Страница 15 из 73
1992 год
«Вся любовь прошла в чужих жилищах…»
Вся любовь прошла в чужих жилищах, В хатах снисходительных коллег. Нас туда пускали, словно нищих На краю деревни на ночлег. Как ужасна комната чужая, Как недвижный воздух в ней горчит! В ней хозяин, даже уезжая, Тайным соглядатаем торчит. Мнится мне, в пустой квартире вещи Начинают тайную войну: Ящик шкафа щерится зловеще На торшер — ущербную луну; Хлебница стучит железной створкой, Требуя себе особых прав; Из сортира тянет свежей хлоркой — Газовой атакою на шкаф; Табуретки, выстроившись по три, Топают и стол теснят с торца, Позабыв о гнете и присмотре В гости отвалившего жильца… Но как только ключ в замке запляшет И войдем, дыханье притая, В комнату, в которой все не наше — Даже ты как будто не моя, Где окатит дрожью каждый шорох, Где за всем следит незримый глаз,— Позабыв о собственных раздорах, Вещи ополчаются на нас, И под их безжалостным надзором Обнаружит с кражею родство Наше счастье бедное, в котором Все и так с начала воровство. А когда в разгар, как по заказу, У дверей хозяин позвонит И за то, что отперли не сразу, Легкою усмешкой извинит, За ключом потянется привычно И почти брезгливо заберет — Дай мне, Боже, выглядеть прилично, Даже в майке задом наперед. Был я в мире, как в чужой квартире. Чуждый воздух распирал мне грудь. Кажется, меня сюда пустили, Чтобы я любил кого-нибудь. Солнце мне из милости светило, Еле разгоняя полумрак. Если б здесь была моя квартира — Вещи в ней стояли бы не так. Шкаф не смел бы ящика ощерить, В кухне бы не капала вода, И окно бы — смею вас уверить — Тоже выходило не туда! Господи! Пред тем, как взять обратно, Наклонись хозяином ко мне. Все, что я оставил, — это пятна На твоей бескрайней простыне. Боже, мы плохие работяги! Видишь, как бедны мои труды: Пятна слов на простыне бумаги, Как любви безвыходной следы. И когда твой ангел, встав у двери, Вдавит кнопку черного звонка И увижу, что любой потере, В сущности, цена невелика,— Прежде чем души моей объедок Вытряхнуть из плоти, сжать в горсти, Господи, помедли напоследок: Дай себя в порядок привести!1993 год
Подражание древнерусскому
Нету прежней стати, ни прежней прыти. Клонюсь ко праху. Аще песнь хотяше кому творити — Еле можаху. Сердце мое пусто. Мир глядит смутно, Словно зерцало. Я тебя не встретил, хоть неотступно Ты мне мерцала. Ты была повсюду, если ты помнишь: То дымя «Шипкой», То в толпе мелькая, то ровно в полночь Звоня ошибкой. Где тебя я видел? В метро ли нищем, В окне горящем? Сколько мы друг друга по свету ищем — Все не обрящем. Ты мерцаешь вечно, сколько ни сетуй, Над моей жаждой, Недовоплотившись ни в той, ни в этой, Но дразня в каждой. …Жизнь моя уходит, обнажив русло, Как в песок влага. Сердце мое пусто, мир глядит тускло. Это во благо: Может, так и лучше — о тебе пети, Спати с любою… Лучше без тебя мне мучиться в свете, Нежли с тобою.1993 год
«Он так ее мучит, как будто растит жену…»
Он так ее мучит, как будто растит жену. Он ладит ее под себя: под свои пороки, Привычки, страхи, веснушчатость, рыжину. Муштрует, мытарит, холит, дает уроки. И вот она приручается — тем верней, Что мы не можем спокойно смотреть и ропщем; Она же видит во всем заботу о ней. Точнее, об их грядущем — понятно, общем. Он так ее мучит, жучит, костит, честит, Он так ее мучит — прицельно, умно, пристрастно,— Он так ее мучит, как будто жену растит. Но он не из тех, кто женится: это ясно. Выходит, все это даром: «Анкор, анкор, Ко мне, ко мне!» — переливчатый вопль тарзаний, Скандалы, слезы, истерики, весь декор, Приходы, уходы и прочий мильон терзаний. Так учат кутить обреченных на нищету. Так учат наследного принца сидеть на троне — И знают, что завтра трон разнесут в щепу, Сперва разобравшись с особами царской крови. Добро бы на нем не клином сошелся свет И все пригодилось с другим, на него похожим,— Но в том-то вся и беда, что похожих нет, И он ее мучит, а мы ничего не можем. Но что, если вся дрессура идет к тому, Чтоб после позора, рева, срыва, разрыва Она взбунтовалась — и стала равна ему, А значит, непобедима, неуязвима? И все для того, чтоб, отринув соблазн родства, Давясь следами, пройдя километры лезвий, Она до него доросла — и переросла, И перешагнула, и дальше пошла железной? А он останется — сброшенная броня, Пустой сосуд, перевернутая страница. Не так ли и Бог испытывает меня, Чтоб сделать себе подобным — и устраниться, Да все не выходит?