Страница 9 из 47
Барышня Надя вошла в номер и огляделась. За ней шли мокрые следы ее туфель. Она сняла со спины рекламу фирмы «Радуга» — круг с разноцветными секторами. Поставила его к умывальнику, распахнула шкаф, стащила с кровати простыню.
Пан Антонин Угде, агент «Опоры в старости», стоял в открытых дверях и с любопытством смотрел на девушку.
— Отличная идея! — произнес он, когда Надя шагнула в шкаф.
И пошел ко второму шкафу, оставляя за собой мокрые следы. Но когда он попытался открыть дверцу, то обнаружил, что она заперта, а ключа в скважине нет.
— Не слишком-то вы жалуете своего начальника, да? — спросила Надя из шкафа и повесила на полуоткрытую дверцу лифчик.
— Не слишком, — ответил Тонда, заглядывая в ящички ночных столиков. Потом он опустился на колени и принялся ползать под кроватями.
— Я бы это дело так не оставила! До чего же вы толстокожий!
— Послушайте, вы давно продаете эту свою «Радугу»? — спросил он.
— Два года.
— Раз так, то вам пора бы уже понять, что коммивояжеры, продающие зимой снег, ведут ужасно нудную жизнь, а лучшее средство в этом случае — травля…
— Нудную, говорите? Так вы, значит, нудист? — воскликнула Надя и, выглянув из шкафа, перебросила через дверцу комбинацию. — Что вы ищете под матрасами? — поинтересовалась она.
— Шпильку.
— Чего ж сразу не сказали? — засмеялась девушка и выставила из шкафа голову, и Тонда вытащил из ее волос шпильку, разогнул ее, засунул проволочку в замок, поднял глаза к потолку и начал аккуратно отпирать механизм, приговаривая: — Нет у меня другого выхода, кроме как изображать из себя клоуна… Это строго между нами, но не могу я больше нагло сулить людям пенсию и выжимать из них деньги… Открывать замки, я вам скажу, дело непростое! Все ваши нервы должны уместиться на самом кончике шпильки… Понимаете, я почти разучился обманывать…
— А кем вы работали раньше? — спросила Надя, выйдя из шкафа. Вокруг ее тела была обернута простыня.
— Кем?.. — переспросил он, глядя на фигурку светловолосой девушки, которая стояла посередине комнаты, спрятав руку под простыню: вот она спустила что-то с себя к самым щиколоткам, а потом выпрямилась, переступила на месте — раз-два — и вышла из трусиков. Подняла их и набросила на дверцу шкафа.
— Почему вы на меня так смотрите? — улыбнулась она.
— Думаю о том, какая вы красивая.
— Правда?
— Я разучился обманывать, хотя вы в это и не верите!
— Верю, но вы же страховщик. Если вы скажете мне, что сегодня четверг, я обязательно загляну в календарь.
— Значит, жизнь давала вам по рукам?
— И не только по ним!
— Готово! — воскликнул Тонда и открыл дверцу, а потом опять загнул распрямленную им шпильку и протянул ее Наде, которая подставила голову, так что Тонда смог вернуть шпильку обратно в девичьи волосы.
— Спасибо, — поблагодарил он.
Разувшись и ступив в шкаф, Тонда обо что-то споткнулся.
— Здесь патефон стоит, — сообщил он.
— Патефон? — воскликнула Надя. — Вот бы к нему еще пластинку!
И она достала чемоданчик с патефоном и водрузила его на стол.
— Кем вы были прежде? — спросила она и подняла крышку.
— Пиротехником, — сообщил Тонда из шкафа.
— А вот и пластинка! А что это такое — пиротехник?
— Это человек, который подрывает неразорвавшиеся снаряды, бомбы, гранаты.
— Ой, да это же Бенджамино Джильи! С одной стороны он поет «Аве Мария», а с другой… «Санта-Лючия»! Жалко, что я не похожа на неразорвавшуюся мину!
— Пожалуйста, снимите мне…
— Господи! Надеюсь, не кальсоны?
— Нет, простыню с кровати…
— А я уж испугалась, — сказала она и бережно положила пластинку на стол.
Потом она принесла к шкафу простыню, постучала в полуоткрытую дверцу и подала полотнище Тонде. — Знаете, мужчины такие смешные, когда голые, — добавила она.
— Где вы живете? — спросил он из шкафа.
— В Праге, в Либени. А что?
— Да то, что Жижкова и Либеня бойся как огня!
— Зато там самые красивые девушки!
— Девушки там и правда есть. Но вот насчет красоты готов поспорить…
— А вы где живете?
— Везде. У меня проездной по всей области, рабочая неделя кончается… она у меня четырехдневная… и я сажусь в поезд, еду куда-нибудь и там поселяюсь…
— Какая замечательная жизнь…
— Под стать вам… — сказал Тонда и вышел из шкафа, завернувшись в простыню.
— Аве! — воздел он руку.
— Мария, — закончила Надя, взяла пластинку, положила ее на патефон и принялась заводить пружину. Но ручка прокручивалась вхолостую. — Пружина оборвана, — сказала она разочарованно.
— Что вы мне подарите, если Бенджамино все-таки запоет?
— Маленький дружеский поцелуй, дружеское лобзание.
— Скромно, но сойдет.
— Не гнушайтесь малым. Значит, вы живете в поезде? Такого я еще не слышала. Как же вам доставляют почту?
Тонда поправил иглу, опустил ее на начало пластинки, потом уселся на стул, положил палец на виньетку «His Master's Voice», раскрутил другим пальцем диск, и старомодный оркестр заиграл вступление.
— Сорока-воровка кашку варила! — Надя присела на уголок стола. — Но как же вы живете в поезде? Что сказал бы ваш отец?
— Благословил бы, — отозвался Тонда, — потому что я в точности повторяю его судьбу. Мой отец работал начальником станции и однажды, когда узнал, что его жена, то есть моя мама, изменяет ему, взял да и переселился в поезд…
Бенджамино наполнил белую комнату своим тучным голосом:
— О dolce napoli, о suol beato, dove sorridere voile il creato…
— Как грустно, — сказала Надя.
— Отец заканчивал рабочий день, садился в первый попавшийся поезд и возвращался только к началу следующей смены. И так десять лет…
— А потом?
— А потом он застрелился у себя в кабинете. Разделся догола и всюду, где только достал, отштамповал себя разными печатями. Когда туда вошли, он лежал на ковре, а рядом валялся маленький револьвер с перламутровой рукоятью…
Бенджамино Джильи радостно пел:
— Tu sei l'imperio, de l'armonia, Santa Lucia, Santa Lucia!
Надя наклонилась, Тонда, неустанно раскручивая пальцем пластинку, поднял голову.
И два человека в простынях поцеловались.
— Глазам не верю! — выкрикнул пан управляющий, остановившись в дверях. В одной руке он держал бутылку шампанского, а в другой — корзинку, из которой выглядывали три бутылочных горлышка.
Патефон умолк.
— Я и не думала, — сказала Надя, постучав Тонду по лбу, — что у него тут умещается столько ума!
И, покрутив пальцем в воздухе в подражание вертящейся пластинке, добавила:
— Нет лучшего способа починить опавшую иглу, чем сыграть в «Сорока-воровка кашку варила…»
— Все просто отлично, — воскликнул управляющий, ставя корзинку на стол и сдергивая с нее салфетку. — За окном лунная ночь, и мы устроим тут пикник. Надя, достаньте из корзины бокалы! Где вы переодевались? Ага! В шкафу. Я замерз после этой речной ванны, — кричал управляющий, входя в шкаф, и его голос звенел радостью. — А знаете, с патефоном у меня связаны плохие воспоминания! Прихожу я как-то к кузнецу в Унгоште, тот режет жаркое, а все его дети сгрудились вокруг патефона и поют «Течет бурный ручеек, поспешает к лесу», и один мальчишка то и дело бегает за пивом, а кузнец тоже распевает вместе с детьми и патефоном «Течет бурный ручеек…» — а я пытаюсь рассказать о выгодах пенсии и заполняю заявление, а кузнец между тем знай себе вторит детям и патефону: «Спокойной ночи, милая, спокойной ночи…» — и идет за деньгами, и только он их приносит, как — бац! Из патефона вырывается пружина и стремглав летит прямо на нас, мне она, зараза, точнехонько в шею попала, вот, глядите! — радостно кричал управляющий, высовывая из шкафа голову и задирая подбородок. — Я целый год потом ходил с полосой на шее, точно горлинка, шарф приходилось повязывать. Дайте-ка мне тоже простыню!
Надя стянула с кровати простыню и перекинула ее через дверцу шкафа, а управляющий тем временем продолжал бубнить: