Страница 6 из 7
На выезде из городка, на длинном прямом шоссе, где строились пакгаузы, она выключила вентиляцию и тихо проговорила:
– Максим упрям, но сердце у него золотое. Попробуйте просто поговорить с ним как мужчина с мужчиной, скажите, что нашли Полину в ужасном состоянии, что она выплакала все глаза.
Пожалуй, мне следовало намекнуть узнику не на слезы, а на другие… эманации, ну да ладно, в психологическом плане стратегия мадам Вуазен была не лишена смысла. Я заверил, что постараюсь изо всех сил.
– Спасибо. Мы приехали, подождите меня. Она припарковалась на краю пустыря, окруженного прожекторами. Стоявшее за ним здание тюрьмы заслоняло горизонт. Высокие стены, колючая проволока, сторожевые вышки. Мадам Вуазен включила аварийные огни, взяла под мышку мою коробку с подписанными книгами и побежала под снегом звонить в дверь женского отделения.
Мотор она не заглушила, и я включил авторадио. Ведущий региональной радиостанции сообщал об усилении снегопада и значительных задержках поездов на всех железнодорожных направлениях. Я представил себе, как высажусь на Лионском вокзале в три часа ночи, – ни метро, ни автобусов, придется брать такси, чтобы добраться до Клиши. На меня накатила тоска. Моя квартирка под крышей, пустая, неотапливаемая. Неоплаченные счета, задолженность по квартплате, продажи не растут, издатель никак не подписывает контракт на мой новый роман, а я между тем уже написал и перечеркнул восемьсот страниц. Сошествие в окопный ад Первой мировой в Лотарингии по дневникам моего прадеда. Во исполнение клятвы, данной умирающей матери…
Я достал из кармана трусики в горошек – классическая модель с минимальными вырезами, не бог весть какая соблазнительная, – и уткнулся в них носом. Захлебнулся запахом, в котором не было ничего интимного (я узнал «Яблочную свежесть» от Кажолин – мы пользовались одним и тем же кондиционером), и сказал себе, что жизнь моя ни к черту не годится. Что я могу дать, на что надеяться, за что бороться? Я бы тоже пожертвовал собой ради какой-нибудь Полины – но надо еще, чтобы меня любили, как этого почетного громилу, перед которым мне предстояло выступить в роли Голубых касок[4] с постельным уклоном.
– Шанталь благодарит вас за дарственную надпись, – сказала мадам Вуазен, садясь за руль. – Это старшая надзирательница, вы пожелали ей мужаться, мол, с ее сестрой все будет хорошо.
Я поспешно сунул трусики в карман.
– Среди тюремщиков тоже встречаются хорошие люди, – серьезно сообщила она. – Но иногда одной доброты мало.
Она выключила радио, включила поворотник и, объехав колючую проволоку, остановилась перед входом в мужское отделение. Перегнувшись через мои колени, достала из бардачка пакет из «Галери Лафайет», в котором лежали капюшоны с прорезями для глаз. На миг мне представился вооруженный налет, попытка к бегству с захватом заложников.
– Это для тех из ваших читателей, которые не хотят, чтобы их снимали. На культуру в тюрьме, знаете ли, порой смотрят косо. Приходится приспосабливаться.
Вынув ключ из замка зажигания, она спросила:
– Вам знакома ТСАП?
Слегка растерявшись, я ляпнул:
– Цап? Белочка из комиксов?
– Нет, Тюремная служба ассимиляции и пробации. Мои культурные мероприятия проходят под эгидой этой организации. Заместитель директора по департаменту Рона-Альпы будет на вашем выступлении, и это очень важно для моей акции и для досье Максима. Вы уж покажите себя с лучшей стороны. Я хочу сказать: помогите ему вас интервьюировать. Он, знаете ли, иногда бывает не в меру робок.
– Нет проблем.
– А если он потом спросит вас о Полине, никакой конкретики. Вы нашли ее деловой, но совершенно погасшей, и с вами она довольно холодна. Потому что в его теперешнем состоянии он будет только рад узнать, что она уже заинтересовалась другим мужчиной.
Я криво улыбнулся, мол, все понимаю, стушуюсь, – и похвалил себя за мастерское лицемерие. Ситуация, должен признаться, внезапно наполнила меня подлинным ликованием. Как будто от комочка шелка, спрятанного в кармане, исходила легкая волна, неприметные чары – зов лона Полины, который слышал только я. Наверное, впервые за всю мою жизнь я осознал себя свободным человеком. И понял, что пора этим воспользоваться.
Я сдулся, когда настал момент обыска.
К счастью, ощупавший меня тюремщик не обратил внимания ни на трусики Полины, ни на презервативы. Единственное, что его заинтересовало, – моя авторучка «Ватерман», которую он положил в лоток и выдал мне жетон с номером: «Получите на выходе…»
– А чем же он будет подписывать? – напряглась мадам Вуазен.
– Не начинайте, – буркнула синяя форма с золотыми галунами, пересчитывая капюшоны.
– Мсье Марестель! – крикнула она и добавила мне на ухо, когда упомянутый господин прошел через рамку металлоискателя: – Это заместитель директора, о котором я вам говорила. Он любит Роб-Грийе и Жана Ферра[5].
Я подмигнул: при случае не премину упомянуть их в разговоре.
– Мсье Марестель, я имею честь представить вам нашего лауреата Куинси Фарриоля.
Я пожал вялую ладонь Тсапа, лысого человечка с жевательной резинкой во рту, он небрежно поздоровался со мной и обратился к моей библиотекарше:
– Не ко времени он. Общественные организации снова претендуют на комнату для свиданий. Надеюсь, нам удастся уложиться в график.
– Разумеется, уложимся! – взвилась мадам Вуазен. – Мы не можем опоздать в магазин: нас ждет «Эко», и президент обещал зайти для прямой трансляции по Франс-3!
– Это уже не моя епархия, – отозвался Тсаи.
– А его ручка? У него конфисковали авторучку.
– Для него приготовлен карандаш в четвертой комнате.
– Да вы что? Книги не подписывают карандашом!
– А сегодня подписывайте карандашом или вообще не подписывайте! Все, удачи, я не могу остаться, извините, у меня совещание. Рад познакомиться, – добавил он в мой адрес, скользнув по мне все тем же косым взглядом.
Мадам Вуазен легонько ткнула меня локтем. И я ответил тюремному начальству, сопроводив цитату движением бровей:
– «И все-таки как же прекрасна гора…»[6]
Он смерил меня взглядом, поджав губы, явно не узнавая. Надо было напеть мелодию. Он вышел, подняв воротник теплого пальто.
– Жетон, – сказал тюремщик, протягивая мне второй жетон в обмен на удостоверение личности.
И мы пошли – из коридора в коридор, из тамбура в тамбур, от решетки к решетке, под щелчки замков и писк сигналов. Пахло мочой, аммиаком и еще чем-то сладковатым – должно быть, тянуло из прачечной, через вентиляцию. Двери камер под страховочной сеткой были выкрашены в розовый цвет, человечности ради.
Мадам Вуазен свирепо хмурилась, глядя на часы. После двадцати минут ожидания по разным причинам перед каждой решетчатой дверью с электрическим замком нас наконец привели в комнату, похожую на пустой класс. Крупный мужчина в красной робе, с забранными в хвост волосами вскочил со стула, стоявшего на возвышении.
– Черт побери, где вас носит, вы знаете, который час?
– Правила безопасности, – лаконично ответил сопровождавший нас усатый тюремщик.
– Демонстрация усердия, ага! Никакого уважения к культуре, – продолжил он, повернувшись ко мне.
Я протянул ему руку. Жестом попросив меня подождать, он достал из-под робы пакетик с освежающей салфеткой вроде тех, что раздают в самолетах. Надорвал упаковку, развернул салфетку и протер руки, после чего крепко стиснул мне пальцы и широко улыбнулся:
– Максим Де Плестер. Можешь говорить мне «ты», я не из дворян, я бельгиец. Фламандское происхождение, что поделаешь, не моя вина. Де Плестер означает «пластырь». Уж извини, что тебе досталось. С другой стороны, ееп plester op de wond переводится как «бальзам на рану». Бальзам на сердце, короче. Как бы то ни было, браво и спасибо, что пришел. Как она, жизнь на свободе? Дерьмовая? Я обожаю твой мир, но от него впору застрелиться. Понятно, почему надзиратель из жюри проголосовал за тебя: ты такую картину общества нарисовал, что о побеге и думать не хочется. Как дела, Жанна? Вы полны энергии.
4
Так называют миротворческие силы ООН.
5
Французский композитор и поэт-песенник (1930–2010).
6
Строчка из песни Жана Ферра.