Последнее время

2000 год

Призывник

Меж апрелем и маем, Не сейчас, а давно, На одной из окраин — Например, в Строгино, До которой добраться На подземке нельзя, Проводить новобранца Подгребают друзья. В этих спальных районах, В их пайковых пирах, В этих липах и кленах, «Жигулях» во дворах, В простынях полосатых На балконах, весной,— Веял в семидесятых Свежий дух городской. И поныне мне сладок — Или горек скорей?— Воздух детских площадок, Гаражей, пустырей, Имена остановок — «Школа», «Ясли», «Детсад» И аккордов дворовых Полуночный надсад. …Вот и родичи в сборе, И с запасом вина, Пошумев в коридоре, Подтянулась шпана; И дедок-краснофлотец — Две беззубых десны — Шепчет малому: «Хлопец, Две зимы, две весны»… И приятель с гитарой Затянул, загрустив, На какой-нибудь старый, Неизменный мотив, Вон и тетка запела, Хоть почти не пила,— То ли «Дон» а капелла, Толи «Колокола»… Но под пение друга Призывник удивлен, Что от этого круга Он уже отделен, Что в привычном застолье, Меж дворовых парней, Он как место пустое Или призрак, верней. И под тост краснофлотца Он внезапно поймет: Даже если вернется — Он вернется не тот. Все прощанья — навеки. Как же это, постой? Но внесут чебуреки, Разольют по шестой… Он смеется, оттаяв Под развинченный гвалт Молодых негодяев И накрашенных халд, Тут и музыку врубят — Стон на всем этаже; Только что они любят, Я не помню уже. Вот отпили, отпели, И под взглядом семьи — Завтра, в самом-то деле, Подниматься к семи,— Почитая за благо Стариков не сердить, Молодая ватага Поднялась уходить. Но покуда объедки Убирает родня, С ним на лестничной клетке Остается одна, И отец, примечая (Благо глаз — ватерпас): — Для такого случая Пусть ночует у нас. …Вот она одеяло Подтянула к груди. Он кивает ей вяло — «Покурю, погоди» — И стоит на балконе Пять последних минут. Перед ним на ладони — Жизнь, прошедшая тут. Чуть вдали — Кольцевая, Что и ночью, до двух, Голосит, надрывая Непривычному слух. Небосвод беспределен, Неохватен, жесток. Запад светел и зелен, Слеп и темен восток. Что он знал, новобранец, Заскуливший в ночи, Может, завтра афганец, Послезавтра — молчи… Хорошо, коль обрубок С черной прорезью рта В паутине из трубок И в коросте бинта. Что он знал, новобранец? Пять окрестных дворов, Долгий медленный танец Под катушечный рев, Обжимоны в парадных Да запретный подвал, Где от чувств непонятных Он ей юбку порвал. Город в зыбкой дремоте, Разбрелись кореша. В башне каменной плоти Проступает душа. Пробегает по коже Неуемная дрожь. На создание Божье Он впервые похож. Грудь ему распирая, Прибывает поток Знаков детского рая: То чердак, то каток, Запах смоченной пыли, Терпкий ток по стволам… Но его не учили Даже этим словам. Кто поет — тот счастливей. Мы же обречены Лишь мычать на разрыве Счастья, страха, вины… Он мычит в новостройке, На восьмом этаже. Плачет девочка в койке: Знать, допился уже. Но на собственной тризне, Где его помянут, Что он вспомнит о жизни, Кроме этих минут? Только жадных прощаний Предрассветную дрожь И любых обещаний Беззаветную ложь. …Я стою на балконе, Меж бетонных стропил. На сиреневом фоне Круг луны проступил, Словно краб с бескозырки Или туз козырной… Вот он, голос призывный, Возраст мой призывной. Потекла позолота По окалине крыш. То ли кончено что-то, То ли начато лишь. На неявном, незримом, На своем рубеже «Примы» лакомлюсь дымом На восьмом этаже. Блекнет конус фонарный, И шумит за версту Только поезд товарный На железном мосту — Проползает, нахрапист, И скрывается там Под двустопный анапест: Тататам, тататам… Пастернак, pater noster, Этим метром певал, И Васильевский остров Им прославлен бывал В утешение девам, И убитый в бою Подо Ржевом, на левом… Вот и я подпою. Но и тысячу песен Заучивши из книг, Так же я бессловесен, Как любой призывник. Все невнятные строки — Как безвыходный вой Пацана в новостройке На краю Кольцевой. Мы допили, допели И отныне вольны Лишь мычать на пределе Счастья, страха, вины — Так блаженно-тоскливо, Как трубят поезда — Накануне призыва Неизвестно куда.