович смотрит на Павлова. Теперь его очередь сказать свое слово., По старой традиции оппонент сидит в глубоком кресле спиной к диссертанту и всем своим видом стремится показать свое презрение к нему.

— Вы написали хорошую работу! — говорит Павлов. — Но в ней есть весьма существенный недостаток: отсутствуют протоколы опытов. Почему вы так кратко изложили собственные исследования?

Диссертант без колебаний отвечает:

— Человеколюбия ради!

От неожиданности, изумления Иван Петрович, забыв традицию, резко поворачивается и недоуменно смотрит на Богомольца. Ответ требует пояснения!

— В моей работе о надпочечниках, — говорит Александр Александрович, — приведено свыше четырехсот литературных источников. Половину из них я прочел в подлиннике. Масса времени ушла на чтение растянутых повторений, избитых истин, необоснованных гипотез. И я дал себе слово: из человеколюбия, щадя время, а следовательно, и жизнь читателя, писать по возможности короче.

— Верно, — соглашается Павлов, — пишут и печатают много чепухи. Но протокол — это фотография опыта. Никто не может поручиться, что исчерпал в данный момент все содержание своего эксперимента, что больше не придется к нему вернуться, иногда с новыми вопросами. Фотография нужна и для критики: со стороны иногда виднее. Это я говорю потому, что вижу в вас не обычного диссертанта, а будущего ученого. Мне хотелось бы, чтобы в дальнейшей работе вы приняли мое замечание.

«Я, — писал позже А. А. Богомолец, — старался выполнять указание великого ученого — в своих работах соединять человеколюбивую краткость с протокольной точностью».

Церемониал присуждения докторской степени состоялся 13 июля. К Богомольцу устремились десятки людей. Они говорят почти хором, так что диссертант плохо понимает их. За поздравления благодарит как-то неуклюже, чужими, стертыми словами — он слишком взволнован. Когда подходят учителя, с горячим участием следившие за его ростом — профессора Подвысоцкий и Ушинский, — он произносит:

— Спасибо и еще раз спасибо! — и почтительно склоняет голову.

Вопрос о доцентуре Богомольца решен. Попечитель Одесского учебного округа в феврале 1910 года, после второй пробной лекции на тему «Экспериментальная гликозурия», разрешил принять его в число приват-доцентов по кафедре общей патологии. С осени ему предстоит вести два курса. Один — по патологии желез внутренней секреции, другой — практический: по методике бактериологического исследования.

Правда, звание приват-доцента не сулит молодому ученому никаких материальных благ. Курсы лекций приват-доцентов считаются необязательными, и труд их оплачивается из грошовых сумм, внесенных слушателями. Слишком скромный для семейного человека заработок вынуждает Богомольца принять предложение о чтении нескольких обзорных лекций по общей патологии и терапии слушателям курсов фельдшеров при Черниговской земской больнице, а позже — в Одесской зубоврачебной школе.

Под руководством Н. Г. Ушинского Богомольцу пришлось поработать недолго, так и не удалось полностью пройти его школу. Впрочем, ему везло на учителей. В конце ноября 1908 года на место Ушинского прибыл профессор Воронин. Он сразу же, по словам Богомольца, произвел на него впечатление «человека порядочного, добродушного, знающего и, несомненно, любящего науку».

Прошло немного времени, и взаимные симпатии профессора и приват-доцента переросли в дружбу.

Воронин писал жене:

«Сегодняшний день провел с Александром Александровичем. Я полюбил его глаза, искрящиеся лукавством, живость ума, сочный украинский язык — он им часто пользуется. Семья его бедствует, а он молчит. Отказался от мысли о поездке на Капри — денег не хватило. А с его легкими поездка так нужна! Хочу помочь — договорился с Головиным о передаче ему с осени ведения двух курсов.

А сколько лиризма в душе этого человека! По дороге домой рассказывал о жизни мурашек в травяных зарослях, о деловых музыкантах — кузнечиках. А потом вспомнил поручение студентов — выведать «коньки», на которых я режу на экзаменах. Примостились где-то на парапете и отобрали для передачи «под секретом» все ведущие темы патофизиологии. Попрощался, а потом вернулся.

— Читали Алексея Толстого? Интересный! Знаете, рождается новый талант!

Скоро я останусь один. А. А. собирается в Париж с целью обязательной для нас, русских, перед профессорской практикой стажировки у западных коллег. Не знаю, что только будет делать там этот уже зрелый, тонкий экспериментатор».

Часы отдыха Богомолец с Ворониным часто проводят вместе. Маршруты прогулок меняются: коллеги ходят то в порт, то на Пересыпь, то на Фонтаны.

Владимир Васильевич знает, что под влиянием Н. Г. Ушинского его молодой коллега проникся интересом к французской школе бактериологов, увлекся физико-химией и микробиологией. Ушинский с редкой щедростью помог ему обогатить свои знания в этих областях (настолько, что впоследствии Богомолец свободно читал в университетах курс бактериологии, заведовал бактериологическими лабораториями и большими серологическими отделениями).

Уже в первой работе из этой серии — «Роль сенсибилизирующих веществ нормальных и специфических сывороток в явлениях фагоцитоза» — ученый выступил против «засорения» учения об иммунитете, сделавшем такие успехи за последнее десятилетие. «Погоня за новыми открытиями в области учения о невосприимчивости к заразным болезням, — по мнению Богомольца, — все больше загромождает литературу недостаточно проверенными данными».

Он не побоялся «занести руку» на самого Мечникова — учителя своих учителей, не согласившись с некоторыми его утверждениями о сути механизмов, лежащих в основе иммунитета.

Позже по этому поводу он записал: «Как известно, развитие науки совершается диалектически, и для мечниковского учения об иммунитете также настала переходная пора появления антитез, столь необходимых для научного синтеза… Справедливая критика нисколько не умаляет значения работ великого ученого. Наоборот: разъяснение и устранение некоторых неправильных положений только выявляет яркие зерна истины в работах основоположников современной медицины, одним из которых был Мечников, и способствует торжеству истины».

Тогда же высказал оригинальное предположение, что разнообразные реакции иммунитета представляют лишь различные в зависимости от природы агрессивных агентов свойства веществ ферментативного характера.

Отцу он в то время писал: «Тебе не стоит повторять аксиому: в здоровом организме господствует суровая гармония физико-химических преобразований. Болезнетворные агенты ее нарушают. Каждая болезнь — это борьба за преодоление химических пертурбаций, химического хаоса. Перипетии этой борьбы определяют исключительно резервные силы организма. Не предоставлять же им свободу действий! Нужно подстегивать! Только надежные средства изменят потенциал неполноценной реактивности, существенно помогут людям».