Не погаси огонь...

Губы его жестко сомкнулись, и на щеках обозначились желваки.

Путко снова, вспоминая детали, повел рассказ. Но в отчуждении от действительно пережитого прошлое воспринималось уже и им самим как легенда, как занимательная история, услышанная от кого-то другого. Неужели было все: обвал на шахте, подземный ручей, свобода, обернувшаяся мучительным испытанием, встреча с Федором, а потом и с Женей и трагические развязки этих встреч?.. Оплачен ли его долг перед Женей? Настигла ли кара Азефа? И где таится еще тот, на чьей черной совести беды Ольги?..

Поляк внимательно слушал рассказ Антона. Но его не поразила эта одиссея.

– Я пшежилем то само. Все очень похоже. Я тоже бежал из Сибири. Десять лет назад. И сколько потом всякого подобного было… – Он провел тонкими пальцами по аккуратно расчесанным волосам. Путко увидел, что пальцы его дрожали. Но голос был спокоен. – Каждый раз, как я теперь понимаю, я расплачивался за доверие. Впервые – я был тогда еще совсем млодым – меня выдал мальчишка. Он польстился на рубли, которые пообещал ему жандарм. Позже, в Варшавской цитадели, вместе со мной сидел член боевой организации, ктурего схватили во время акции. Человек шел с оружием почти на верную смерть. А когда оказался в тюрьме, охранникам понадобилось всего несколько часов, чтобы склонить его к предательству. Я видел его на прогулке во дворе Десятего павильона: посемпный, угрюмый, боящийся поднять голову… К слову, потом его повесили вместе с другими боевиками: и предательством не купил себе жизнь.

Юзеф начал возиться у плиты. Отворил створку, сунул скомканные листки бумаги, сверху положил щепки.

– Был и другой случай. Рядом со мной, в соседней камере, сидела восемнадцатилетняя работница, по виду – як децко. Мы перестукивались с ней через стену. Она ужасно мучилась. Просила, чтобы я передал ей веревку: хочет покончить с собой. Така деталь: веревка пусть непременно будет от мешка с сахаром, чтобы сладко было умирать. У нее постоянно были столкновения с тюремщиками. Она кричала в окно: «Нех жие революция!» – и встречала новичков или тех, кого отправляли на этап или казнь, революционными песнями… Сымпатична девчина.

Антон ясно представил ее. С неприязнью посмотрел на поляка – тот рассказывал о ней чересчур отрешенно и холодно.

Юзеф чиркнул спичкой, бросил вспыхнувший лист в топку. Огненный отсвет скользнул по его лицу, на миг зажег глаза.

– Сымпатычна. А потом оказалось, что и она провокатор: сидела в тюрьме под вымышленной фамилией, ездила с жандармами по городу и показывала квартиры подпольщиков. От як быва!

– Ничего себе… – Что-то знобкое стеснило дыхание Антона. – Почему же она предавала?

– Я сам до сих пор не нахожу ответа. Быть може, с страху? – Юзеф поднялся от плиты.

– А почему стал провокатором Богров? Об Азефе я лишь слышал, а вот Богрова и видел…

– Как так? – насторожился поляк.

Путко рассказал о встрече с Богровым на Бибиковском бульваре.

– Да, одним палачом и одним провокатором стало меньше. И только, – коротко, будто отбрасывая, махнул рукой Юзеф. – Бессмысленно уповать на индивидуальный террор. Вместо одного сатрапа – другой, така же пся крев… Не Столыпины и Макаровы порождают систему, а система порождает и их и их подлу свору.

В плите уже гудело, из полуприкрытой дверцы потянуло дымком и теплом. Хозяин дома наполнил чайник, поставил на конфорку.

– Однако мы не можем ждать, пока рухнет система и погребет их всех под своими обломками. Мы должны бороться с предателями.

– Но как? Как различать их? По каким приметам?

– У предателей могут быть разные побудительные причины. Однако результат их черного дела один. Все товарищи, которые в последний мой арест сидели со мной в тюрьме, были жертвами провокаций.

– Как же бороться?

– Думаю, единого рецепта нет. Я изучал опыт народовольцев. Знакомился, елико возможно, с методами охранки. – Поляк достал чашки и жалкие припасы из стенного шкафчика. – Вы слышали о Меньщикове? Бывший революционер, ставший охранником и недавно опубликовавший «Открытое письмо» Столыпину, в котором угрожает разоблачить козни департамента полиции. Со времен Исполнительного комитета «Народной воли» были такие попытки взорвать охранку изнутри. Что вы думаете о подобном методе?

– Пойти служить в охранку? Только не это! – Антон с недоумением посмотрел на собеседника: неужели он может оправдывать такой метод?

– Рад слышать, – отозвался Юзеф. – Авантюризм. Тем более что от подобных попыток делу революции наносится только вред. Я считаю, что ни при каких обстоятельствах член партии не должен вступать в сношения с охранкой. – Он говорил убежденно, как о глубоко продуманном. – И дело не только в бессмысленности попыток проникнуть в секреты охранки. Главное – принципиальная сторона дела. Тот же Меньшиков пригрозил Столыпину разоблачениями. А сам-то он – чист? Как он дослужился до полковника? В скольких арестах должен был участвовать, чтобы удостоиться этих погон? Я знаю: его имя связано с разгромом нескольких революционных организаций. Как раз у нас, в Польше. До бегства за границу Меньшиков был начальником Варшавского охранного отделения. Сколько моих товарищей поплатились за его усердие ссылкой и каторгой! А теперь сей господин – тоже борец за справедливость! Нам такие борцы не нужны. Пусть идет к эсерам!

Он сделал резкий жест, словно отметая прочь.

– Эсеры придерживались другого мнения – и поплатились за это азефовщиной, разложившей и деморализовавшей их партию. Таков удел всех, кто считает, что для достижения поставленной цели годятся любые средства.

Они молча допили чай. Антон спросил:

– Но как же бороться нам?

Юзеф нахмурил брови.

– Главное: так проверять товарищей, так четко работать, чтобы провокаторы не смогли пробраться ни в одну щель. Но всегда быть очень осторожным и щепетильным, чтобы подозрение не пало на невиновного. Клеймо предателя – самый тяжкий крест, какой только можно взвалить на человека. Если же бесспорно установлено… – Он не договорил. Желваки снова резко обозначились на его щеках.

Неожиданно улыбнулся:

– А бывает такое стечение обстоятельств!.. Однажды одного из наших товарищей арестовали на собрании. Не прошло и нескольких часов, как полиция нагрянула в дом, где он до того скрывался. И яке то мысли не приходили до гловы… А оказалось, что в роли провокатора был пес, принадлежавший хозяйке конспиративной квартиры. Пес очень привязался к этому товарищу и, когда того арестовали, начал его искать, нашел по следу и бежал за ним до самых ворот тюрьмы. А потом отправился домой. Жандармы – они не глупцы, нет! Обратили внимание на пса – был приметный, большой, белый с темными подпалинами, великолепный пес! Пошли за ним и дошли до самой квартиры. Хорошо еще, никто тогда больше не пострадал.

Лицо его снова стало строгим и замкнутым. В этой быстрой и резкой смене выражений Антон почувствовал решительный и живой характер, чего нельзя было предположить по первому впечатлению.

– Шкода тратить час! Нельзя терять времени! Каждый упущенный момент – беда для кого-нибудь из товарищей.

– Как много, оказывается, этих гадов…

– И все же мы не должны становиться слабонервными институтками. Если мы станем думать, что агенты охранки всюду и везде, нам впору залезть под кровать, – будто сам себе возразил Юзеф. И неожиданно протянул Антону сухую руку: – Я рад. Мне нужны надежные помощники. Добже, что привели вас к такому решению и личные причины. – Он сделал ударение на слове «личные». – Но вот как бороться – я и сам еще толком не знаю. У нас создана комиссия, что-то вроде следственного отдела. Пока нас всего трое. Собираем сведения о каждом провале. Поверяем людей… Все больше товарищей понимают, что дальше терпеть нельзя. Но я хочу повторить слова, которые совсем недавно услышал от глубоко уважаемого мною человека: провокация наносит огромный вред, вырывает из рядов товарищей, но на смену одному приходят десять и сто, потому что нашу великую идею никакими провокациями не убить. Сами же они, пронизывая осведомителями общество, разлагают его, внедряют безнравственность, подрывают представление о моральных ценностях человека и уже этим приближают свою гибель.