Навь и Явь

Огнеслава как стояла, так и села на лавку. Картинки из снов завертелись перед нею весенним бураном: вороная коса, яблоневые лепестки… Вот как получилось: шла устраиваться ученицей, а нашла невесту. А тем временем показалась Зорица – принаряженная, рдеющая румянцем и необычайно серьёзная. Повседневная одёжа, в которой она поливала огород, сменилась праздничной, на шее алели бусы – в цвет вышивки на рубашке, а на лбу блестело очелье с жемчугами.

– Ты прости, что я твои руки медвежьими лапами обозвала, – смущённо приблизившись к Огнеславе, сказала она. – Я ж не сразу сообразила, что со мною приключилось…

– А ты прости, что облила тебя. У меня руки и правда грубоваты. – Княжна поднялась на ноги и с хмельным трепетом коснулась тонких пальчиков искусной рукодельницы.

– Довольно прощенья просить – пора за обед садиться да сговор праздновать! – провозгласила Крылинка.

А тем временем с работы вернулась Твердяна со старшей дочерью Гораной. Немногословная, с угрюмыми бровями, пронзительными глазами и рубцом от волшбы на лице, знаменитая оружейница показалась Огнеславе куда более грозной, чем Ладислава. «Такая и рта раскрыть не даст – насквозь увидит и тут же скажет идти вон, коли придёшься ей не по нраву», – подумалось княжне. И правда: рот ей раскрывать даже не потребовалось.

– Ведаю я, по какому делу ты тут, – сказала оружейница, умывшись. – И кто ты – тоже.

– Ох, я ведь даже имечко-то у нашей дорогой гостьи не спросила! – спохватилась матушка Крылинка; её глубокий, грудной голос отдался гулким колокольным эхом. – На радостях совсем обалдела!

– Перед тобою, голубушка моя, дочка государыни Лесияры. – Твердяна повесила полотенце на крючок и кивнула Огнеславе. – Ты обожди, госпожа, переодеться мне надобно, коли к нам такие важные гости пожаловали.

– Ой, съешьте меня мавки! [31] Что ж ты сразу-то не сказала, госпожа?! – ошарашенно всплеснула руками Крылинка.

– Да разве ж это важно? – пожала плечами Огнеслава, сама смущённая не меньше: пронизывающий, пророческий взор Твердяны всколыхнул в её душе сверхъестественный холодок.

За обедом княжна терялась в догадках, стоило ли вообще говорить о себе: казалось, Твердяна и без этого ясно видела её душу, читая все потаённые мысли. Впрочем, всем остальным несказанное было неведомо, и Огнеслава в немногих словах описала, как начиналась её любовь к кузнечному делу, какие препятствия вставали на её пути к мечте, и у каких мастериц она училась до прихода в этот дом.

– На Ладиславу ты обиды не держи, – сказала Твердяна, выслушав. – Неспроста она прогнала тебя. Три года рудников стали твоим испытанием на прочность, на веру в свою стезю, на преданность делу. Дабы взлететь на вершину, порой нужно изведать, каково это – быть в самом низу. Ты выстояла, не сдалась – и вот, ты здесь.

– Но к чему такие испытания? – недоумевала Огнеслава. – Ведь прочих берут просто так… Зачем такие сложности?

– У каждого – свои уроки в жизни, – задумчиво проговорила оружейница, наливая и подвигая княжне чарку хмельного мёда. – У великих людей – великие испытания, у средних – средние, у малых – малые. Всем нам даётся ноша по плечу, не более и не менее. Ну что ж… После обеда пойдём в кузню – покажешь мне, что ты умеешь. Коли мне по нраву придётся мастерство твоё, то и дочь тебе свою в жёны отдам, и в ученицы возьму.

Огнеславе тогда думалось, что от нескольких ударов молота зависела её судьба: ударит хорошо – всё сложится, ударит плохо – и прощай, счастье. Входя в кузню, она с внешней невозмутимостью сняла рубашку и надела кожаный передник, а нутро её дрожало, как студень. И всё же рука осталась тверда… Мысленно воззвав к Огуни, княжна тут же получила помощь: разлившийся по жилам огонь прогнал волнение, и Огнеслава не сплоховала, а потому всё сложилось так, как сложилось.

Позади были годы ученичества, кончилась война, унесшая тех, кто больше прочих был достоин жить; златокрылое лето осыпало сад алыми яхонтами черешен, и Огнеслава, разжав объятия и поставив на землю дочку и племянницу, отпустила их побегать. По заведённому Светоликой обычаю, на уборку урожая собрался народ со всей округи, и Огнеслава улыбалась, слушая пронзительный детский гвалт. Ребятишки прыгали вокруг Берёзки, протягивая ей полные корзинки и доводя её до головокружения; та смеялась, отмахивалась, пробовала черешенки – лишь бы от неё отстали. Сердце Огнеславы согрелось грустной лаской, а потом его словно царапнул незримый коготок: к Берёзке подошла Гледлид – в белогорской рубашке и с новой чуднóй причёской. Ветерок обдувал выбритый затылок навьи и покачивал длинный рыжий «хвост», собранный на темени, а озорные детишки поймали её с Берёзкой в середину шумного хоровода…

Огнеслава не стала досматривать, чем всё это дело закончится – развернулась с усмешкой и зашагала по дорожке между деревьями. Опасений, что дерзкая на язык навья обидит Берёзку, уже не оставалось: язвительная и трезвомыслящая, всецело преданная науке Гледлид, похоже, пала жертвой тёплых чар юной ведуньи. Того, что навья влюблена по самые кончики своих заострённых волчьих ушей, не заметил бы, наверное, только слепой, но вот намеревалась ли Берёзка когда-нибудь ответить на её чувства? Огнеславе не очень верилось в это, хотя… Острое, щемящее до сладкой тоски желание счастья для этой хрупкой, но несгибаемо сильной девушки сжимало сердце княжны в нежных тисках всякий раз, когда она замечала её сиротливую фигурку в чёрных одеждах.

А между черешневыми деревьями серебристо струилась песня, возвращая княжну в тот весенний день, когда она опрокинула ковшик воды на свою суженую. Огнеслава поплыла на медовых волнах этого голоса, и они привели её к собирающей ягоды красавице – той самой, что хлопнулась в обморок при встрече с нею. Вороные косы покоились в сеточке-волоснике, подхваченные снизу белой петлёй платка, а искусные в рукоделии пальцы рвали спелые черешенки и бросали в корзинку.

– Для кого так громко песни распеваешь, девица-краса? – шепнула княжна, подкравшись сзади и нацепив жене на ухо «серёжку» – две ягодки на сросшихся плодоножках. – Кого на голос свой сладкий ловишь?

– Ох, лада, напугала! – Зорица вздрогнула и тихо рассмеялась.

– Пойдём-ка… – Взяв супругу за руку, Огнеслава повлекла её прочь от дерева.

– Куда? – со смешливым удивлением спросила та.

Шаг в проход – и они очутились перед пещерой Прилетинского родника, среди пристально-загадочного молчания сосен. Лесной покой гулко оттеняли редкие голоса птиц, а из пещеры доносился умиротворяющий звук журчания воды. С недоумением поставив корзинку на траву, Зорица огляделась.

– Помнишь это место? – Огнеслава крепко сжала сперва одну руку жены, потом завладела и второй.

– Мы венчались здесь, ладушка. – Глаза Зорицы наполнились тихим светом, руки ответили на пожатие.

Из пещеры между тем вышла Светлоока – хранительница Прилетинского источника. Всё так же золотились от солнечных зайчиков её распущенные пшеничные волосы – как и годы назад, когда она соединяла княжну с Зорицей пред ликом богини. Многих она повенчала: и Дарёна с Младой предстали перед ней в день свадьбы, и сама княгиня Лесияра обрела по её благословению свою нынешнюю супругу, Ждану. В бирюзовой глубине глаз служительницы Лалады блеснули приветливые искорки.

31

мавка – мифическая водяная дева, русалка