Страница 21 из 30
– Порядок, – сказал довольный, еще сам не веря, что умудрился такое проделать. – Теперь – по-людски: мать, отец и сын лежат вместе. Да, надо было эту табличку сделать с фотографией…
Поставили в банку купленные цветы. По еврейской традиции положили на плиту по камешку. И пошли на противоположный конец кладбища.
– Надо бы Гришиному сыну в колонию посылку отправить. Продукты, может, вещи какие, – по дороге сказал Яков Петрович.
– У него есть родственники в Америке, пусть и шлют ему посылки. Тебе что, больше всех нужно?
– Да тише, разошлась. Что тебе до них? У них – своя жизнь, у нас – своя. А парня жалко.
Лидия Адамовна хмыкнула. Не ожидала, что мужа так тронет судьба двоюродного брата и двоюродного племянника. Может, дело в том, что, оставшись без детей и внуков, они таким образом стараются спастись от одиночества, от холода подступившей старости? Или на склоне лет родственные чувства обостряются? Или же просто ее муж такой человек – неравнодушный?
Вслух, однако, пробурчала:
– Богач нашелся.
4
Подошли к могиле, где покоилась мать Лидии Адамовны.
– Жаль, что сейчас рядом нет Светочки. Она бы посадила анютины глазки. Мама их так любила…
Пока были с ними рядом дети, эта могила имела более ухоженный вид. Дети любили свою бабушку. Уезжая в Америку, Света взяла с этой могилы горсть земли. Когда-то Света сажала здесь цветы, Вадик красил ограду и подстригал кусты. Но теперь вместо цветов безобразно раскинулся бурьян, а кусты слишком разрослись.
– Мама, вот мы и пришли. Если бы ты встала, посмотрела, какие у тебя хорошие внуки. Если бы ты встала… – запричитала Лидия Адамовна.
– Ладно, – произнес муж. – Давай немного приберем.
Взял лопату, выкопал бурьян. Лидия Адамовна попыталась подстричь садовыми ножницами куст морозника вдоль ограды, но стебли оказались слишком жесткими, не поддавались. Ее руки быстро устали. Вытерли памятник, поставили в банку цветы.
– Света так похожа на маму, одно лицо, – сказала Лидия Адамовна. – Мама, мама, скоро и мы к тебе придем… – снова запричитала она, но муж оборвал ее.
– Что ты спешишь? ТУДА всегда успеем. Нужно жить, понимаешь – жить!
В голубом небе тянулись длинные белые облака...
Вокруг – ни души. Возле могилы справа – место, поросшее травой. Супруги стояли, молча глядя то на могильный камень, то на свободное место рядом.
– Идем, – тихо промолвил он. – Идем.
Он хотел добавить «родная», но почему-то не смог. Взял жену под руку, и они неспешно тронулись в обратный путь. Бездомный пес, поскуливая, плелся за ними.
– Почему я не заказал его фотографию на табличке? А с фотографией было бы так хорошо, а-ах!.. – досадовал Яков Петрович.
Лидия Адамовна вздыхала – устала, болят ноги. Порою прищуривала близорукие глаза и, словно всматриваясь вдаль, говорила:
– Ничего, когда мы приедем к Светочке в Америку, я там все расскажу! Скажу Гришкиным родственникам, что они оставили своего умирающего брата, забыли про родного племянника. И только мой муж повел себя по-человечески. Я им, в Америке, еще устрою…
1999 г.
ДЖОН
Новелла
1
...Домик на берегу Десны. Гладкие листы фанеры, которыми обшиты стены. Листы приколочены мелкими гвоздиками. Мой палец медленно водит по ним, порою накалываясь на заостренные зубчики. Поскрипывают металлические сетки кроватей, изредка у самого окна вдруг вскрикнет ночная птица.
Еще пахнет дымом: полчаса назад, выкуривая комаров, мы жгли здесь газеты и едва не устроили пожар. Горящий обрывок, словно огненный лепесток, упал на пол, обдав жаром лицо Алины. Она отскочила, выронив пылающую газету. В замешательстве оглядывалась по сторонам, не зная, что делать, и если бы не я, отважно ринувшийся…
Не спится. Вероятно, всему виной луна. Ее светом охвачены все предметы: графин и стаканы на столе, стулья, кровати. Душа тоже погружена в глубокий дымчато-лиловый свет. Быть может, в такие ночи Селена скорбит у изголовья навеки уснувшего Эндимиона, а сердца людей наполняются печалью об ушедшей любви... Но когда тебе шестнадцать, грустить и вздыхать о прошлом, пожалуй, рановато. Смутные желания волнуют грудь, да еще когда совсем близко тоже почему-то не может заснуть и вертится на кровати твоя сверстница, а в домике кроме вас – никого.
ххх
Долгое время я рос хилым, субтильным ребенком, что подтверждают фотографии той поры. Родители надеялись, что за летние месяцы на Десне я наберу пару желаемых пару килограммов. Но к шестнадцати годам я уже окреп и был строен, как Аполлон. Бронзовый загар, волосы, как у «битла», закрывающие уши, и тонкие мягкие усики заставляли меня все чаще задерживаться у зеркала.
Алина тоже перешла свой отроческий рубеж. В этом году ее черный в голубую полоску купальник довольно плотно облегал округлившиеся бедра и два курганчика грудей. Она стягивала резинкой сзади темно-русые волосы, но парочка непослушных завитков вилась змейками, словно желая укусить мочки ее маленьких ушей.
ххх
Эта база отдыха на Десне принадлежала швейной фабрике, где работали наши родители: мой отец – наладчиком швейных машин, мать Алины – бухгалтером.
Зинаида Никитична, мама Алины, очень любила куховарить. Наверное, была единственной из отдыхающих, кто расходовал весь запас газа в баллоне за две недели вместо полагавшихся четырех. Комендант базы (в старом моряцком кителе и кедах на босу ногу), когда привозил на тачке новый синий баллон и подключал его к плите, недовольно ворчал, дескать, это безобразие, лишних газовых баллонов у него нет.
Наши матери относились друг к другу со взаимной симпатией.
В тот год, недели через две после заезда, Зинаида Никитична заболела. Поначалу громко кашляла, приходила к нам за малиновым вареньем, а спустя несколько дней слегла. Мама, выслушав ее жалобы, вздохнула: «Зиночка, похоже на воспаление легких. Думаю, одной малиной не обойдетесь». Посоветовала ехать в город лечиться: «Алину можете оставить с нами. Она нас не стеснит».
Так в нашем домике под кроватью появился еще один чемодан, на гвоздике – розовое полотенце, а в стакане возле умывальника – на одну зубную щетку больше.
2
На выходные к нам приезжал отец.
– Сашка, погнали купаться! – звал он меня, перебрасывая через плечо полотенце.
Но в ту субботу купаться мы не пошли. Войдя в домик, отец с поникшей головой тяжело опустился на кровать.
– Что случилось? – спросила мама.
Отец тоскливо взглянул на меня, кисло улыбнулся Алине.
– Идите-ка, погуляйте, – сказал он нам, и мы вышли.
– Так получилось... Приволок тот проклятый рулон к забору. Жду, а Вовки все нет. Решил вернуться в цех, а тут – они, из отдела охраны... – тихо говорил отец.
– Чуяло мое сердце, это добром не кончится. Что же теперь будет? – причитала мама.
– Составили протокол. Могут передать дело в прокуратуру. До двух лет тюрьмы...
Я стоял у окна, над головой шелестели листочки березы. Представил отца в телогрейке. Его заводят в камеру. Он сидит на железном стуле у зарешеченного окошка и пишет нам с мамой письмо...
Я побрел по песчаным тропинкам. Возле домиков за столами шумно ели, выпивали, играли в карты. Неужели все вокруг скоро узнают, что мой отец – вор?! Неужели его посадят в тюрьму? Не за политику и даже не за драку. А за украденный кусок кожи!
На берегу приятели жгли костер.
– Джон, что там случилось у твоих? – спросила Алина.