Страница 133 из 136
Так размышлял Барсуков, уже возвращаясь из Рогачевской в Холмогорскую. «Волгу» не гнал, держался правой стороны, и его обходили не только юркие «Жигули» и «Москвичи», а даже «Запорожцы». Куда спешить? Некуда! Необходимо обдумать, как же взять вдруг возникшее препятствие. А как его возьмешь? Надо думать и думать. И, возможно, по этой причине никогда Барсуков не ощущал в себе такого обидного безразличия ко всему, и никогда его мысли не были так приглушены и так пассивны, как сегодня, и он ни о чем не мог думать, кроме как о своем разговоре с Солодовым. Память возвращала то к самому началу, когда Барсуков, взволнованный неожиданным вызовом, энергично, решительно вошел в кабинет, и Солодов, выйдя ему навстречу и пожимая руку, спросил:
— Ну, Михаил Тимофеевич, как настроение?
— То он видел конец разговора, когда тот же и уже не тот Барсуков, обмякший, обессилевший, встал и сказал:
— Жалко и обидно, до горечи обидно и до слез жалко.
— А если надо? — спросил Солодов. — Как же можно обижаться?
Он смотрел на дорогу, а видел все того же Солодова. И снова в голове — в который раз! — повторялось одно и то же, оживало в памяти все по порядку, — так, желая еще и еще посмотреть заснятые им кадры будущего фильма, режиссер несколько раз просматривает кинопленку. Вспоминая о том, что произошло в кабинете, Барсукову почему-то казалось, что в эту встречу Солодов был каким-то другим, на себя не похожим. Куда-то исчезли такие приметные черты его характера, как медлительность, молчаливость. Он был и разговорчив, и быстр в движениях, и когда вышел навстречу Барсукову и справился о настроении, то обнял его, как отец сына, усадил в кресло и сказал весело:
— Ну вот, наконец-то отыскался пропавший холмогорец!
— Я заезжал в «Россию», — ответил Барсуков. — Давно собирался побывать у соседа — и вот, выходит, собрался не ко времени.
— Так что там тебе наговаривал Харламов? Какие мудрые давал советы?
— Так, беседовали о текущих делах.
— Свои цитрусовые показывал?
— Не успел… Я поспешил к вам.
— О пшенице с Харламовым случаем не толковали?
— Такого разговора не было. А что?
— Теперь пшеница у всех должна быть на уме.
— А что случилось?
— Есть приятная новость: в крае состоялось решение о специализации районов. Тебя, как природного зерновика, должно особенно порадовать, Рогачевскому выпала большая честь — быть пшеничным районом. Так что отныне все свое внимание мы обязаны обратить на царицу полей — пшеничку! Нам же вменяется в обязанность выращивать высокоурожайные сорта и снабжать семенным зерном весь край. А это и почетно, и ответственно. Придется по району втрое расширить орошаемые посевы, а в «Холмах» будем выращивать только новые, элитные сорта.
— Да, это меня радует, пора бы нам давно и всерьез заняться семенниками, — сказал Барсуков, еще не понимая, зачем же он все-таки понадобился Солодову. — Лучших земель для твердых пшениц, нежели наши земли, не найти. И если засучив рукава взяться за дело по-настоящему, с огоньком, то не только в «Холмах», а на всех рогачевских полях, в любой по погодным условиям год можно получать такие урожаи, каких еще не знала история земледелия. И тут надобно не жалеть ни усилий, ни средств на расширение орошаемых посевов. В этом отношении может пригодиться опыт «Холмов»…
— Совершенно справедливо, — согласился Солодов. — И опыт «Холмов» пригодится, и за дело надо браться о огоньком и, что называется, засучив повыше рукава. — Тут впервые на сухощавом лице Солодова затеплилась улыбка. — И эта нелегкая задача, Михаил Тимофеевич, возлагается на тебя.
— То есть? Не понимаю.
— Да, да, именно на тебя!
— О «Холмах» не беспокойтесь, я все сделаю.
— Речь-то не о «Холмах». Есть мнение назначить Барсукова начальником Рогачевского управления сельского хозяйства.
— Странно. — Барсуков смотрел на Солодова, на его спокойное и, как всегда, грустное лицо и не мог понять, шутит ли он, или говорит правду. — Это что же? Как понимать? И чье мнение?
— Мое, — ответил Солодов. — Да и не только мое.
— А как же «Холмы»… без меня?
— Подберем достойного преемника. В «Холмах» дело налажено, а вот крупное, интенсивное зерновое хозяйство в районе только-только зарождается.
— А как же Назаров, теперешний начальник?
— Уходит на заслуженный отдых. Да, признаться, эта работенка была бы ему не по плечу. Не потянул бы.
— Из Холмогорской я никуда не поеду! — багровея, решительно заявил Барсуков. — Не поеду — и все! Имею я на это право?
— А если состоится о тебе решение?
— Не поеду! Без моего согласия не имеете права. — Стараясь говорить спокойно, Барсуков тихонько добавил: — Поймите, ведь «Холмы» — это моя жизнь. Сколько положено усилий, и все это оставить? Бросить и куда-то уехать? Ни за что!
— Можешь спокойно выслушать?
— Могу.
— Так вот: оставаться в «Холмах» я не советую.
— Ну почему? Перерос самого себя? Так, что ли? Или в Холмогорской мне тесно? Но я же не жалуюсь на тесноту.
— Имеются, Михаил Тимофеевич, две причины, и обо веские, — не отвечая Барсукову, продолжал Солодов. — Первая и главная — новая должность, которая требует не только организаторских способностей, ума, энергии, но и, я бы сказал, беззаветной любви к царице полей. Да, да, именно любви! А кто еще в нашем районе способен любить эту самую царицу так самозабвенно, как Михаил Барсуков? Никто! А кто у нас в районе знает, как выращивать высококачественные сорта твердых пшениц? Михаил Барсуков! В тридцать восемь лет тот же Михаил Барсуков получил Звезду Героя. За что? Все знают, не за красивые глаза, а за нее, красавицу, за царицу полей! — Солодов подождал, думал, что Барсуков что-то скажет или станет возражать, но тот сидел, склонив голову, и молчал. — Так кому же мы можем доверить эту работу? Только Михаилу Барсукову… Но есть и вторая причина — личного характера. Извини за мужскую откровенность: негоже, Михаил, бегать за юбкой секретаря парткома. Слухи о твоем ухаживании за Дарьей Васильевной уже доползли и до Рогачевской.
— Какая юбка? Какое ухаживание? Это же сплетни! Неужели вы им верите?
— Хотелось бы не верить.
— А что мешает? Вы же знаете, я вырос в семье Бегловых. Да, когда-то, в юности, и я этого не скрываю, я любил Дашу. Она и сейчас мне нравится. Так что же тут такого особенного и страшного?
— Разумеется, ничего особенного и страшного в этом нет, — согласился Солодов. — Но лучше уехать тебе из Холмогорской. А случай подходящий. Так что твоим новым назначением мы убиваем сразу двух зайцев!
— А если не убьете ни одного? Если промахнетесь?
— Ничего, не промахнемся, мы стрелки опытные.
— А могу я отказаться? Наотрез!
— Конечно, можешь. Но как же с партийной совестью?
— Нельзя, понимаете, нельзя мне уходить из «Холмов», — с мольбою в голосе говорил Барсуков. — Что я без них? Если не гожусь быть председателем, дайте любую работу, только в «Холмах».
— Вот этого сделать никак нельзя. Пойми меня, Михаил: мы долго думали, долго гадали и пришли к тому, что только тебе, агроному-зерновику, можно доверить это новое и чрезвычайно важное дело. Дадим в Рогачевской квартиру в новом доме, вернется к тебе жена… Так что поезжай в Холмогорскую и сдавай дела. Я поручил Дарье Васильевне провести правление. Вместо тебя можно временно оставить Казакова. Зимой в «Холмах» состоится отчетно-выборное собрание, и тогда на должность председателя можно рекомендовать, скажем, Дарью Прохорову. Как считаешь, подходящая кандидатура?
— Согласится ли Даша?
— Должна бы согласиться.
— Значит, она знает о причине моего приезда к вам?
— А как же! Как секретарь парткома обязана знать. — И еще раз на постоянно озабоченном лице Солодова появилось что-то похожее на улыбку. — Не злись, Михаил, не огорчайся. Дело-то какое берешь в руки! Позавидовать можно. Резвый конь застоялся в своем стойле, надо ему дать хорошую пробежку. Да и не сидеть же тебе в «Холмах» всю жизнь!