Скажите Жофике

Ну, заперла она Калмана. Предположим. Но он-то жив и невредим? И все же она, мать, считает, что дверь сама захлопнулась. Жофи стыдится своей неловкости, поэтому клевещет на себя. Зачем только без конца все пережевывать? Ясно, Марта не может уйти из школы, чтобы не насолить ей на прощанье. Разве не так? Опять задает девочке никому не нужные, глупые вопросы, выпытывает, почему она сразу не отнесла портфель на квартиру Калмана. Как будто это имеет какое-нибудь значение! Жофи помолчит, помолчит, а потом скажет такое, чтя уши вянут. Вот и теперь взяла да и выпалила: "Это была бы нехорошо".

Лоб Халлера покрывается испариной. Портфель, правда, уже в его руках – его успели возвратить еще до прихода референта из отдела кадров, – но валюту все же кто-то вынул из портфеля, и это сделано не Жофикой. Если он сейчас не выйдет из зала, его просто стошнит. "К сожалению, уйти еще нельзя", – вежливо сказала Марта.

– А почему это было бы нехорошо?

Жофика в нерешительности теребила свою юбку.

– Ты хотела продать портфель? – спросила Марта Сабо.

Вот ехидна! Задавать ребенку такие вопросы! Жофи покраснела. Нет! Конечно же, нет, ей просто хотелось отдать его в руки дяде Калману, но потом она встретила ее, тетю Марту.

– Почему ты хотела отдать именно ему?

– Потому что портфель его, – ответила Жофика.

– Почему ты тете своей не могла отнести? Ведь можно было вручить портфель тете Като?

Жофи некоторое время молчала, но вот губы ее задрожали, и она едва слышно произнесла:

– Ей нельзя было.

И чего она терзает девочку? Какое это имеет отношение к делу? Нашли кого называть лучшим педагогом в районе! Да у нее нет ни малейшего представления о детской психологии! Интересно, как она сама поступила бы на месте девочки. Решилась бы она отдать портфель Като, которая способна поднять вой даже без всякой причины? Чего только она переливает из пустого в порожнее: ведь выяснили с этой дверью, так нет, опять принялась за старое. Для чего, мол, Жофика закрыла Калмана?

Когда же девочка ответила ей, что так нужно было, у Юдит захватило дух. Неужели у ребенка навязчивые идеи? Как же она прежде этого не замечала? Она сама читала о неврастениках, которые одержимы какой-нибудь одной идеей. Неужели ее дочь принадлежит к таким же? "Так нужно было!" А Марта даже не удивляется, кивает головой, будто вполне согласна с ней. Кто же, как не Марта, должен сейчас объяснить своей ученице, что она говорит несуразные вещи?

До чего же Жофика все-таки замкнутый ребенок! Перед ней, перед матерью, таилась, ничего не говорила, даже не намекнула на то, что собирается по какой-то причине запереть Калмана. Но и Марта хороша: разве можно в таких случаях поддакивать ребенку! Она, Юдит, слышала, как Марта сказала Жофи: "Я тоже так думаю". И таким вручают награды, переводят на ответственные посты! Разве это педагог! Ну, кажется, она перестала донимать девочку вопросами. Представление окончено, и Марта Сабо сыграла в нем главную роль.

Нет, игра продолжается. Она сажает Жофику рядом с собой за стол, берет ее за руку – вот артистка! – мол, пусть Фехервари из отдела кадров видит, что она ласкова с детьми даже при подобных обстоятельствах! Если уж она такая хорошая, то зачем столько времени мучила девочку? Калман опять порывался уйти, но ему снова пришлось сесть, так как Марта, "к сожалению, не может обойтись без него". Бедняга Калман! Вид у него такой, что краше в гроб кладут. Не попросить ли для него стакан черного кофе? Упадет сейчас! Наверное, это от духоты с ним. Но с какой стати он таскает на работу свои документы и для чего понадобились ему днем в музее зубная щетка и фонарь?

Когда Жофика села, Фехервари вдруг поднялся с места и обратился к Марте Сабо. Он, дескать, не думал, что дело так затянется, ему казалось, они раньше кончат. К сожалению, его время ограниченно, поэтому он хотел бы попросить слова теперь же. Он явился сюда лишь для того, чтобы сказать несколько слов в защиту ученицы, в невиновность которой, вопреки всему изложенному здесь, он все равно продолжает верить. Ему уже приходилось сталкиваться с Жофией Надь, и встреча эта оставила у него прекрасное впечатление. Было бы больно ошибиться в девочке.

"Значит, не проверка, – заключила Марта Сабо, – он пришел из-за Жофи. Но откуда же он ее знает?" Лицо Марты выражало такое недоумение, что Фехервари улыбнулся.

– Мы с ней давние друзья, – продолжал Фехервари, виновато взглянув на Юдит, словно прося ее набраться терпения и выслушать то, что ей и так хорошо известно. – Эта девочка как-то побывала у меня в отделе кадров. Она пришла за тем, чтобы узнать адрес Иштвана Понграца, последнего пациента ее отца.

Юдит стало вдруг душно. Марта отвернулась, Хидаш продолжал писать. Жофи опустила голову. Все пропало, дядя Райсовет выдаст ее, а ведь как она смотрела на него, когда он вошел, как умоляла не выдавать! Ведь это тайна, великая тайна, папина тайна – о ней говорить нельзя! Что это дядя Райсовет объясняет всем? Что она, Жофи, мужественная и ловкая, добрая и сердечная. Вот уж неправда! Пускай они спросят у дяди Пишты, он им скажет, что она недотепа и дуреха. "Девочка, которая разыскивает недосказанные отцом…" О дядя Райсовет, дядя Райсовет! Что ты наделал! Разве можно здесь, при всех… Узнать бы, какое наказание ее ждет. Ведь сказать правду она все равно не сможет, она поклялась ангелом. Да к тому же, проговорись она тут, дяде Калману несдобровать. Выдать его никак нельзя. И чего это учитель математики так смотрит на нее? Мама плачет? Почему плачет бедная мама? Дядя Райсовет уже собрался уходить, он поклонился дяде Калману, а с тетей Мартой и с математиком попрощался за руку. Маме он тоже долго пожимает руку и говорит ей что-то на ухо. Вот и к ней, Жофике, подошел, погладил по голове и сказал, чтобы она и впредь не подводила своего друга. Все кругом молчат. Тетя Марта водит карандашом по бумаге. Кому это она говорит: "Эх, ты!"

Марта вспомнила один случай. Жофия Надь была дежурной по классу и не принесла мел. Хидаш записал ей тогда в дневнике, что она недобросовестно выполняет обязанности дежурного. А Жофи просто боялась зайти в учительскую и долго стояла перед закрытой дверью, почесывая носком правого ботинка левую ногу. Теперь Хидаш не подымает глаз и стенографировать перестал, смотрит в одну точку на столе.

"Мне она ничего не говорила, с горечью думала Юдит, утирая слезы; отцу бы все рассказала. Как только тогда ее ни называла, а она все терпеливо сносила. Теперь я понимаю, что за бумажка была у нее в руке. Замызганная, облитая мясной сукровицей. Кто-то написал на ней адрес школы: "Площадь Апацаи Чери…" Вот почему Жофи так устала тогда, что тут же уснула на диване. Что ж, Марта может торжествовать победу. Но мне сейчас все безразлично. Интересно, если бы я умерла, пустилась бы Жофика на поиски моих недосказанных слов?" Ей вспомнился пример с горой Янош. Как она тогда проверяла степень готовности ребенка жертвовать ради матери! Юдит изо всех сил кусала край носового платка.

Дядя Калман опять хотел уйти, но ему снова велели сесть. Тетя секретарь теперь пришла и сообщила, что за дверями дожидаются трое и что все они пришли по делу Жофики. Склонившись к уху тети Марты, она назвала их имена. Губы Жофи опять начали дрожать, а тетя Марта, как и раньше, положила свою руку поверх Жофиной и больше не отнимала ее. Все-таки Жофике многое непонятно. Она, Жофика, сидит тут в учительской за большим столом вместе с учителями. И все они так хорошо относятся к ней! Дяде Калману вернули наконец портфель. А дядя Райсовет для того заходил сюда, чтобы ей, Жофике, помочь. Разве она могла подумать, что еще раз увидит его? Но для чего пришли сюда Куль-шапка, дядя Пишта и Дора?

Дверь закрылась за вошедшими. Этот усатый худощавый старик, пожалуй, и есть Понграц, подумала Юдит Надь. Брови у него косматые, глаза синие. Нога в гипсе. Он смотрит только на Жофику. А лицо Жофи проясняется и светлеет. Старик даже не улыбается ей, он зол, очень зол. Этот человек любит Жофику. Понграц ведет за руку Дору, ту самую Дору, с которой ее дочери запрещено общаться. Интересно, что думает теперь Калман? Он уронил свою зажигалку. Какая же здесь, должно быть, тишина, если падение такого пустяка, как зажигалка, кажется грохотом! Кто этот третий? Она не знает. По виду рабочий, одежда у него в извести, волосы прикрыты, вернее, были прикрыты кульком; при входе он сорвал его с головы, словно настоящий головной убор. В глазах Юдит блестят слезы. Но она уже не плачет.