Лучшие страхи года

В первое мгновение я подумал, что Уилл умолк, потому что я не смог скрыть свои чувства. Ну конечно, я не мог их скрыть. Я слушал его разинув рот, а из-за проклятого сквозняка весь застыл, словно ледяная скульптура. Наверное, он решил, что я так отчаянно хочу знать, что же там было дальше. Но на самом деле я думал о маленькой полоске металла и о порезе на его ладони. О следе от бритвы.

Внезапно Уилл вскочил на ноги и буквально навис надо мной. Я все еще не мог сдвинуться с места, но во мне наконец проснулся тот инстинкт самосохранения, который вынудил меня уехать из Детройта три года назад, заставлял переезжать с места на место и даже подниматься с кровати и ходить в магазин не только за водкой, но и за овощами, овсянкой и зимними перчатками. Я попытался вспомнить, куда поставил лопату, на тот случай, если мне придется с боем прорываться из этой комнаты.

Но похоже, Уилл просто собрался снова поплакать. И почему бы нет? То, что с ним произошло, не имело ко мне никакого отношения. По крайней мере, не настолько, как он думал.

— Послушай, друг. Та женщина, которую я там увидел… Поэтому я и пришел сюда. Поэтому я и рассказываю о том, что смог узнать. Это контакт. Быть может, самый первый. Это и тебе может помочь, и, если ты найдешь других, я могу дать тебе адреса…

Ты несешь чепуху, — рявкнул я. Я тоже вскочил на ноги, взмахнул своими оперенными руками и хрипло закаркал: — Чего ты хочешь? Зачем я вообще тебе понадобился? Что я могу рассказать о…

— Я узнал ее имя, — сказал Уилл.

Я захлопнул рот. Мои руки еще были вскинуты, как будто я собирался взлететь. Но я снова застыл.

— Той девушки, которую я видел. Ее зовут Анна. — Он вытер слезы длинной костлявой ладонью. Несмотря на свой рост, он казался совсем мальчишкой. Мне одновременно хотелось и выкинуть его из окна, и напоить горячим шоколадом. — Ее звали Анной.

— Продолжай, — вырвалось у меня.

— Вот я и говорю. Я ничего не видел. Сплошная тьма вокруг, я весь в крови. И выхода найти не могу, не то что Бри. Я начал подниматься с пола и почему-то посмотрел налево. И там была она. Просто стояла столбом. Темные волосы, пушистые такие, собраны в хвост. Очки. Бледная, в мокасинах, с фонариком. Прижимала к груди общую тетрадь, как Нэнси Дрю[21] на книжной обложке. Она смотрела на меня секунды три, а может, даже меньше. И это самое странное, хотя, наверное, не для тебя — все, кто пережил что-то подобное, одно и то же рассказывают. Это были самые безмятежные три секунды в моей жизни. «Эй!» — воскликнул я, и тут вдруг хлоп — и ее нет. Ни мокасин, ни света, только горы книг. «Эй!» — закричал я снова, и уже не мог остановиться. Так и продолжал кричать. Не знаю, сколько еще я там пробыл. Немного, наверное. Неожиданно я оказался возле двери, но это была не та дверь, через которую мы вошли, а где-то в половине квартала дальше по улице. Я добежал до парковки, где сидела та женщина с лимонадом, но ее уже не было. Тогда я подбежал к той первой двери и звал Бри снова, и снова, и снова, но так и не осмелился войти, и мне казалось, что внутри меня не слышно. Я как будто в матрас кричал. Кончилось тем, что я вернулся к тому месту, где мы высадились, дождался автобуса, и водитель по рации вызывал полицию. Хорошо хоть, копы быстро приехали. Только это и хорошо. А потом прошли недели… месяцы… но я продолжал вскакивать по ночам, когда мне мерещилось, что я слышу скрип ключа в замочной скважине. Мне и сейчас иногда кажется, что я чувствую ее запах. Слышу, как она шепчет мне на ухо: «Дифтерия». Я ходил к психологу, и он сказал, что потерять любимую вот так — когда не знаешь, где она и что с ней, это все равно что потерять руку или ногу. Ты никогда не сможешь смириться с тем, что ее больше нет. Я не знаю, что заставило меня снова пойти на форумы ползунов. У меня и мысли не было о том, чтобы еще хоть раз сунуться в хранилище. Но однажды я сидел в Сети, ходил по ссылкам и наткнулся на дискуссию под заголовком «Не встречали ли вы…». И я подумал, что это тема о поиске книг. Но заглавный пост оказался таким: «Джейми. Двадцать четыре года. Светлые прямые волосы, босоножки, розовая блузка с застежкой спереди, ожерелье с гипсовыми подвесками, пластмассовые кольца на пальцах. Пропала в хранилище на Лонг-Бич 22 июля 2010 года».

В конце была ее фотография. И за этим постом шли четыреста восемьдесят восемь похожих. В четыреста тридцать втором было сказано: «Смешливая брюнетка Анна. Двадцать восемь лет. Мокасины. Очки. Не любит смотреть в глаза. Пропала в хранилище в Сан-Антонио 14 февраля 2011 года». Фотографии не было. Но я понял, что это она. И вот теперь ты понимаешь? Понимаешь, почему я пришел сюда? Мне просто хочется убедиться, что она… где-то есть. Я хочу убедиться, что кто-нибудь ее видел. Так что, пожалуйста. Я тебя умоляю…

Он умолял, действительно. И снова начал плакать.

Но я был в панике. Я отчаянно пытался вспомнить хоть кого-нибудь из моего школьного альбома — кого-то, чью внешность я мог описать, чтобы Уилл сказал: «Ой, нет, это не Бри» — и убрался бы из моей квартиры, и тогда я побросал бы вещи в сумку и снова сбежал. Он думал, я не знаю, что так много ползунов видели одно и то же. И все-таки в его рассказе было кое-что новое для меня. Да, ползуны встречают чужих призраков, а исчезнувшие люди находят дорогу обратно, но попадают не в те места или же оказываются в некоем новом мире литературных персонажей: живут (или не живут), словно высушенные бабочки, на страницах выброшенных книг и навсегда остаются такими, какими были в последние мгновения своего существования, и иногда мы можем с ними сталкиваться — не как с собственными воспоминаниями, а как с частью общей культурной памяти…

Меня могла бы увлечь эта идея. Если бы она имела ко мне хоть какое-нибудь отношение.

— Дружище, — сказал Уилл и наконец-то схватил меня за грудки. Я знал, что он это сделает. В последнее время я почему-то пробуждал подобные порывы в таких людях, как Уилл. — Пожалуйста. Я не хотел напоминать о твоем горе. Но ты не думал о том, что у нас еще есть надежда? Если все мы встречаемся с ними, то, может быть, мы сможем их вернуть? Или хотя бы увидеть? Разве ты не хочешь этого? Разве не стоит пожертвовать всем… всем, что есть… чтобы взглянуть на нее пусть даже всего один раз?

И тут я чуть было не сдался. Чуть не рассказал ему все то, что он хотел услышать. Всю свою несчастную историю. Как меня ограбил и избил до полусмерти какой-то наркоман, устроивший в Рузвельтовском хранилище подпольную лабораторию. Как через час меня нашла веселая компания ползунов, как они совали сигареты мне в рот и отпаивали пивом — и все-таки поставили меня на ноги. Как я поднимался по темной, прогнившей лестнице, чтобы найти Эсси, показать ей свои новые синяки и познакомить ее с моими новыми друзьями.

Найти ее…

Как далеко она собиралась зайти? Это единственный вопрос, который не дает мне покоя. Конечно далеко. Возможно, почти до конца. Ведь это логическое продолжение всего, что она делала как художница и как человек. Следствие ее отчаянного, безудержного стремления проникнуть в самую суть людских историй. Оставить свой след. Взрезать поверхность и выяснить, раз и навсегда, что же под ней скрывается. Или же доказать, что внутри пустота.

Наверное, ей понадобилось для этого несколько часов.

Вокруг нее идеальным квадратом со сторонами длиннее, чем ее рост, были разложены стопки бумаги. Некоторые листы были чистыми, некоторые — вырванными из книг, то ли из тех, что оказались под рукой, то ли из отобранных специально. Наверняка отобранных. Я никогда этого не узнаю. А если и успел что-то заметить, то не смогу вспомнить.

Единственным, чего я никогда уже не забуду, была сама Эсси: она лежала совершенно голая на февральском леденящем холоде, со склоненной к правому плечу головой, и ее кровь разливалась по белой бумаге, словно огромные и красные распахнутые крылья. Ее руки и ноги напоминали географические карты, на которых кровавые реки из мелких и крупных порезов стекались к огромному пульсирующему гейзеру на правом бедре, где она надавила сильнее, чем надо (или именно так, как надо), и вскрыла бедренную артерию.

21

Нэнси Дрю (Nancy Drew) — литературный персонаж, девушка-детектив, известная во многих странах.