Страница 14 из 30
Хулио обещал, проливая на голову Глена золотой дождь. Обещал помочь с документами. Обещал работу – не грузчика или посудомоя, а дизайнера в солидной фирме. Обещал потом, когда у Глена появятся деньги, советами, как их выгодно вложить. Обещал поездку по Европе с остановкой на его севильской вилле, океанские рыбалки, полеты на вертолете, уроки по ушу у японских мастеров. Красивых натурщиц.
– Держись только вместе с победителями, избегай общения с жертвами! Вы – русские, любите сами себе создавать проблемы, – поучал Хулио. Произнося слово «проблема», он проглатывал звук «б» и сильно смягчал «л», отчего роковое для русских ушей слово «проблема» в устах Хулио звучало очень мило – «пролем».
– Жизнь любого русского – сплошная пролем. У вас, что ни возьми – любовь, работа, отдых – всё пролем. Вы не забываете о пролем даже во время оргазма!
Глен не спорил с этими призывами к свободе. Мрачный, холодный, грязный Нью-Йорк, с его мусором, холодом, ветром, с его веселым бездушием, жадностью, ханжеством и напускным оптимизмом, короче, Нью-Йорк вечной нужды и злости, в котором эти годы жил Глен, исчезал, растворяясь в бокалах рома, текилы и коктейлей. Жизнь, казалось, бросила ему вызов – лайковую перчатку – и Глен эту перчатку поднял.
Конечно, Глен не забывал, что все эти блага пожалованы с барского плеча его аргентинского собрата, который, стоит лишь тому захотеть, одним щелчком может сбить Глена со своего плеча.
Зато, как художник, Глен ощущал свое превосходство перед Хулио. Знал, что его работы гораздо сильнее.
Откуда только брались силы шататься с Хулио по ночному городу! Заходили и в дешевые грязные пабы, и в бары пятизвездочных отелей. Хулио платил за все и ничего не просил у Глена взамен, наслаждаясь ролью мецената.
Единственное, чего не обещал Хулио, – это помочь с карьерой художника.
– В Нью-Йорке конкуренция среди художников страшнее, чем среди акционеров на бирже. Художники здесь друг друга душат и мочат, как ушуисты, – Хулио подпрыгивал и с криком «и-й-ая!» в полете начинал колотить руками невидимого ненавистного противника. – Художники здесь, унижаясь, ползают раком, продают все, что могут, даже самих себя, ради одного – выставиться. Пробиться в Нью-Йорке как художнику – единственная для меня пролем...
Поэтому всемогущему Хулио приходилось самому давать взятки, искать знакомства, пресмыкаться. И перед кем? Не перед критиками живописи и даже не галерейщиками, а чаще – перед представителями администраций банков, супермаркетов, госучреждений, отвечающих за интерьеры зданий. Они-то, эти серенькие мышки, закончившие провинциальные колледжи и получившие места в администрациях, решали картину или скульптуру какого художника принять и выставить на обзор и продажу.
– И-й-яа!!! – орал Хулио и с разворота в прыжке ударял пяткой ноги в сапоге ствол исполинского дуба с такой силой, что на верхушке его дребезжали листочки, и перепуганные вороны со всего сквера тучей взмывали в небо.
– Опять отказали! Джейн из Сити-банка, эта резиновая галоша в трусах от «Виктория Сикрет», сказала, что якобы не может выставить в центральном отделении их банка моего «Быка Мира». Она отдала контракт Ботеро, этому прохвосту! Подаренный ей набор косметики за тысячу баксов, два билета в первом ряду на Бродвейский мюзикл – все напрасно. И-й-яа! – белки его больших глаз наливались бычьей кровью. – И-й-яа! – он бешено прыгал и, вращаясь вокруг своей оси, бил сапогами дубовый ствол.
Самым странным было то, что этого дикого сибарита иногда охватывали тяжелые приступы меланхолии. Поникший, совершенно раздавленный, в сдвинутом на ухо берете и обмотанном кое-как вокруг шеи шарфе, приходил Хулио в комнатку Глена. Стягивал шарф, словно веревку, доставал из пачки сигарету и начинал жаловаться. Жаловался на свою смерть как художника, на запоры и на подругу Марину, которая любит не его, а только его деньги.
– Вы, русские, правы: жизнь – это сплошная пролем. Мне очень одиноко. Моя жизнь не имеет никакого смысла... Ты – единственный человек на свете, кто меня понимает... – он плакал.
Глен задыхался в чаду от сигарет. Маленькое окошко под потолком не выручало. Тогда он предлагал прогуляться, и они брели с Хулио по улицам, куда глаза глядят, два неразлучных брата...
Глава 5
Неля искала работу. Девушка смелая, рисковая, она загодя не сужала горизонтов своих возможностей и пробовала, что называется, все подряд.
В самолете по дороге в Нью-Йорк она познакомилась с двумя сверстницами, летевшими в Нью-Йорк по таким же, как у нее, студенческим визам, с такими же планами – заработать денег. Правда, в отличие от Нели, девушки имели предварительные договоренности на работу в конкретных местах: одна – домработницей в семье богатых евреев, другая – в пекарне.
Умея поразительно легко и достаточно неразборчиво заводить знакомства, Неля обменялась с девушками номерами телефонов. Случайное знакомство скрепили нерушимыми клятвами о взаимной помощи в чужой стране. Такой почин не мог не вдохновить, и Неля, верившая в роковые случайности и приметы, обрела, наконец, полное внутреннее равновесие.
В глубине души она всегда признавала правильность слов мамы и бабушки, что она – неисправимая идеалистка и фантазерка. Но мама, хоть и выговаривала Неле за ее идеализм, сама не ахти как много преуспела в жизни: осталась незамужней и при всех своих разнообразных способностях работала обычной телефонисткой на телефонной станции. Тоже терпела моральный террор со стороны бабушки, единственной реалистки в их семье.
Неля не боялась ни путешествия в чужую страну, ни испытаний. Напротив, возможные трудности ее увлекали. Но мама и особенно бабушка с самого начала были против этой ее поездки, видели в этом очередной Нелин каприз, чудачество и неоправданную трату денег на билеты.
И вдруг жилищно-бытовая часть ее пребывания в Нью-Йорке разрешилась чудесным образом – есть у кого остановиться, причем совершенно бесплатно! Мамочка любимая – молодец, через «Facebоok» нашла какого-то друга своей юности, связавшего ее с загадочным мистером Глинтвейном (так Неля еще до встречи окрестила Глена). Позвонили ему в Нью-Йорк и вопрос сразу решился. Вот и вся цена пресловутой практичности: хорошие люди помогают друг другу и так, на шару.
Недели две спустя по приезде в Нью-Йорк, Неля, отоспавшись и «похиляв по Бродвею», попутно спрашивая в барах и гостиницах, не нужны ли им официантки или горничные, и получая в ответ неизменно вежливое «нет», слегка взгрустнула. Но три месяца впереди казались ей таким необъятным, запредельным сроком, что из-за каких-то двух потерянных недель не стоило сильно нервничать.
Глинтвейн сразу отстранился от ее трудоустройства. Надо сказать, Нелю несколько тяготил плохо скрываемый скептицизм Глена на ее счет. Стоило завести с ним разговор о ее деловых беседах с боссами баров и в гостиницах, где она безуспешно пыталась устроиться на работу, как лицо Глена сразу грустнело, глаза искали чего-то по сторонам, он издавал невнятные звуки: «э-э», «о-хо», чередуя их редким, но очень противным мычанием.
Ну и, вдобавок, если копнуть еще глубже и говорить начистоту, то работать ей совершенно не хотелось – ни официанткой, ни горничной. С гораздо большим удовольствием Неля проводила бы все вечера в дискотеках.
Романтических планов и больших надежд подцепить богатенького америкоса и выйти за него замуж или же просто увлечься кем-нибудь в Нью-Йорке, у нее не было. Повезет – хорошо, нет – не надо. Конечно, ей все уши прожужжали рассказами о «русских невестах» за границей. Мама просила дочку «не влипнуть ни в какую историю», а бабушка – та вообще прочла серию лекций о случайных связях за границей, которые заканчиваются похищениями, арестами и СПИДом. Многие сведения бабушка явно почерпнула из прессы и кино.
Накануне поездки Неля рассталась с Вадимом после очень бурного, но кратковременного романа. Сердце ее было абсолютно свободно, если не считать незначительного пространства, занятого там Жорой, с которым она познакомилась в трамвае за день до вылета в Нью-Йорк и пригласила его на свою шумную прощальную вечеринку, проведенную на крыше их 16-этажного дома.