Круг замкнулся

Как же тогда городские новости могли проникнуть в его захолустье? А вот так. Порой он прогуливался по улицам, иногда, присев на скамейку у рыбацкого причала, заводил разговоры с людьми, со спокойными, тихими обитателями городка, почтальоном или таможенником. Он сидел, калякал о том о сем и покуривал свою трубочку.

Молодой Клеменс проходит мимо, возвращаясь из своей конторы. Вообще-то они здороваются, но чаще Абель опускает глаза и ничего не говорит.

Но Клеменс сам к нему подходит:

— Нет, нет, не вставайте, просто я так давно вас не видел. Как вы поживаете, хорошо?

— Да, — отвечает Абель, — сносно.

Клеменс держит в руках свой черный портфель, словно он намерен, придя домой, работать дальше. За ушами у него отросли более длинные волосы, чем он носит обычно, и выглядит он старше обычного.

— А вы как? — спрашивает Абель.

— Спасибо, ничего, день на день не приходится.

— А у Ольги все хорошо?

— У нее несколько разгулялись нервы, но всему виной, должно быть, время года, я слышал, многие на это жалуются. Извините, что побеспокоил. Передать Ольге привет?

Он приподнимает шляпу и уходит. Чистый костюм, на брюках складка, вполне достойный мужчина. Только волосы за ушами и вид несколько подавленный. Может, у него неприятности? Во всяком случае, он из тех, кто несет свое бремя и при этом не пыхтит от усталости прямо в лицо другим.

— Говорят, он разводится с женой, — шепчет почтальон.

— Говорят, это пустая болтовня, — отвечает Абель.

— Ну нет. И затеяла все его жена.

— Может, еще передумает?

— Она не привыкла жить на одно адвокатское жалованье.

— На свете много людей, у которых и того нет.

— Много-то много, но… Они сегодня уехали на «Воробье».

— Кто уехал?

— Я в шесть часов разносил почту. Сперва пришел Гулликсен и поднялся на борт, потом пришла она. Прокатиться, должно быть, решили.

Абель больше не желал слушать сплетни. Он сказал:

— Чего ж тут такого — прокатиться на «Воробье»? Утром отвалить и вернуться на другой день вечером. — Он зевнул и встал со скамейки.

— Вы чего днем делаете? — спросил почтальон.

— Ничего. Я только привел в порядок испорченную керосинку.

— Вы сами готовите?

— Теперь буду сам.

— А вы больше не живете в «Приюте моряка»?

— Нет, я живу в сарае, у складов.

Почтальон:

— Прошу прощения. Я спрашиваю только на тот случай, если придут письма для вас.

— Никаких писем для меня не придет.

Он прихватил с мостков пикшу, а в лавке купил бутыль керосина. Само собой, пикшу он может сварить, а если захочет, то и зажарить. Для него пустяковое дело починить керосинку и запаять дырки в кастрюле. Когда в испанских водах кок свалился за борт, он варил и пек для всей команды. Никаких проблем.

Он сам себе сотворил золотые денечки. Роскошно пожив на рыбе или телячьей печенке, можно на долгое время погрузиться в спячку, у него есть кровать с постельным бельем и диван, словом, есть куда прилечь. А весной он непременно посадит на насыпи перед окном ведро картошки. Он и в Кентукки тоже сажал картошку.

Зимой к нему много раз заявлялась Лили и требовала денег. Но денег у него не было, должники ничего не платили, пришлось и впрямь продать кой-какие мелочи, чтобы хватало на пропитание. Купец Гулликсен тоже спрашивал про деньги и закрыл ему кредит. Да и поганый таможенник Робертсен не продавал свои лодки, чтобы заплатить ему, как было уговорено. К некоторым должникам Абель из чувства приличия не смел обращаться. Откуда же ему при таких обстоятельствах взять денег для Лили? Она хныкала: Алекс сидит без работы, банк требует свое, так что у них нет другого выхода, кроме как попрошайничать у ее матери, у вафельщицы.

Они сидели и толковали о том о сем без обычной охоты, а про всякие нежности и тому подобное даже речи не заходило. Лили рыдала. Чтобы хоть как-то ее утешить, он протянул руки и хотел привлечь ее к себе, но тут она вдруг рассвирепела и во все горло крикнула:

— Нет! Не смей меня трогать!

После этого она не показывалась целый месяц, а наконец заявившись, выложила перед ним без долгих разговоров письмо из банка.

Он прочел письмо и сказал:

— Да, это скверно.

— Скверно? Ты вообще понимаешь, насколько это скверно? Они продадут дом.

— Сядь, Лили, сядь и успокойся.

— Сесть? Ты хочешь сказать на твой диван? Чтобы ты ко мне пристроился?

Абель даже рот разинул от изумления.

— Я тебя насквозь вижу, но никогда, понимаешь, больше никогда в жизни!

После этого она села.

Абель, с улыбкой:

— Просто удивительно, как это Алекс ухитрился тебя одолеть.

— Да вот ухитрился, — отвечала она, — но у нас разговор о другом.

Но сколько они ни говорили, снова и снова получалось, что у одной беда, а другой не может помочь.

— Сядь, — сказала она возбужденно. — Ты все ходишь и соображаешь, как бы пристроиться ко мне, а я этого не желаю. Раньше, когда ты выкупил дом, приносил одежду и еду, было другое дело, я выглядела бы просто дрянью, откажись и я что-то для тебя сделать. Не забывай к тому же, что Алекс меня тогда покинул. Да ты никак смеешься?

— Ничего я не смеюсь.

— Нет, ты смеешься. Не спорю, мы начали еще до того, как уехал Алекс, но прикажешь мне и теперь за это отвечать?

С громкими рыданиями она зарылась лицом в подушку.

Полное смятение — смятенные речи, бесстыжие, но искренние.

— Я был бы рад тебе помочь, — сказал он.

Она тут же вскочила.

— Не можешь, значит? Как это подло! Ты сидел и дожидался, пока я вернусь из банка, и потом занял у меня. А сейчас дом продают. Ты разве не видишь, в каком я теперь состоянии?

— Тут уж я ни при чем, — сказал он.

— Да, ни при чем, а толку что?

Абель промолчал.

— А ты не можешь выкупить дом?

— Второй раз? Не могу, — сказал он и взглянул на нее. Он нарочно так сказал, чтобы она хоть немножко одумалась.

Но Лили ничуть не одумалась.

— Это очень гадко. После всего, что между нами было…

— Я не могу, слышишь, Лили! Столько тысяч! У меня нет денег.

Когда она ушла, Абель взял столик у окна, взвалил его на плечи и понес к старьевщику, потом сделал еще одну ходку с постельным бельем и провернул в результате большую сделку — целых пятнадцать крон. В конце концов, на исходе зимы ему не нужны ни одеяло, ни перина, а вдобавок у него есть неизменный серо-коричневый ульстер из Америки. А стол в комнате нужен ему не больше, чем скатерть на столе.

По дороге домой он подыскал себе среди складов подходящий ящик вместо стола, ему даже пришло в голову, что когда-нибудь этот ящик можно покрасить. Время от времени у него возникали такие царственные мысли: вставить в окно недостающие стекла, купить печку…

Он взял деньги и спрятал их.

— Ты только погляди, — сказал он, словно разговаривая с рассыльным, — ты только погляди, с такими деньгами уже можно пойти к Лили.

Но поскольку рассыльного при нем не было, Абель отправился сам.

Дома был Алекс. Он лежал на полу, в рубашке, босой, и играл с обоими малышами. Увидев Абеля, он сел на стул, не выказывая ни малейшего неудовольствия, ну просто ни малейшего, он был просто исполнен невероятного дружелюбия.

— Ну, как дела? — спросил он.

Абель огляделся по сторонам. В этой комнате тоже не хватало много из меблировки, даже часы со стены исчезли. А по светлому пятну на обоях можно было угадать, где некогда стоял расписанный розами угловой шкафчик.

— Где Регина? — спросил Абель, чтобы не спрашивать про Лили.

— Если не торгует брошюрками, значит, у бабушки, — отвечал Алекс, — она часто ходит к бабушке. Ты хотел поговорить с ней?

— Нет. Просто у меня кое-что для нее есть.

Алекс казался отупевшим, отупевшим от многолетней безработицы и неудач. Он никогда ничем не выделялся, разве что был красивей других, длинные ресницы, изогнутые губы. В свое время он вполне мог заполучить дочку капитана Норема, но Лили выиграла состязание.