Страница 4 из 12
Тадди был так доволен решимостью и ловкостью Генри, что после двух месяцев работы начал обучать Генри водить такси и лимузины на парковке стоянки. Восхитительные были мгновения. Тадди выходил из здания, держа в руках телефонную книгу, чтобы Генри смог увидеть его из-за приборной доски, полный решимости, что он, двенадцатилетний пацан, будет парковать машины в конце дня.
На обучение ушло четыре дня, но к концу недели Генри осторожно проводил такси и лимузины между пожарными шлангами и заправочными колонками. Спустя шесть месяцев Генри парковал задним ходом лимузины с филигранной точностью и резким визгом тормозов перед своими одноклассниками, которые с восхищением и завистью смотрели из-за местами поломанной деревянной изгороди.
Однажды Генри заметил, как его отец, так и не научившийся водить, тайком наблюдает за ним из-за ограды. Той ночью Генри ждал, что отец обмолвится про его вождение, но Хилл-старший съел свой ужин в молчании. Генри, конечно, понимал, что говорить об этом не следовало. Чем меньше разговоров о его работе на стоянке, тем лучше.
"Я был самым счастливым парнем в мире. Люди вроде моего отца не могли этого понять, но я был частью чего-то. Я был посвященным. Со мной обращались как со взрослым. Моя мечта сбывалась. Гангстеры кидали мне ключи, и я парковал их кадиллаки. Я из-за приборной доски еще ничего не видел, а уже парковал кадиллаки".
В двенадцать лет Генри зарабатывал больше, чем мог потратить. Поначалу он приглашал своих одноклассников на верховые поездки по Канарси. Иногда он оплачивал им день в стиплчейзском парке аттракционов, который завершался прыжком с парашюта с двухсотшестидесятифутовой вышки.
Однако со временем Генри надоели одноклассники и его собственная щедрость. Вскоре он осознал, что ни поездкам верхом на взмыленных лошадях, ни аттракционам не сравниться с приключениями на стоянке.
"Мой старик был из числа тех людей, что вкалывают всю жизнь, а зарабатывают гроши. Когда я был маленьким, он частенько говаривал, что он - человек "подземки", и от этого мне хотелось плакать.
Он помог организовать местную третью ячейку профсоюза монтеров и заработал себе венок на похороны. Он работал на Нью-Йоркских небоскребах в Манхэттене, застройке жилых кварталов в Куинсе, а мы так и не смогли выбраться из трехкомнатной квартиры, набитой семью детьми, один из которых был прикован к постели искривлением позвоночника. Денег на еду хватало, но больше ни на что.
А я каждый день видел, как все, и не только гангстеры, зарабатывают деньги. Жизнь моего старика была не для меня. Сколько бы он не орал или не бил меня, я никогда его не слушался. Я его даже не слышал. Я был поглощен тем, как научиться делать деньги. Я учился зарабатывать.
И каждый день приносил что-то новое. Я делал доллар тут и доллар там. Я слушал, как парни планируют аферы и срывают куш. Это было в порядке вещей. Я ведь крутился на стоянке каждый день.
Краденые товары непрерывным потоком стекались и выходили со стоянки. Тут были ящики с украденными тостерами, свеженький кашемир прямо с грузовиков, коробки с безакцизными сигаретами, угнанные у каких-то дальнобойщиков, которые даже не могли обратиться к копам.
Вскоре я доставлял лотерейные билеты в квартиры и дома по всему кварталу, в которых парни Варио на счетных машинах подсчитывали дневную выручку. Люди сдавали Варио комнату с телефоном в своей квартире за сто пятьдесят долларов в неделю. По тем временам это были неплохие деньги.
Парням требовалось лишь два-три часа в конце дня, чтобы подвести баланс и определить выигрышные билеты. Множество раз местечки, которые выбирали Поли с его счетоводами, принадлежали родителям детей, с которыми я ходил в школу.
Поначалу они удивлялись, заметив меня с большим кульком лотерейных билетов. Они думали, что я пришел поиграть с их детьми. Достаточно скоро они узнали, кто я. Они поняли, что я пошел по другой тропе.
После того, как я заработал свои первые деньги и набрался храбрости пойти в магазин без своей матери, я отправился в "Бенни Филдз" на Питкин-авеню. Именно там одевались все славные парни.
Вышел я оттуда, облаченный в темно-синий двубортный костюм в полоску с такими острыми лацканами, что меня могли арестовать, попытайся я взмахнуть ими. Я был ребенком. Гордым ребенком. Когда я пришел домой, мать бросила на меня взгляд и воскликнула: - Ты выглядишь, как гангстер! Тогда я почувствовал себя еще лучше".
В тринадцать лет Генри уже год отработал на стоянке. Он был красивым подростком с ясным открытым лицом и ослепительной улыбкой. Густые темные волосы он зачесывал назад.
Взгляд его темно-коричневых глаз был столь ясен и остер, что в них сверкало возбуждение. Он был пройдохой. Генри научился избегать отцовских порывов гнева и стал специалистом по проскальзыванию мимо охранников на ипподроме, утверждавших, что он слишком юн, чтобы слоняться около здания клуба, в особенности во время учебы.
С расстояния он выглядел уменьшенной копией тех, кем восхищался. Генри носил почти такую же одежду, пытался перенять их жесты, ел те же скунгили [8] и блюда с кальмарами, от которых его тошнило, стаканами поглощал обжигающий горький кофе, несмотря на то, что тот был ужасным на вкус и так обжигал рот, что хотелось плакать.
Он был карманным гангстером, подростком в одежде мафиози. Но при этом Генри постигал мир, в котором жил, и едва ли юные ученики самураев или служки буддистских монахов относились к своему обучению серьезней Генри.
Глава вторая
"Я крутился на стоянке с утра до ночи и с каждым днем узнавал все больше. В тринадцать лет я уже продавал лотерейные билеты и фейерверки.
Я просил водителей такси купить для меня шесть упаковок пива и затем с надбавкой перепродавал их в школьном дворе.
Я сбывал краденый товар местных малолетних жуликов. Я давал им аванс и затем продавал радио, приемники, коробки со свитерами, которые относили к одному из парней на стоянки.
До начала прибыльных праздников, таких как Пасха или День Матери, вместо школы я отправлялся навариваться вместе с Джонни Маццолой. Джонни, живший напротив стоянки, был завсегдатаем ипподромов. Время от времени он забирал меня сливать двадцатидолларовые фальшивки, которые скупал у Бинси-фальшивомонетчика в Озон-парке по десять центов за доллар.
Мы переходили от магазина к магазину, из квартала в квартал. Джонни поджидал меня в машине, пока я бегал купить что-нибудь на пару баксов фальшивой двадцаткой.
Джонни научил меня, как размягчить фальшивку холодным кофе и сигаретным пеплом за ночь до того и затем оставить просыхать. Он советовал меня вести себя так, словно я спешу, когда подхожу к кассиру. Он также наказал мне не брать более одной купюры за раз.
Если попадешься при подобном раскладе, то всегда сможешь отвертеться, заявив, что тебе ее подсунули. Он был прав. Это работало. Пару раз меня поймали, но я всегда с плачем убегал. Я ведь был всего лишь ребенком. Я принимался кричать и вопить, что мне придется все рассказать маме. А она побьет меня за то, что я потерял деньги.
Затем я изо всех ног бежал из магазина, и мы переходили в другой район. У нас обычно была в запасе пара дней, пока двадцатки не начинали стекаться в местные банки и настораживали магазины.
Тогда у кассиров рядом со стойкой появлялись списки с серийными номерами фальшивок, и мы перебирались в другой район. K концу наварного дня заднее сидение машины было так набито двухдолларовыми пончиками, сигаретами и бритвами, что мы не могли смотреть в заднее стекло.
На Рождество Тадди научил меня, как просверлить отверстия в стволах хилых праздничных елок, которые он скупал за бесценок, и затем засунуть в них ветки. Я так набивал их ветками, что даже жалкие елочки выглядели пышно.
8
Скунгили (итал. sgungille) - огромные морские моллюски. Подаются или в холодном виде в морском салате, или горячими с соусом маринара.