Страница 1 из 20

Натуральный обмен

Часть 1. Двойник

Если вас никто не любит,

будьте уверены, это ваша вина.

Ф. Родридх

Пролог

Последние лучи заката мягко озаряли башню королевского дворца. Отсюда открывался великолепный вид на город и на далекую полосу леса. Внизу кипела в жизнь, а здесь, наверху, было тихо и спокойно — тут можно было подумать.

На увитом плющом балконе стояли двое: высокий длиннобородый старик в темной мантии и плотный мужчина в монашеской рясе, ростом достигающий первому едва ли до плеча. Оба молчали, задумчиво глядя вдаль, невысокий теребил большой деревянный крест у себя на груди.

Он заговорил первый:

— Тянуть больше нельзя…

А потом крепко сжал губы, будто сам испугался своих слов.

— Ты прав, — тихо отозвался старик, — мы слишком долго работали, почти год, чтобы отказаться в последний момент.

— Господь простит нас, — несколько неуверенно ответил собеседник. — Он увидит, что у нас благие намерения, и простит нас. Я буду молиться.

Старик поежился, но совсем не от холода.

— Может, Господь и простит нас, — пробормотал он. — А мы сами себя? Это же не просто так, это человеческая жизнь! Думаешь, тот ни в чем не повинный парень когда-нибудь нас простит?

— Мы будем молиться, — повторил невысокий. И, помолчав, добавил: — К тому же, мы оба знаем, что парню уже не придется нас прощать.

От этих слов старик вздрогнул, но промолчал.

1 глава

Я стоял перед огромным зеркалом с меня ростом в старинной резной раме. Я выглядел, как обычно: высокий худощавый парень, всклокоченные светло-русые волосы, серые глаза, одет в растянутый свитер, джинсы, кроссовки. Я ехидно подмигнул своему отражению, но оно не повторило мой жест, напротив, нахмурилось, а брови угрожающе сошлись на переносице. По спине пробежал холодок, тут же превратившийся в настоящий животный ужас. Я рванулся от зеркала прочь, но не смог сделать и шага, что-то удерживало меня, заставляя по-прежнему стоять перед своим ожившим отражением, которое, в свою очередь, ничего не ограничивало: мой двойник шагнул ко мне с самым решительным видом. И тогда я размахнулся и ударил по гладкой поверхности, разбивая руки в кровь. Зеркало брызнуло в ответ миллионами осколков. Они сыпались отовсюду, впивались в лицо, голову, руки...

Я закричал и проснулся. Сердце отчаянно колотилось в груди.

Осмотрелся: я лежал на кровати в своей комнате, на мне те же джинсы и свитер, что и во сне, но настолько измятые, что в их реальности можно было не сомневаться. Вчера я зачитался и уснул, даже не переодевшись. Распахнутая книга все еще лежала на моей груди.

— Черт-те что, — пробурчал я, садясь, провел рукой по лицу, пытаясь прийти в себя, потому что сон все еще не шел из головы. Это же надо было такому присниться! Нет, мне и раньше частенько снились странные сны, но этот был особенно реальным.

В квартире стояла звенящая тишина: ни шороха, ни единого скрипа. Значит, мама уже ушла на дежурство в больницу. Интересно, не стала меня будить или не добудилась? Она уже несколько раз рассказывала, что не смогла меня разбудить, потому что я отбивался. А все почему? Потому что стресс! Никто молодежь не щадит.

Я посмотрел на часы на прикроватной тумбочке и снова выругался. Да что за непруха? Девятый час, а в восемь я должен был быть в школе, сегодня репетиция последнего звонка, и всех обязали явиться к первому уроку.

Я вскочил с постели и бросился переодеваться. Опять опоздал и услышу о себе в школе много «хорошего», нового, конечно, вряд ли, за десять лет учебы я, наверное, выслушал о себе уже все.

Я был из тех, кого считают оболтусами, «учительское горе», «мамино разочарование». Когда мои одноклассники читали «Войну и Мир», я зачитывался «Хрониками Амбера», когда готовились к экзаменам, я играл в футбол. Были на моем счету и разбитые школьные окна, и взорванный кабинет химии, и костер в спортзале, а также драки на территории школы. Раньше моя мама была постоянным гостем педсоветов, но ближе к старшим классам учителя отчаялись и смирились с тем, что меня не переделать, и оставили мою бедную мать в покое. Наверное, в этом году, когда я получу аттестат, весь педагогический персонал перекрестится и вздохнет с облегчением.

Я носился по комнате взад-вперед, хватая на ходу вещи. Школьной сумки в пределах видимости не обнаружилось, значит, я бросил ее вчера в прихожей. И я понесся туда.

Пробегая по залу со скоростью очумелой белки, я зацепился за ножку журнального столика и кубарем полетел головой вперед. Голову я все-таки не разбил, успев выставить руки, но столик со всем тем, что на нем стояло, снес в чертовой матери.

Я медленно поднялся с пола, потирая ушибленное колено, и осмотрел место моей битвы с журнальным столиком. Потери: разбитая ваза, рассыпанная по всему ковру стопка газет и журналов. Сам столик при столкновении с противником не пострадал, отделался легким испугом.

Я со вздохом принялся собирать журналы. Бежать на кухню за веником было некогда, поэтому я смел осколки вазы газетами, орудуя одной как метлой, а второй как совком. Выкинул останки вазы вместе с газетами в мусорку и помчался обратно в свою комнату.

Снова пробегая мимо места моего падения, я остановился, как вкопанный. Вот же засада! В спешке я не заметил еще одну жертву разрушений — папино фото в рамке. Рамка улетела в угол комнаты, стекло разлетелось на куски, да еще так удачно, что пропороло фотографию прямо посередине.

Я поднял остатки рамки, испытывая одно желание — провалиться сквозь землю. Это было старое фото, сделанное, когда еще не знали цифровых носителей, пленку, естественно, давно потеряли, а потому эта фотография была единственным экземпляром, не подлежащим восстановлению. Мама очень любила это фото, на ней папа был запечатлен еще совсем молодым, улыбчивый подтянутый парень в летной форме возле блестящего истребителя... На одном из таких он и разбился, когда мне было семь...

Я плохо его помнил, большую часть информации о нем получил благодаря рассказам матери, а не по собственным воспоминаниям. Я даже скорее не тосковал о нем, как о человеке, а периодически жалел сам себя, что у меня нет отца. Однако несмотря ни на что, сейчас у меня появилось стойкое ощущение, что я совершил нечто недопустимое, кощунственное.

Злой на себя и свою неуклюжесть, я вернул изуродованную рамку с фотографией на столик и в ужасном настроении поплелся в школу. Можно было не сомневаться, вечером мама еще выскажется этому поводу.

***

Я вбежал в школу как раз во время звонка, возвещающего о начале второго урока, и понесся в спортзал, где и должна была происходить репетиция последнего звонка.

Весь наш класс был в сборе. Впрочем, ничего удивительного, это же только я местное исчадие ада.

Несмотря на то, что все неорганизованно шастали по спортзалу, собираясь в привычные группки единомышленников, мое появление не осталось незамеченным. Маргарита Сергеевна, наша классная, тут же устремила на меня гневный взгляд. Она осмотрела меня с головы до пят и нахмурилась еще больше.

— Дёмин! — тон ее голоса не предвещал ничего хорошего. — Мало того, что ты опоздал на целый час, так ты еще и без формы!

Я закатил глаза. Ну, понеслось! Некогда мне было с утра форменные брюки наглаживать, я их, кажется, даже с балкона не снял…

— Маргарита Сергеевна, неучебные дни же, — заныл я. Но мой финт не прошел, видимо, с утра классную уже кто-то разозлил, и она решила отыграться на мне.

— Ничего не хочу слышать, — грозно отрезала она. — К директору, живо!

Учительница сложила руки на груди с таким видом, будто, начни я брыкаться, она оттащит меня туда за волосы.