Принцип Полины

– Она говорила вам о Максиме? – осведомилась мадам Вуазен.

Так я узнал имя адресата. Не дав мне ответить, она вздохнула, трогая машину с места:

– Вы их последний шанс. Я полагаюсь на вас. Не знаю, сказала ли она вам, но это ему вы обязаны премией.

«Дворники» вяло гоняли по стеклу туда-сюда снежную кашу. Придерживая стоявшую на коленях коробку книг, я боролся с «Шамони-оранж», подкатывавшим к горлу на каждой колдобине. Мадам Вуазен дала мне прочесть три десятка отпечатанных листков, чтобы я познакомился с моей публикой. Это была анонимная анкета, которую заполнили желающие.

В рамках программы «Праздник чтения» вы хотите принять участие во встрече с писателем Куинси Фарриолем. Будьте любезны ответить на следующие вопросы:

а) Намерены ли вы обсудить с автором отдельные вопросы, касающиеся тем, поднятых в его произведении?

б) Согласны ли вы на видеосъемку в рамках этой встречи для передачи по местному телеканалу?

Двадцать шесть ответов из двадцати семи были «да» и «нет». Только на одном листке была приведена аргументация, изложенная умно и увлеченно и выдававшая настоящего читателя. Я заключил, что это и есть анкета упомянутого Максима.

Взгромоздившись на два тома Жюля Верна в переплете издательства «Хетцель», поднимавшие ее на уровень ветрового стекла, мадам Вуазен, вытянувшись в струнку, уверенно вела старую «Ладу Нива». Наверное, это была модель, предназначенная для русского рынка и нелегально импортированная по себестоимости. Анемичный четырехцилиндровый двигатель гудел, как стиральная машина в режиме отжима, и грохот цепей на снегу едва перекрывал этот звук.

– Ей сносу нет, – успокоила меня мадам Вуазен, когда мотор в третий раз заглох в пробке за снегоуборочной машиной. – Не сменю ее ни за что на свете. Мы столько пережили вместе.

Древняя корзина для пикника, плетеная, с кожаными ремнями, служила подлокотником между передними сиденьями. Сзади сиденья были сняты, там располагалось нечто вроде передвижной библиотеки, с которой спутник жизни хозяйки, по ее словам, летом объезжал окрестные деревни.

– Он пенсионер, бывший железнодорожник. До нашей встречи не прочел ни одной книги.

Чувствовалось, что она этим гордится как мало чем в своей жизни. От включенной вентиляции дохнуло полярным холодом и завибрировало зеркало заднего вида. Мадам похвасталась: – Вы мне не поверите, но в прошлом году всего лишь в ответ на мотивационное письмо, направленное в Дом Радио, – и я вам ручаюсь, что он написал его сам, даже не похвалившись тем, что он спутник жизни хозяйки книжного магазина, – его избрали членом жюри премии Ливр-Интер.

Я порадовался за железнодорожника. Она так пылко, почти воинственно произносила слово «спутник» – в ее возрасте было в этом что-то трогательное. Без всякого перехода она спросила меня, что в точности Полина сказала мне о Максиме. Я сжато, равнодушным тоном изложил имеющуюся у меня информацию.

– Что ж… Они были вместе, но он порвал с ней, когда сел, потому что думает, что она заслуживает лучшего. – Протирая тряпкой запотевшее ветровое стекло, она внесла ясность: – Он сидит за свою верность. Понятно? Зарубите это себе на носу. Все чушь, в чем его обвиняют, он не болтал лишнего и не предал президента. Он замечательный человек, Максим. Я знаю его с детства, он играл в футбол с моим сыном. Часто бывал у нас дома, потому что у него… Ну да ладно. Я бы не сказала, что он такой уж читатель, но в вашу книгу просто влюбился. Из кожи вон лез, чтобы убедить жюри. Максим вручит вам награду. Вообще-то он узнал в главном герое себя. Вы уж постарайтесь быть на высоте, он многого ждет от вас.

Я воздержался от комментариев. Мои пальцы в кармане машинально поглаживали шелковый трофей, который я должен был вручить ему, – но в данном случае это была скорее памятка, чем награда. Чтобы скрыть смятение, я сосредоточился на криминалистическом досье счастливого избранника:

– Вы сказали «президент»… вы имеете в виду Франсуа Миттерана?

– Нет, Робера Сонназа, – поправила она таким тоном, будто это всем известно. – Президента Генерального совета.

Следя глазами за движением «дворников», чтобы хоть изредка видеть дорогу, она отчеканила голосом пиарщика-агитатора:

– Герой Сопротивления, оплот Лондонского радио, аристократ голлизма, колосс: он у руля уже двадцать лет. Это он сделал департамент таким, какой он ныне. Без него не было бы ни местной промышленности, ни независимой торговли, ни культурной политики. Даже для моей передвижной библиотеки он путем голосования добился субсидии. Но сейчас все ополчились на него, всякий норовит его ошельмовать. Как будто политика – дело мальчиков из церковного хора! Следовательша с него глаз не спускает – эта стервоза поклялась его изничтожить, чтобы заработать репутацию. И вот под предлогом банального сведения счетов она взъелась на Максима – тот был шофером и телохранителем президента. Его доверенным лицом.

Старушка бросила на пол насквозь промокшую тряпку и, вытирая ветровое стекло рукой, совсем разошлась:

– Она обещала прекратить дело, если он признается, что передавал конверты со взятками. И зачислял сомнительные пожертвования на счет президента.

Я на минуту отвлекся от мыслей о голых ягодицах Полины, ожидавших моего возвращения под столом, где я подписывал книги, и сделал вид, будто интересуюсь местной политикой.

– И… это правда?

– Конечно, правда! – взвилась она. – А как, по-вашему, финансируются административно-территориальные единицы? Вы думаете, технократы из Парижа щелкнут пальцами – и субсидии упадут с неба? Думаете, инвесторов пруд пруди, а предприятия создаются святым духом? Наши налоги не выросли за последние пять лет, представьте себе. Пять лет! Все доходы от казино, льгот в обход закона и тендеров на строительство. Это и есть система Сонназа! Вы можете предложить что-нибудь получше?

Я не стал говорить, что сам голосую за экологистов.

Метров через сто она длинно вздохнула и продолжила – мягче, – когда мы переезжали железную дорогу:

– Ему пришлось выбирать между доносом и судом, и он предпочел обвинение. А теперь хочет защитить от всего этого Полину. Он ее безумно любит и жертвует собой ради нее. Вот такой он. Я им восхищаюсь, но мне жаль ее.

Красивая была пара.

Последнюю фразу старушка произнесла с укоризной, покосилась на меня, и машина вильнула в сторону. Пока она выравнивала ее, четко и хладнокровно, под отчаянное мигание фар встречного грузовика, я сказал себе, что от нее не укрылся мой интерес к Полине и она хочет напомнить мне о сопутствующих обстоятельствах. Это ведь телохранитель президента выбрал меня лауреатом, и меня просят держаться подальше от его возлюбленной.

Возможно, моя литературная премия была всего лишь предлогом. Ее Максим узнал себя в моем герое, и она вызвала меня, чтобы я замолвил перед ним словцо за Полину, – с целью вновь свести эту парочку. Мотивации двух женщин в таком случае были схожи, хотя способы выражения разнились изрядно. Я не мог не задаться вопросом, насколько они заодно. Знала ли хозяйка магазина о трусиках, пребывавших транзитом в моем кармане? По этой ли причине она сказала: «Вы их последний шанс»? Моя роль передаточного звена внезапно представилась мне следствием ее своднических усилий. Непосредственность девушки, так меня взволновавшая, была, возможно, частью их общего плана. Я спросил для очистки совести:

– А Полину вы давно знаете?

– Максим привел ее к нам в девяносто первом. Она столько для него сделала. С ней он узнал, что такое истинные ценности. Она работает продавщицей в парфюмерном отделе «Галери Лафайет» в Гренобле, чтобы платить за учебу. Это простые люди, знаете ли. Они заслуживают счастья.

Это было сказано непререкаемым тоном: меня призывали к порядку. Скрестив пальцы на коробке с книгами, я ответил: счастье… знать бы еще, что это такое. Она замолчала на добрые две минуты, уткнувшись взглядом в бампер машины впереди.