Круг замкнулся

Вот таким образом добрый капитан Ульрик улаживал конфликты и правил на корабле. Но теперь эти времена кончились, во всем царил порядок, ничего не оставалось несделанным, все лежало на своем месте, даже ни одного ведра не было не там, где следует. Крестьянские бидоны стояли стройными рядами в большом холодильном отсеке, на льду, а если лед слегка подтаивал, лужу тотчас вытирали шваброй. Воплощенный порядок. Вся медь надраена до блеска.

Команде жилось как в раю — работы мало, отдыха много, а на ночь им разрешалось сойти с парохода к своим любимым. Было их два человека, но двух недостаточно, чтобы сесть за карты, потому что вовлечь в игру штурмана им никогда не удавалось, а у юнги при камбузе не оказывалось свободного времени именно тогда, когда он был им нужен. Теперь же они обрели третьего партнера, Алекса, которого взял на работу сам капитан.

Почему бы и не взять третьего матроса, когда на этом молоковозе есть капитан и штурман, да и в машинном отделении тоже три человека? Можете быть уверены, здесь не экономят на ставках! Корабль приносит шесть процентов, это всем известно, а шесть процентов — это почти вдвое больше, чем выплачивает в наше время любой банк. Разве «Воробей» только и делает, что развозит бидоны? Ничуть не бывало. Он перевозит из города и в город на редкость много пассажиров. Среди них бывают ремесленники и коммивояжеры, у которых дела с крестьянами, отчасти же это люди, просто решившие денек отдохнуть от трудов праведных, ну и, наконец, безумные парочки, которые отыскивают подходящий для разговоров лесок. «Воробей» годился на все, у него был и первый, и второй, и третий класс, причем билеты первого класса были красного цвета, есть на что посмотреть. По воскресеньям, когда «Воробей» не ходил по обычному маршруту, случалось, что какой-нибудь городской Ферейн[6] арендовал его для увеселительной прогулки с флагами, граммофоном, и от этих случайных доходов в течение года набегала изрядная сумма. А как насчет почты, разве «Воробей» не зарабатывал и на ней? Ну конечно же «Воробей» развозил почту, доставлял почтовые открытки по всему побережью и получал дивиденды за это. Словом, деньги текли рекой.

И наконец, как обстоят дела с рестораном и с буфетчицей, с Лоллой, иными словами? «Спасибо за заботу», — высокомерно отвечала Лолла, когда ее об этом спрашивали, — все в порядке, — говорила она. Те, кто спрашивал, просто не знали Лоллу. Ясно было одно — она заняла новую жизненную позицию, но привнесла в нее свой здравый ум и свою активность. Можно было бы только удивляться, если бы Лолла не справлялась со своей задачей, а стол ее был до того хорош, что затмевал рестораны многих городских отелей.

Товар она брала у Вестмана. Конечно, к ней поступали и рекламные проспекты от купца Гулликсена, но спасибо, не надо. Позднее она получила даже письмецо за подписью молодого Гулликсена: они, мол, поставляли все необходимое прежней буфетчице и надеются, что Лолла также окажет им честь. Но спасибо, не надо. Этот Гулликсен, этот Вильям, который открыто путешествовал с женой молодого Клеменса, достойнейшего человека…

Нет и нет, Лолла брала товар у Вестмана, вполне добропорядочного купца, у которого она закупала продукты, еще будучи женой старого Бродерсена. Вестман всем взял, пусть не богач, но человек солидный, да вдобавок держатель нескольких акций «Воробья». Он был одним из членов правления, у которого Лолла хлопотала за Абеля, и теперь она была в глазах Вестмана такая буфетчица, которая могла дать всем остальным сто очков вперед.

Старый купец всегда самолично ее обслуживал, он давал ей советы, соблюдал ее интересы: да, у меня есть и портер, и натуральная икра, вот взгляните! Но, говоря по совести, они для вас недостаточно натуральные. Они норвежские.

— Ну тогда закажите натуральные. Капитан, мой пасынок, в этом отношении весьма щепетилен.

Лолла появлялась на палубе как настоящая дама, мало-помалу она продвигалась вперед, делала успехи, одевалась красиво и элегантно. Один Бог знает, откуда она всего этого понабралась, может, из книг, которые читала. Она свято блюла достоинство капитана и всячески его защищала. «Капитан Бродерсен» или «сам капитан», говорила она. «Капитан звонит, а вы ни с места?» — могла она сказать какой-нибудь из официанток. «Бегу, бегу», — отвечала та и действительно бежала. А вернувшись, говорила: «Капитан просто попросил вынести из его каюты цветочный горшок, который вдруг там оказался!» Или в другой раз: «Капитан велел поблагодарить за пирожное, но сказал, что пирожных он не ест».

Ну и, наконец, как обстоят дела у штурмана? Будто о нем хоть кто-нибудь что-нибудь знает. Звать его Грегерсен, у него самые хорошие аттестации, он даже сдал экзамен на капитана, водил на своем веку корабли, побывал в больших морях. Но аттестации сплошь старые, и он, судя по всему, много лет нигде не работал, прежде чем получить место на «Воробье». Это Фредриксен из имения пробил его кандидатуру.

«Сам я его не знаю, — сказал тогда Фредриксен, — но слышал о нем от очень надежного человека. Для нас это просто находка». — «Но у него такие старые рекомендации, — возражали остальные. — Что он делал последние семь лет?» — «Насколько я могу понять, он занимался чем-то другим». — «Он ведь был капитаном, с чего это вдруг он хочет пойти штурманом?» — «Чего не знаю, того не знаю. Возможно, из-за безработицы. Временной безработицы».

Они пошептались между собой по этому поводу: «Если Фредриксен хочет видеть своего брата капитаном, рядом непременно должен быть настоящий моряк. История необычная и вообще какая-то подозрительная, черт его разберет».

Однако потом никто из них не пожалел, что это место досталось Грегерсену. Было в нем что-то мистическое, но это ничему не мешало. И вовсе он не оказался человеком без роду без племени, напротив, откуда-то просочилось, что он из хорошей семьи и имеет богатую родню. Но все равно в нем было что-то мистическое, например, из года в год он работал за штурманское жалованье и оставался вполне всем доволен. Может, за этим что-то скрывалось, может, он что-то натворил, никто ничего не знал. Но Фредриксен из имения уладил дело ко всеобщему удовольствию. «Благодарю за доверие», — сказал тогда Грегерсен.

И капитан Ульрик Фредриксен много лет ходил с ним в плавание, и ничего такого, чтобы из ряда вон, не случалось, но штурману не раз приходилось покрывать оплошности своего капитана. От этой обязанности его теперь избавили, Бродерсен и сам был моряк, ошибок не допускал, он свистел в свисток, звонил в машинное отделение, а когда на переходе задувал свежак и поднималась волна, он просто ставил фок. И никаких ошибок.

Разговорить штурмана ему было непросто. Впрочем, и сам капитан Бродерсен не отличался словоохотливостью, но язык у него во рту все-таки имелся, и при случае он мог вести разговор. А штурман упорно хранил молчание. Делал свою работу, занимался чем-нибудь, курил — и молчал. Почему он отмалчивался? Чтобы проявить любезность, капитан мог сказать: «Хороший ветер! Норд-ост». Штурман что-то бурчал в ответ, не спорил, но и не развивал тему. Неужели он не мог ответить: «Ветер как по заказу»?

Его молчаливость была невыносима. Поэтому с людьми общался капитан. У него просто не оставалось другого выхода. Под начало ему было отдано не Бог весть какое великое дело, всего лишь развозка молока, но ему оно не казалось небольшим, как раз по его способностям. Он прикидывал в уме возможность мелких улучшений, малость разбирался в машине или, верней сказать, лучше всего в ней и разбирался. Здесь, на «Воробье», был старый и неуклюжий агрегат, чтобы повышать давление в котле, а он еще помнил маленькие изящные машинки в Америке и в Австралии и рассказывал о них механику. Он предложил исправить вентиль, который сидел косо, а потому все время зачерпывал масло. «Так было еще до меня», — отвечал механик, но оставить без внимания слова капитана, который знает толк в машинах, он тоже не мог и взялся за ремонт.

И все шло отлично.

6

Ферейн (нем.) — объединение людей по роду интересов.