Страница 1 из 7
Садриддин Айни
Смерть ростовщика
Текст приводится по изданию: Айни Садриддин. Смерть ростовщика: (Повесть и очерк: Пер. с тадж.) – Душанбе: Адиб, 1987. – 224 с.
Ростовщику вовек не понять –
Как можно корку нищему подать?
Немыслимо – как сталь разбить стеклом
Или как зубы о кисель сломать.
I
По сложившемуся в Бухаре обычаю, учиться в медресе мог только тот, кто занимал там худжру [1]. Поэтому, когда однажды, году примерно в 1895, я остался без жилья, под угрозой оказалось и мое учение.
Найти же в Бухаре худжру было делом нелегким, хотя в городе имелось до сотни крупных медресе и почти столько же мелких. Худжры считались вакуфными [2], и, по шариату, нельзя было ни продавать их, ни покупать. Однако улемы изыскали «законные» способы оформлять и продажу, и покупку, издав особые на то разрешения – так называемые «фетва» [3]. Постепенно во всех медресе худжры перешли в руки богачей, а бедным учащимся, вроде меня, получить жилье, а значит и возможность учиться, стало очень нелегко.
Один из моих друзей, узнав, в каком я положении, сказал мне:
– Есть в Бухаре человек по имени Кори Ишкамба. У него несколько худжр, может, он сдаст тебе одну из них.
Странное имя, названное моим приятелем, заинтересовало меня куда больше, чем перспектива найти худжру.
Действительно, это было удивительнейшее имя, вернее прозвище! Ведь «ишкамба» – это желудок травоядного животного, место, где скапливается проглоченная пища. Никогда не доводилось слышать, чтобы так звали человека!..
За что же могли дать такое обидное прозвище? Я попросил своего друга объяснить мне это.
– Настоящее имя его Кори Исмат, – сказал тот. – Из-за огромного живота сначала к его имени добавили «Ишкам» – «живот», потом какие-то шутники переиначили прозвище в «Ишкамба». Постепенно имя Исмат отпало и его стали называть просто Кори Ишкамба. А прозвище, как известно, пристает крепче имени. Так получилось и с Кори Исматом; – люди позабыли его настоящее имя, всем он известен как Кори Ишкамба.
– Вряд ли можно ждать добра от человека, прозванного Желудком, – заметил я. – Но все же познакомь меня с ним, попрошу у него худжру, а там будь что будет. Как гласит пословица: «Удастся – вырастет поливное, не удастся – выйдет богарное». Если он и откажет мне, так я хоть погляжу, по крайней мере, каков человек, прозванный Ишкамбой!
– Я сам с ним не знаком, а потому не могу тебя познакомить, – сказал мой приятель. – Но он часто встречается мне, как-нибудь покажу на улице, а ты уж найди случай познакомиться с ним и спросить о жилье.
На том и порешили.
II
Однажды я прогуливался, с этим же приятелем возле водоема Диванбеги – единственном месте в Бухаре, где можно отдохнуть. Вдруг мой приятель остановился и указал мне на человека, входившего к парикмахеру.
– Вот он – Кори Ишкамба!
Я успел увидеть лишь спину человека со странным прозвищем «Желудок».
– Пока Кори Ишкамба бреется, я побуду здесь, успею рассмотреть его как следует, – сказал я приятелю. – Представится удобный случай – познакомлюсь и спрошу о худжре.
Приятель ушел, а я уселся на суфе у парикмахерской и, стараясь не привлекать внимания, принялся разглядывать Кори Ишкамбу.
Он оказался человеком среднего роста, и живот у него действительно был непомерно большой – такого я не видел ни у кого из толстяков. Жирное, расплывшееся тело и толстая короткая шея были под стать животу. На широком полном лице Кори Ишкамбы росла длинная борода, густая и спутанная, как заросли травы.
Тут я подумал, что если б Кори Ишкамбе сбрить бороду, он стал бы действительно похож на желудок, вынутый из освежеванного верблюда, разве что отличался б от него еще большей величиной да цветом, напоминающим кожу облезлого после чесотки верблюда.
Кто знает, может, ему дали прозвище «Ишкамба» не только за огромный живот, но и за то, что он весь – с головы до ног – походил на желудок.
Настала очередь бриться Кори Ишкамбе.
– Будьте любезны, садитесь на скамеечку! – обратился к нему парикмахер, натачивая бритву на точильном камне.
Кори Ишкамба тяжело поднялся – то ли ему трудно было поднять свое грузное тело, то ли недуг какой давал себя знать.
Сняв с головы чалму, он хотел было повесить ее на деревянный колышек, поверх полотенец парикмахера. Мастер поспешно положил бритву и брусок на полочку у зеркала и обеими руками принял у Кори Ишкамбы его чалму.
– Ваша чалма чуть не в пуд весом, – сказал он полушутливо. – Если ее повесить на этот колышек, он наверняка обломится, полотенца полетят на землю и перепачкаются. – С этими словами он положил чалму на небольшую суфу в углу комнаты.
Хотя чалма Кори Ишкамбы действительно была чрезмерно велика – вдвое больше чалмы любого муллы, – все же колышек, разумеется, не обломился бы под ее тяжестью. Мастер просто побоялся, что чалма испачкает его полотенца: в складках ее густо залегла пыль, сбившаяся в липкую грязь, – можно было подумать, что Кори Ишкамба наворачивал на голову не кисею, а тряпку для мытья котлов.
– Это хорошо, что вы позаботились о своих полотенцах, заодно поберегли и мою чалму, – сказал в ответ парикмахеру Кори Ишкамба. – Если бы колышек обломился, то и моя чалма оказалась бы в пыли, и я бы понес убыток: ведь на ее стирку потребуется по меньшей мере пять золотников мыла!
– Ну уж вы скажете, – заметил парикмахер. – Вашей ли чалме бояться пыли! Видать, давненько ей, бедняге, не приходилось полоскаться в лохани. По правде сказать, она грязнее вот этого земляного пола.
– Не думаете ли вы, что такую большую чалму можно класть в лохань каждую неделю? – возразил Кори Ишкамба. – Этак недолго разориться на мыле!
– Что же вы не заведете чалму поменьше? И материи пошло бы не так много, и стирать легче. Ну, и на мыле скопили бы себе состояние!
– Эх, что вы понимаете! Моя чалма не простая, – без тени улыбки ответил Кори Ишкамба, – она помогает мне и на свадьбах получше угоститься, и на похоронах получить кусок ткани побольше. Когда я в такой чалме являюсь на похороны, то мне дают по два аршина бязи или ситца, хотя всем другим отрывают по одному. А на свадебном пиру предо мной ставят блюдо побольше и плов накладывают пожирнее да с мясом.
Разговаривая, мастер не переставал водить бритвой по бруску. Наточив и направив бритву, он обвязал шею Кори Ишкамбы полотенцем и приступил к бритью.
– Кто вас не знает, тот не пригласит ни на свадьбу, ни на похороны, а кто знает, тот встретит так, как найдет нужным: не поглядит на размеры вашей чалмы. Так зачем же тратить лишнюю ткань?
– Ну и простак же вы, братец! Ежели б я довольствовался тем, что получаю на тех поминках, на которые меня приглашают, я и за бритье не мог бы заплатить! Полуденную молитву я совершаю в мечети Диванбеги. Каждого покойника, которого туда приносят, – знаком он был мне или нет, – я провожаю до могилы и получаю свою долю!
– Не так-то уж много вы тратите на бритье, чтобы стоило беспокоиться о деньгах! – сказал с усмешкой парикмахер, смачивая водой и массируя ему голову. – Люди бреются по два раза в неделю, а вы – раз в два месяца, да и то платите половину.
Эти слова заставили меня внимательно взглянуть на голову Кори Ишкамбы. Волосы у него действительно отросли, как у заключенных в эмирском зиндане [4], и спутанными прядями покрывали лоб, виски, затылок, сплетаясь с бородой, как нити основы и утка. На темени виднелась плешь величиной с ладонь.
Замечание парикмахера, видимо, сильно задело Кори Ишкамбу. Он высвободил свою голову из его рук и, взглянув ему в глаза, проговорил с обидой в голосе:
– Брею я голову каждую неделю или раз в два месяца – это мое дело. Длинные у меня волосы или короткие – вы все равно проводите бритвой только один раз. Когда вы снимаете волосы подлиннее, вам не приходится лишний раз проводить бритвой по одному и тому же месту. А если я плачу меньше других – так и на это зря обижаетесь: сами видите – половину моей головы занимает плешь, по ней вы совсем не водите бритвой! Надо же принять это во внимание!