Остров судьбы

Услышав, как кто-то вошел, он сел.

— Кто здесь?

У Орнеллы перехватило дыхание от волнения и какого-то особого трогательного чувства.

— Догадайся!

В его улыбке появилась знакомая добрая ирония.

— Неужели звезда парижского «Опера» навестила бедного уличного музыканта?

— Ax, Алонсо! — воскликнула она и крепко обняла друга.

— Сколько времени прошло с тех пор, как мы расстались?

— Одно мгновение.

— А мне кажется — вечность.

Когда-то Алонсо говорил Орнелле, что для него время течет не так, как для зрячих людей, что оно не проносится мимо быстрой рекой в сотнях картин, что он носит его в себе, и с каждым годом эта тяжесть все больше стесняет душу. Теперь ей казалось, что она понимает слепого музыканта, вынужденного проводить дни среди табачного дыма, незнакомых голосов, звона стаканов, — вечного слугу на чужом пиру, лишенного возможности по-настоящему раскрыть свой талант.

— Дай твою руку, — попросил он и, ощупав ладонь Орнеллы, сказал: — Ты многого добилась, но тебе все равно чего-то не хватает. Я чувствую внутреннее кипение, загнанное вглубь недовольство собой. Ты никогда не успокоишься! — Потом поднял голову и промолвил: — Ты пришла не одна? Кто с тобой?

— Жена моего брата и… еще одна девушка.

— Вы гадаете по руке? — промолвила Бьянка. — Может быть, возьмете мою?

— Нет, я не гадаю. Я не знаю того, что будет. Просто я способен почувствовать, что представляет собой человек сейчас, а так же, что он оставил за плечами. Иногда мне достаточно услышать голос. Скажем, вы, синьора, много страдали, но сейчас счастливы. Вы очень веселая и, должно быть, на редкость красивая.

— А я? — вдруг спросила Женевьева и дотронулась до его руки.

В лице Алонсо промелькнула искорка странной надежды, надежды на то, во что он прежде не верил.

— Я… я не знаю, — растерянно и смущенно промолвил он. — Мне нечего вам сказать.

— Ты сыграешь для нас, Алонсо? — спросила Орнелла.

— Не сейчас. Я слишком взволнован нашей встречей. Вечером я буду играть в портовом кабачке «Медуза», где мы когда-то пели с тобой, Орнелла. Вы можете прийти и послушать. Кстати, когда ты уехала в Париж, я сочинил мелодию про тебя и твой остров.

— Мы с удовольствием придем. А потом ты поужинаешь с нами. Мне нужно много рассказать тебе и кое-что обсудить.

Когда женщины спустились вниз и вышли на улицу, Орнелла сказала:

— Если вам удастся услышать его игру, надеюсь, вы поймете, что я чувствую. Такой талант прозябает в такой нищете!

— Но ведь мы можем ему помочь, — промолвила Бьянка.

— Алонсо гордый человек, он не возьмет денег.

Вечером они отправились в «Медузу» в сопровождении мужчин. Орнелла отвыкла от портовых кабачков, пропахшим табачным дымом, прогорклым маслом, рыбой и дешевым вином. В последние годы прима парижского «Опера» обедала в ресторанах с надменной публикой и царственными метрдотелями, где подавалась мясистая и нежная спаржа, приправленные лимоном устрицы, сочное мясо и изысканные вина.

А в это время Дино ел жесткую, жилистую конину — обычную пищу в военных походах. Орнелла вспомнила, с каким восторгом он рассказывал, как однажды перед боем ему довелось отведать любимое блюдо императора, жареный картофель с луком. Помнится, он тут же написал отцу и Данте, чтобы они попытались выращивать на Корсике это удивительное растение.

Орнелла, Дино, Андреа, Бьянка и Женевьева расселись вокруг плохо вытертого деревянного стола. Никто из них не брезговал дешевой пищей, и все же их в первую очередь интересовала игра Алонсо.

Вскоре он появился, поклонился публике, скромно сел в уголке и тронул пальцами струны.

Орнелла сразу угадала, какая мелодия была посвящена ей и ее острову. Эта музыка была свободной и… дикой, похожей на звучание далекого горного ветра, который никогда не слышал ни смеха, ни песен, ни погребального плача. Слушая игру слепого гитариста, она чувствовала, как ее душа прикасается к тому, что недосягаемо, вслед за душой Алонсо движется лабиринтами вдохновения и приближается к совершенству.

Женевьева внимательно следила за музыкантом. Она представляла людей, что внезапно появляются в поле его восприятия, а потом исчезают, не успев оставить того следа, какой обычно оставляют существа из плоти и крови, о том, что он давно смирился со своей темницей, и что единственное, что он по-настоящему ощущает, — это его музыка. Мир слепого музыканта был лишен солнца, но его мелодии источали свет.

Когда Алонсо закончил играть и на ощупь приблизился к ним, Женевьева спросила, опередив остальных:

— Я могу отблагодарить вас за ваше выступление?

— Можете, синьорина. Просто возьмите меня за руку, — улыбнулся Алонсо.

Он недолго подержал руку девушки и отпустил. Женевьева была тронута его ненавязчивостью. Она вновь ушла в тень, уступив место Орнелле, которая принялась рассказывать о том, как жила все эти годы.

Алонсо послушно выслушал. Он держался неловко и, казалось, думал о чем-то постороннем. Он категорически отказался последовать за Орнеллой на Корсику, как когда-то не захотел ехать в Париж.

— Я не могу. Я всего лишь уличный музыкант, вот уже много лет живущий во Франции без документов.

— Документы мы вам сделаем, — сказал Андреа.

— Нет, я не поеду. У меня все те же друзья, я не пропаду. Но если через год Орнелла вновь захочет пригласить меня в гости на свой остров, пожалуй, я приму приглашение.

— И через год, и через два, и через три, Алонсо. Я собираюсь остаться на Корсике до конца своей жизни, — сказала Орнелла и поймала взгляд Дино, в котором наконец блеснула надежда.

Через несколько дней Андреа нанес визит Винсенте Маркато. Это решение далось ему нелегко, как и любой поступок, хотя бы на мгновение возвращавший его в прошлое.

Андреа довелось узнать, что такое чудо, и все же он не мог отрешиться от реальности. В его памяти жили и железный ошейник, и цепи, и карцер, и зеленый колпак, и арестантская роба, и непосильный труд, и палочные удары надсмотрщика. Он помнил унижения, которые ему пришлось претерпеть, и до сих пор внутренне сжимался при виде любого жандарма. От дневной грусти и ночных кошмаров его спасали лишь любящий взгляд и объятия Бьянки. Только ради нее он был готов вновь переступить порог дома Винсенте, человека, бывшего воплощением той грубой и хищнической силы, какую он сполна испытал на себе.

Дино пошел с ним, но этого было мало. Андреа боялся, что Винсенте Маркато ему не поверит, что им с Дино не удастся его запугать. Когда он рассказал брату Бьянки о том, к кому намерен обратиться, Дино принялся возражать.

Однако Андреа знал, что, несмотря на бумаги с подписью короля и премьер-министра Франции и немалое состояние, ему никогда не удастся войти в тот круг, к которому он якобы отныне принадлежал. Он чувствовал, что часть его души навсегда осталась там, в плавучем остроге, в тех темных недрах, где он провел свою юность.

— Так или иначе, я собирался помочь заключенным тулонской каторги, — сказал Андреа. — Потому мне не будет совестно обратиться за поддержкой к тем, кто пока или уже находится на воле.

— Ты будешь помогать преступникам?

— Для меня они навсегда останутся товарищами по несчастью.

— Эти парни ограбят тебя!

— Нет. Они не трогают тех, кто некогда разделил их участь и кто соблюдает их законы.

Дино вздохнул. Прежде мужем его сестры был человек, всю жизнь торговавший контрабандным товаром, теперь она собиралась выйти за бывшего каторжника и фальшивого графа. И все же он был обязан помочь Андреа и Бьянке.

И вот Андреа стоял в знакомой гостиной, с неровно бьющимся сердцем, вновь переживая то, что уже было пережито. Его новая жизнь и обновленная душа были еще слишком хрупкими; он содрогался от одной мысли о том, что все может рассыпаться прахом.

За спиной Андреа стояли Дино, пожилой человечек в черном — нотариус и двое мужчин в холщовых штанах и блузах, на первый взгляд, похожие на портовых рабочих.